отрывистых словах капитана. Пантен облегченно вздохнул и повеселел - его
душевная тяжесть растаяла. Один корабельный плотник остался чем-то
недоволен: вяло подержав руку Грэя, он мрачно спросил: - Как это вам пришло
в голову, капитан?
ребятишек.
крайне неряшливо.
пушки. Эти два безусых молодца - фанфары; как заиграют, так сейчас же
хочется воевать. Затем кларнет, корнет-а-пистон и вторая скрипка. Все они -
великие мастера обнимать резвую приму, то есть меня. А вот и главный хозяин
нашего веселого ремесла - Фриц, барабанщик. У барабанщиков, знаете, обычно -
разочарованный вид, но этот бьет с достоинством, с увлечением. В его игре
есть что-то открытое и прямое, как его палки. Так ли все сделано, капитан
Грэй?
на этот раз, значит, будет погружен разными "скерцо", "адажио" и
"фортиссимо". Разойдитесь. Пантен, снимайте швартовы, трогайтесь. Я вас
сменю через два часа.
музыке, не оставлявшей его сознания, как пульс не оставляет артерий. Он
думал об одном, хотел одного, стремился к одному. Человек действия, он
мысленно опережал ход событий, жалея лишь о том, что ими нельзя двигать так
же просто и скоро, как шашками. Ничто в спокойной наружности его не говорило
о том напряжении чувства, гул которого, подобно гулу огромного колокола,
бьющего над головой, мчался во всем его существе оглушительным нервным
стоном. Это довело его, наконец, до того, что он стал считать мысленно:
"Один", два... тридцать..." и так далее, пока не сказал "тысяча". Такое
упражнение подействовало: он был способен наконец взглянуть со стороны на
все предприятие. Здесь несколько удивило его то, что он не может представить
внутреннюю Ассоль, так как даже не говорил с ней. Он читал где-то, что
можно, хотя бы смутно, понять человека, если, вообразив себя этим человеком,
скопировать выражение его лица. Уже глаза Грэя начали принимать
несвойственное им странное выражение, а губы под усами складываться в
слабую, кроткую улыбку, как, опомнившись, он расхохотался и вышел сменить
Пантена.
рулевому: "Лево четверть румба; лево. Стой: еще четверть". "Секрет" шел с
половиною парусов при попутном ветре.
подмигнул, светя улыбке огнем трубки.
поняли? - Лучший способ провезти контрабанду, - шепнул Пантен. - Всякий
может иметь такие паруса, какие хочет. У вас гениальная голова, Грэй!
Ваша догадка остроумна, но лишена всякой основы. Идите спать. Даю вам слово,
что вы ошибаетесь. Я делаю то, что сказал.
оставим, так как ему нужно быть одному.
определенного направления, слушая плеск воды, смотря в тьму, обветриваясь и
думая. В тяжелые часы жизни ничто так не восстанавливало силы его души, как
эти одинокие блужданья. Тишина, только тишина и безлюдье - вот что нужно
было ему для того, чтобы все самые слабые и спутанные голоса внутреннего
мира зазвучали понятно. Эту ночь он думал о будущем, о бедности, об Ассоль.
Ему было крайне трудно покинуть ее даже на время; кроме того, он боялся
воскресить утихшую боль. Быть может, поступив на корабль, он снова
вообразит, что там, в Каперне его ждет не умиравший никогда друг, и
возвращаясь, он будет подходить к дому с горем мертвого ожидания. Мери
никогда больше не выйдет из дверей дома. Но он хотел, чтобы у Ассоль было
что есть, решив поэтому поступить так, как приказывает забота.
смущали отца; на этот раз однако в его ожидании была легкая напряженность.
Похаживая из угла в угол, он на повороте вдруг сразу увидел Ассоль; вошедшая
стремительно и неслышно, она молча остановилась перед ним, почти испугав его
светом взгляда, отразившего возбуждение. Казалось, открылось ее второе лицо
- то истинное лицо человека, о котором обычно говорят только глаза. Она
молчала, смотря в лицо Лонгрену так непонятно, что он быстро спросил: - Ты
больна?
слуха, Ассоль встрепенулась, как ветка, тронутая рукой, и засмеялась долгим,
ровным смехом тихого торжества. Ей надо было сказать что-нибудь, но, как
всегда, не требовалось придумывать - что именно; она сказала: - Нет, я
здорова... Почему ты так смотришь? Мне весело. Верно, мне весело, но это
оттого, что день так хорош. А что ты надумал? Я уж вижу по твоему лицу, что
ты что-то надумал.
ты, я знаю, поймешь, в чем дело. Жить нечем. Я не пойду снова в дальнее
плавание, а поступлю на почтовый пароход, что ходит между Кассетом и Лиссом.
ужасаясь, что бессильна перестать радоваться. - Это очень плохо. Мне будет
скучно. Возвратись поскорей. - Говоря так, она расцветала неудержимой
улыбкой. - Да, поскорей, милый; я жду.
Выкладывай, что случилось?
ликование, сделалась серьезно-внимательной, только в ее глазах блестела еще
новая жизнь.
Их разговор стал деловым и подробным. Матрос сказал дочери, чтобы она
уложила его мешок; перечислил все необходимые вещи и дал несколько советов.
Если кто захочет тебя обидеть, скажи: - "Лонгрен скоро вернется". Не думай и
не беспокойся обо мне; худого ничего не случится.
вышел на городскую дорогу. Ассоль смотрела ему вслед, пока он не скрылся за
поворотом; затем вернулась. Немало домашних работ предстояло ей, но она
забыла об этом. С интересом легкого удивления осматривалась она вокруг, как
бы уже чужая этому дому, так влитому в сознание с детства, что, казалось,
всегда носила его в себе, а теперь выглядевшему подобно родным местам,
посещенным спустя ряд лет из круга жизни иной. Но что-то недостойное
почудилось ей в этом своем отпоре, что-то неладное. Она села к столу, на
котором Лонгрен мастерил игрушки, и попыталась приклеить руль к корме;
смотря на эти предметы, невольно увидела она их большими, настоящими; все,
что случилось утром, снова поднялось в ней дрожью волнения, и золотое
кольцо, величиной с солнце, упало через море к ее ногам.
там делать; она не знала, зачем идет, но не идти - не могла. По дороге ей
встретился пешеход, желавший разведать какое-то направление; она толково
объяснила ему, что нужно, и тотчас же забыла об этом.
поглотившую все ее нежное внимание. У города она немного развлеклась шумом,
летевшим с его огромного круга, но он был не властен над ней, как раньше,
когда, пугая и забивая, делал ее молчаливой трусихой. Она противостояла ему.
Она медленно прошла кольцеобразный бульвар, пересекая синие тени деревьев,
доверчиво и легко взглядывая на лица прохожих, ровной походкой, полной
уверенности. Порода наблюдательных людей в течение дня замечала неоднократно
неизвестную, странную на взгляд девушку, проходящую среди яркой толпы с
видом глубокой задумчивости. На площади она подставила руку струе фонтана,
перебирая пальцами среди отраженных брызг; затем, присев, отдохнула и
вернулась на лесную дорогу. Обратный путь она сделала со свежей душой, в
настроении мирном и ясном, подобно вечерней речке, сменившей, наконец,
пестрые зеркала дня ровным в тени блеском. Приближаясь к селению, она
увидала того самого угольщика, которому померещилось, что у него зацвела
корзина; он стоял возле повозки с двумя неизвестными мрачными людьми,
покрытыми сажей и грязью. Ассоль обрадовалась. - Здравствуй. Филипп, -
сказала она, - что ты здесь делаешь?
калякаю с нашими ребятами. Ты откуда?
только тебе. Я скоро уеду; наверное, уеду совсем. Ты не говори никому об
этом.
вопросительно раскрыв рот, отчего его борода стала длиннее.
- зеленую в розовом вечернем свете траву, черных молчаливых угольщиков и,
подумав, прибавила: - Все это мне неизвестно. Я не знаю ни дня, ни часа и
даже не знаю, куда. Больше ничего не скажу. Поэтому, на всякий случай, -
прощай; ты часто меня возил.
трясения. Лицо рабочего разверзло трещину неподвижной улыбки. Девушка
кивнула, повернулась и отошла. Она исчезла так быстро, что Филипп и его
Конюшевский Владислав
Прозоров Александр
Херберт Фрэнк
Афанасьев Роман
Березин Федор
Прозоров Александр