он, радуясь, что избрал самый таинственный вход, тихо и быстро
отпер. Франц, нагнув голову, прошел вслед за ним в темный
каменный коридор, где снова светящийся круг выхватил дверь,
которая, при всякой беззаконной попытке ее отпереть, залилась
бы громовым звоном. Но и к ней у Драйера нашелся 'беззвучный
ключ, и Франц опять нагнул голову. В сумрачном проходе, по
которому они теперь шли, громоздились там и сям какие-то тюки,
ящики, под ногами шуршала солома. Фонарик подвижным испытующим
светом обходил углы,-- и снова выросла дверь, а за ней
поднялась голая, каменная, тающая в темноте лестница. Они
зашаркали вверх и вдруг, с неожиданностью сна, оказались в
огромном туманном помещении. Свет скользнул по какой-то
металлической виселице, по складкам портьер, по створчатым
зеркалам, по черным плечистым фигурам, будто только что
обезглавленным,-- и свернув налево, потом направо, за какие-то
гигантские шкалы, Драйер остановился, спрятал свой фонарик и в
темноте тихо сказал: "Внимание!.." Он пошуршал рукой по стене,
и вспыхнула одна грушевидная лампочка, ярко озарившая прилавок.
Вся остальная часть залы,-- широкий, бесконечный
лабиринт--тонула в темноте, и было что-то жутковатое в том, что
один только этот угол выделен желтым светом из всего огромного
мрака. "Первый урок",-- таинственно сказал Драйер и зашел за
прилавок.
Францу,-- слишком все было странно, и слишком прихотливо Драйер
изображал приказчика. Но все же в самой сказочности угловатых
отсветов и призрачной бездны кругом, где смутные, усталые, за
день перещупанные вещи отдыхали в причудливых положениях, было
нечто, что надолго запомнилось Францу и дало какую-то темную,
роскошную окраску тому основному фону, на котором потом
ежедневно приказчичий труд стал чертить свой простой, понятный,
подчас докучливый узор. И Драйер, в эту ночь показывая Францу,
как нужно продавать галстуки, следовал не прошлому опыту, не
воспоминанию о тех, уже далеких, годах, когда он и вправду
служил за прилавком,-- а поднялся в упоительную область
воображения, показывая не то, как галстуки продают в
действительности, а то, как следовало бы их продавать, будь
приказчик и художником, и прозорливцем.
голосом говорил Франц.
проворно достав с полки несколько плоских, длинных картонных
коробок, так же проворно раскрывал, их на прилавке.
завязывая на руке пятнистый фиолетовый галстук нелегка его
отстраняя, словно сам любовался им. Франц молчал.
Драйер.--Посмотрим, отметил ли ты, в чем дело. Теперь ты иди за
прилавок. Вот в этой коробке галстуки одноцветные; они стоят по
четыре, по пяти марок; а вот тут -- модные, пестроватые, по
восьми, по десяти, по четырнадцати, прости Господи. Итак, ты
--приказчик, а я-- молодой человек, неопытный, неустойчивый,
легко соблазнимый.
сгорбившись и почему-то щурясь, тонким, неуверенным голосом
сказал:
добавил он суфлерским шепотом.
неловко пошарил и вынул простой, синий галстук.
не понял. Ты мне суешь самый дешевый. А нужно было сделать так,
как я сделал,--показать сперва какой-нибудь подороже,--все
равно какого цвета,--только подороже, да поизящнее, авось
соблазнишь. Вот, бери этот. Теперь завяжи на руке. Да стой,--
не мни его так. Совсем легко и--главное--мгновенно. Он должен у
тебя сразу расцвести. Нет, это не узел, а какой-то нарост.
Смотри. Держи руку прямо. Вот так. Теперь я, значит, гляжу на
эту шелковую радугу и все-таки не поддаюсь соблазну:
голосом--и снова зашептал:--Да нет же, нет же ,-- продолжай
совать дорогие, может быть, доймешь его; и наблюдай за ним, за
его глазами,-- если он смотрит, это уже хорошо. Вот только,
если он не смотрит вовсе и начинает хмуриться,-- только
тогда,-- понимаешь: только тогда,--выдай ему то, что он просил.
Но при этом вот так,-- гляди,-- легонько пожми плечом и чуть
брезгливо улыбнись: это, мол, совсем не модно, это, в сущности
говоря, дрянь,-- но уж если хотите...
голосом.
расхохотался, разбудив странное эхо.
сторонку, потом спроси, не угодно ли еще чего,--и только потом
-- запиши, выдай билетик на кассу и так далее. Это тебе завтра
покажет господин Пифке,-- большой педант. Теперь, слушай
дальше...
резкую черную тень, которая головой вперед нырнула в темноту,
подступившую ближе, чтобы лучше слышать, Драйер, перебирая
блестящий шелк, с наслаждением погружая руки в коробки,-- стал
рассказывать, как запоминать галстуки по цветам, как воспитать
в себе цветную память, как вымарывать из сознания уже проданные
узоры, очищая место для новых, и как на глаз, не только
наощупь, сразу определять стоимость. Несколько раз он
вскакивал, изображая покупателя, на все сердитого, покупателя,
которому денег не жаль, старушку, покупающую галстук для внука,
иностранца, не умеющего ничего толком сказать,-- и сам себе
тотчас отвечал, легонько опираясь пальцами о прилавок и
придумывая для каждого случая особую разновидность улыбки,
особый оттенок голоса. Затем, снова усевшись, слегка раскачивая
ногой в желтом блестящем башмаке (и его тень взмахивала на полу
черным крылом), он говорил о том, с какой нежностью и как
весело нужно относиться к вещам, о том, что бывает до смешного
жалко тех постаревших галстуков и носков, которых уже никто не
покупает, и странная, мечтательная улыбка щекотала ему усы,
морщила и снова расправляла складки у губ,-- и Франц,
прислонясь к шкалу, слушал в смутном оцепенении,-- и жадно
косился изредка на шелковые чудеса, рассыпанные по прилавку.
фонарик, он повел Франца по темному бобрику в туманные дебри
зла, на ходу откинул полотно с какого-то столика, осветив
играющие, как глаза, несметные запонки на голубой бархатной
подушке,-- а немного дальше столкнул на пол огромный кожаный
мяч, который беззвучно покатился в сумрак. Снова они зашагали
по каменным коридорам, и, запирая последнюю дверь, Драйер
улыбался, вспоминая легкий, таинственный беспорядок, который он
оставил за собой, и как-то не думая о том, что кому-то другому,
быть может, придется за это отвечать.
мокрую, огнистую улицу, и предложил Франца подвезти. Но Франц,
давясь чудесным волнением, вдруг наполнившим его при виде
ночной улицы, глухо сказал, что пойдет пешком.
таксомотора, крикнул напоследок:--Завтра, ровно в девять, в
контору!
отражения,-- красноватые, лиловатые,-- будто затянутые плевой,
которую там и сям дождевые лужи прорывали большими дырьями, и в
них-то сквозили живые подлинные краски,-- малиновая диагональ,
синий сегмент,-- отдельные просветы в опрокинутый влажный мир,
в головокружительную, геометрическую разноцветность.
Перспективы были переменчивы, как будто улицу встряхивали,
меняя сочетания бесчисленных цветных осколков в черной глубине.
Проходили столбы света, отмечая путь каждого автомобиля.
Витрины, лопаясь от тугого сияния, сочились, прыскали,
проливались в черноту.
светлоногая женщина,-- но времени не было заглянуть ей в лицо,
уже звала вдали другая, за нею -- третья,-- и Франц уже знал,
уже знал, куда ведут эти живые, таинственные .маяки. Каждый
фонарь, звездой расплывавшийся во мраке, каждый румяный
отблеск, каждое содрогание перемещавшихся, перекликавшихся
огней, и черные фигуры, поверявшие друг дружке душные, сладкие
тайны в углублениях подъездов, и чьи-то полураскрытые губы,
скользнувшие мимо, и черный, влажный, нежный асфальт,-- все
приобретало значение, сочеталось в одно, получало имя...
привлеченный обратно еще не остывшей подушкой, чмокая и
вздыхая, медленно повалился на постель, не заметя, как вошел в
Самойлова Елена
Панов Вадим
Ильин Андрей
Андреев Николай
Корнев Павел
Белов Вольф