вы были страстный охотник стрелять... А Бэла?..
Печорин чуть-чуть побледнел и отвернулся...
- Да, помню! - сказал он, почти тотчас принужденно зевнув...
Максим Максимыч стал его упрашивать остаться с ним еще часа два.
- Мы славно пообедаем, - говорил он, - у меня есть два фазана; а
кахетинское здесь прекрасное... разумеется, не то, что в Грузии, однако
лучшего сорта... Мы поговорим... вы мне расскажете про свое житье в
Петербурге... А?
- Право, мне нечего рассказывать, дорогой Максим Максимыч... Однако
прощайте, мне пора... я спешу... Благодарю, что не забыли... - прибавил он,
взяв его за руку.
Старик нахмурил брови... он был печален и сердит, хотя старался скрыть это.
- Забыть! - проворчал он, - я-то не забыл ничего... Ну, да бог с вами!.. Не
так я думал с вами встретиться...
- Ну полно, полно! - сказал Печорин. обняв его дружески, - неужели я не тот
же?.. Что делать?.. всякому своя дорога... Удастся ли еще встретиться, -
бог знает!.. - Говоря это, он уже сидел в коляске, и ямщик уже начал
подбирать вожжи.
- Постой, постой! - закричал вдруг Максим Максимыч, ухватясь за дверцы
коляски, - совсем было/парт забыл... У меня остались ваши бумаги, Григорий
Александрович... я их таскаю с собой... думал найти вас в Грузии, а вот где
бог дал свидеться... Что мне с ними делать?..
- Что хотите! - отвечал Печорин. - Прощайте...
- Так вы в Персию?.. а когда вернетесь?.. - кричал вслед Максим Максимыч...
Коляска была уж далеко; но Печорин сделал знак рукой, который можно было
перевести следующим образом: вряд ли! да и зачем?..
Давно уж не слышно было ни звона колокольчика, ни стука колес по кремнистой
дороге, - а бедный старик еще стоял на том же месте в глубокой
задумчивости.
- Да, - сказал он наконец, стараясь принять равнодушный вид, хотя слеза
досады по временам сверкала на его ресницах, - конечно, мы были приятели, -
ну, да что приятели в нынешнем веке!.. Что ему во мне? Я не богат, не
чиновен, да и по летам совсем ему не пара... Вишь, каким он франтом
сделался, как побывал опять в Петербурге... Что за коляска!.. сколько
поклажи!.. и лакей такой гордый!.. - Эти слова были произнесены с
иронической улыбкой. - Скажите, - продолжал он, обратясь ко мне, - ну что
вы об этом думаете?.. ну, какой бес несет его теперь в Персию?.. Смешно,
ей-богу, смешно!.. Да я всегда знал, что он ветреный человек, на которого
нельзя надеяться... А, право, жаль, что он дурно кончит... да и нельзя
иначе!.. Уж я всегда говорил, что нет проку в том, кто старых друзей
забывает!.. - Тут он отвернулся, чтоб скрыть свое волнение, пошел ходить по
двору около своей повозки, показывая, будто осматривает колеса, тогда как
глаза его поминутно наполнялись слезами.
- Максим Максимыч, - сказал я, подошедши к нему, - а что это за бумаги вам
оставил Печорин?
- А бог его знает! какие-то записки...
- Что вы из них сделаете?
- Что? а велю наделать патронов.
- Отдайте их лучше мне.
Он посмотрел на меня с удивлением, проворчал что-то сквозь зубы и начал
рыться в чемодане; вот он вынул одну тетрадку и бросил ее с презрением на
землю; потом другая, третья и десятая имели ту же участь: в его досаде было
что-то детское; мне стало смешно и жалко...
- Вот они все, - сказал он, - поздравляю вас с находкою...
- И я могу делать с ними все, что хочу?
- Хоть в газетах печатайте. Какое мне дело?.. Что, я разве друг его
какой?.. или родственник? Правда, мы жили долго под одной кровлей... А мало
ли с кем я не жил?..
Я схватил бумаги и поскорее унес их, боясь, чтоб штабс-капитан не
раскаялся. Скоро пришли нам объявить, что через час тронется оказия; я
велел закладывать. Штабс-капитан вошел в комнату в то время, когда я уже
надевал шапку; он, казалось, не готовился к отъезду; у него был какой-то
принужденный, холодный вид.
- А вы, Максим Максимыч, разве не едете?
- Нет-с.
- А что так?
- Да я еще коменданта не видал, а мне надо сдать ему кой-какие казенные
вещи...
- Да ведь вы же были у него?
- Был, конечно, - сказал он, заминаясь - да его дома не было... а я не
дождался.
Я понял его: бедный старик, в первый раз от роду, может быть, бросил дела
службы для собственной надобности, говоря языком бумажным, - и как же он
был награжден!
- Очень жаль, - сказал я ему, - очень жаль, Максим Максимыч, что нам до
срока надо расстаться.
- Где нам, необразованным старикам, за вами гоняться!.. Вы молодежь
светская, гордая: еще пока здесь, под черкесскими пулями, так вы
туда-сюда... а после встретишься, так стыдитесь и руку протянуть нашему
брату.
- Я не заслужил этих упреков, Максим Максимыч.
- Да я, знаете, так, к слову говорю: а впрочем, желаю вам всякого счастия и
веселой дороги.
Мы простились довольно сухо. Добрый Максим Максимыч сделался упрямым,
сварливым штабс-капитаном! И отчего? Оттого, что Печорин в рассеянности или
от другой причины протянул ему руку, когда тот хотел кинуться ему на шею!
Грустно видеть, когда юноша теряет лучшие свои надежды и мечты, когда пред
ним отдергивается розовый флер, сквозь который он смотрел на дела и чувства
человеческие, хотя есть надежда, что он заменит старые заблуждения новыми,
не менее проходящими, но зато не менее сладкими... Но чем их заменить в
лета Максима Максимыча? Поневоле сердце очерствеет и душа закроется...
Я уехал один.
Недавно я узнал, что Печорин, возвращаясь из Персии, умер. Это известие
меня очень обрадовало: оно давало мне право печатать эти записки, и я
воспользовался случаем поставить имя над чужим произведением. Дай Бог, чтоб
читатели меня не наказали за такой невинный подлог!
Теперь я должен несколько объяснить причины, побудившие меня предать
публике сердечные тайны человека, которого я никогда не знал. Добро бы я
был еще его другом: коварная нескромность истинного друга понятна каждому;
но я видел его только раз в моей жизни на большой дороге, следовательно, не
могу питать к нему той неизъяснимой ненависти, которая, таясь под личиною
дружбы, ожидает только смерти или несчастия любимого предмета, чтоб
разразиться над его головою градом упреков, советов, насмешек и сожалений.
Перечитывая эти записки, я убедился в искренности того, кто так беспощадно
выставлял наружу собственные слабости и пороки. История души человеческой,
Конюшевский Владислав
Шилова Юлия
Шилова Юлия
Пехов Алексей
Прозоров Александр
Ильин Андрей