по лощине.
невообразимый гомон и суета. Школьники пустились рысью по урокам, не
останавливаясь на мелочах; кто был попроворнее и половчее, безнаказанно
пропускал половину заданного, тогда как более медлительным и тугодумным
время от времени перепадало по мягким частям, отчего у них сразу
прибавлялось прыти или появлялось умение выговорить длинное слово.
Книги, вместо того чтобы выстроиться в, порядке на полках, были брошены
как попало, чернильницы перевернуты, скамейки опрокинуты; школа затихла
и опустела на целый час раньше срока, и школьники, высыпавшие наружу,
точно легион молодых чертенят, галдели, визжали и носились по зеленому
лугу, радуясь нежданному и преждевременному освобождению.
получаса; он тщательно вычистил свою лучшую и, по правде сказать,
единственную, основательно порыжевшую черную пару, снял с нее сор и
пылинки и, став перед куском разбитого зеркала, висевшего в помещении
школы, долго приглаживал и приводил в порядок прическу. Дабы предстать
перед своей повелительницей в облике самого что ни на есть настоящего
кавалера, он попросил у фермера, у которого в то время квартировал, - то
был старый желчный голландец по имени Ганс ван Риппер - одолжить ему на
вечер коня и, взгромоздившись на его спину, выехал, наконец, за ворота,
словно странствующий рыцарь, пускающийся на поиски приключений. Я
полагаю, что, в согласии с правилами истинно романтической повести,
будет вполне уместно дать некоторое представление об общем виде и
убранстве как моего героя, так и его скакуна. Конь, на котором восседал
Икабод, был старой разбитой рабочею клячей, для которой все было в
прошлом, почти все, за исключением ее норова. Она была тощая, косматая,
с овечьей шеей и с головой, похожей на молоток; ее выцветшая грива и
хвост спутались и сбились от засевших в них колючек репейника; один ее
глаз, лишенный зрачка, представлял собою сплошное бельмо и имел страшный
вид, зато другой горел неукротимым огнем, точно в нем угнездился сам
дьявол. Впрочем, в далекие дни, если судить по имени, - а звали этого
коня "Порох", - он отличался благородством и пылом. Дело в том, что
Порох был когда-то любимым конем желчного и раздражительного Ганса ван
Риппера, в свое время бешеного наездника, передавшего, должно быть,
частичку своей былой страсти коню, ибо, несмотря на его дряхлый и
немощный вид, тайный демон сказывался в нем в гораздо большей степени,
чем в любой молодой кобыле окрестностей.
держался на коротко подобранных стременах, так что колени его были почти
у луки седла; худые, острые локти торчали, как ножки кузнечика; его
плеть, которую он зажал в руке концом вверх, походила на скипетр, и
когда конь подбрасывал на ходу его тело, наездник размахивал руками, как
крыльями. Его шерстяная шапочка была водружена прямо на переносицу, ибо
вместо лба у него была лишь узенькая полоска, полы сюртука развевались
почти над самым хвостом его лошади. Таков был вид Икабода и его скакуна
в тот момент, когда они выезжали за ворота Ганса ван Риппера, и надо
признаться, что подобного рода картину не часто приходится видеть при
дневном свете.
прозрачно, природа успела облачиться в свой роскошный, златотканный
наряд, который мы всегда связываем с представлением о богатстве и
изобилии. Леса оделись в полные достоинства, спокойные буро-желтые
краски, и только более хрупкие и чувствительные деревья, тронутые
первыми заморозками, сверкали оранжевыми, пурпурными и алыми пятнами.
Высоко в небе уже потянулись тонкие линии диких уток; в березовых и
ореховых рощах слышалась перекличка белок; время от времени с соседнего
жнивья доносился задумчивый и нежный свист перепела.
веселясь, они порхали с куста на куст, с одного дерева на другое,
беззаботные и легкомысленные, ибо вокруг царило великое изобилие и
оживление. Здесь был важный и неприступный самец реполов (излюбленная
дичь юных охотников), кричавший пронзительным и сварливым голосом; здесь
были черные певчие дрозды, летавшие темною тучей; золотокрылый дятел с
малиновым гребешком, широким черным ожерельем и ярким радостным
оперением; свиристель с красными по краям крылышками, с желтым кончиком
хвоста и маленькой шапочкой из крошечных перышек; синяя сойка - эта
шумная щеголиха, в нарядном и легком голубоватом кафтанчике, из-под
которого выглядывало белоснежное белье; она щебетала и чирикала, кивала
головкой, приседала и кланялась, делая вид, что она на короткой ноге со
всеми певуньями рощи.
открытые на все то, что имеет отношение к сытной и вкусной еде, с
наслаждением останавливались на сокровищах, выставленных напоказ веселою
осенью. Со всех сторон в огромном количестве видны были яблоки: одни
висели еще обременительным грузом на коренастых деревьях, другие были
уложены в корзины и бочки для отправки на рынок, третьи, ссыпанные в
колоссальные кучи, предназначались для выделки сидра. Дальше пошли
обширные поля кукурузы: из-под лиственного покрова на каждом стебле
виднелись осыпанные золотом хохолки - это зрелище породило в нем видения
пирожных и заварных пудингов; в то же время лежавшие между стеблями
тыквы, повернувшие к солнцу свои чудесные округлые животы, заставили его
вспомнить о роскошных, тающих во рту пирогах. Окончилась кукуруза,
начались поля, засеянные гречихой; оттуда несся пряный дух пасеки, и,
поглядывая в эту сторону, наш герой ощутил во рту сладостный вкус
румяных оладий, которые плавали в масле и которые поливала медом или
патокой нежная, маленькая, пухленькая, с очаровательными ямочками, ручка
Катрины ван Тассель.
он ехал вдоль цепи холмов, с которых открывается один из самых красивых
видов на могучие воды Гудзона. Солнце медленно скрывалось на западе.
Уходящая вдаль зеркальная гладь Таппан-Зее была недвижима, разве
где-нибудь, то здесь, то там, легкая рябь бороздила поверхность,
вытягивая и удлиняя синюю тень далекой горы. Несколько облачков
янтарного цвета висели в бездонном небе, полная неподвижность воздуха
позволяла им стоять на одном месте. Горизонт, сначала горевший червонным
золотом, постепенно меняя окраску, приобрел оттенок, свойственный
золотисто-зеленой кожице зрелого яблока, и потом, наконец, сделался
темно-синим, как глубины небесного свода. Косой луч, замешкавшийся на
лесистых гребнях нагорий, круто нависавших кое-где над рекой, оттенял
свинцовые и пурпурные тона скал и утесов высокого берег. Вдалеке
виднелось маленькое суденышко, медленно спускавшееся вниз по течению, с
парусами, праздно повисшими вдоль мачты. И так как в неподвижной воде
отражалось небо, казалось, будто суденышко это парит в воздухе.
гордость и цвет округи. Тут были пожилые фермеры: худые - кожа да кости
- люди в домотканных штанах и куртках, в синих носках и огромных
башмаках с великолепными оловянными пряжками; были и их маленькие,
сухонькие, но проворные и веселые жены в плоеных чепцах, в коротких
платьях с низкою талией, в домотканных юбках, с ножницами и подушечками
для иголок, с пестрыми сумками из коленкора, висящими на поясе. Тут были
также пышущие здоровьем девицы, одетые почти так же, как и мамаши, если
не считать какой-нибудь соломенной шляпки, ленты или порою белого
платья, что говорило о новшествах, занесенных из города; были, наконец,
и молодые люди в куртках со срезанными под прямым углом фалдами (эти
куртки были украшены рядами огромных, ярко начищенных медных пуговиц), с
волосами, заплетенными, по моде того времени, в косу, в особенности у
тех, кому посчастливилось раздобыть кожу угря, ценимую в здешних местах
в качестве мощного средства, способствующего росту волос.
"посиделки" верхом на своем любимом Черте - существе, которое, подобно
своему хозяину, было воплощением бешеной силы и озорства и на котором,
кроме Брома, никто не мог усидеть. К слову сказать, этот малый
предпочитал норовистых коней, любивших выкидывать штуки и подвергать
всадника постоянной опасности свернуть себе шею; послушную, хорошо
выезженную лошадь он считал животным, недостойным парня с характером.
взорам моего героя, едва только он вошел в роскошную гостиную дома ван
Тасселей. Его восхитил не столько даже выводок пышущих здоровьем девиц и
обворожительная выставка "белого и румяного", сколько очарование
настоящего голландского праздничного стола, и к тому же - в деревне, и к
тому же - в пору осеннего изобилия. Боже мой, чего, чего там только не
было! Сколько блюд с пирожными всевозможных, не поддающихся описанию
разновидностей, известных лишь опытным голландским хозяйкам! Там были
знаменитые ореховые пирожные, тающие во рту "оли коек" <Род пирога
(голл.)>, рассыпчатые, хрустящие под зубами нежные пончики; были
пирожные из сладкого и пирожные из слоеного теста, пирожные имбирные,
пирожные медовые - вся пирожная порода вообще. Там были также яблочные
пироги, пироги с персиком и пироги с тыквой; нарезанная ветчина и
копченая говядина; сверх того, чудесные лакомства из сливового варенья,
персиков, груш и айвы, не говоря уже о тушеной рыбе и жареных цыплятах,
о мисках с молоком и со сливками. Все это было расставлено вперемежку,
приблизительно так, как я описал, по соседству с фамильным чайником,
испускавшим клубы пара посредине стола, - да будет благословенно столь
роскошное зрелище! У меня не хватает ни времени, ни сил, чтобы достойным
образом описать это пиршество, а кроме того, мне не терпится продолжать
мою повесть. К счастью, Икабод Крейн, в отличие от своего историка,
никуда не спешил и мог отдать должное каждому лакомству.
вместительнее, по мере того как чрево наполнялось вкусной едой; она
Круз Андрей
Акунин Борис
Шидловский Дмитрий
Андреев Николай
Елманов Валерий
Березин Федор