крепкие, ленивые и глупые. Разницы между ними мужчина почти не ощущал. Карл
Траск завел обыкновение наведываться в салун минимум два раза в месяц: он
проскальзывал на второй этаж, быстро делал свое дело, потом возвращался в
бар и слегка закладывал за воротник.
остался один Карл, дом, уныло поскрипывая, словно гнил на корню. Кружевные
занавески посерели, полы, хотя Карл их подметал, вечно были липкие и от них
несло затхлостью. Вся кухня - даже окна - от жира сковородок будто покрылась
лаком. И первая, и вторая жена Сайруса в свое время отражали натиск грязи
бесконечными уборками и раз в два года отскребали полы и стены ножом. А Карл
в лучшем случае смахивал пыль. Простыни он себе больше не стелил и спал
прямо на матрасе под голым одеялом. Какой смысл наводить чистоту, когда
оценить ее некому? Да и сам он мылся и переодевался в чистое только в те
вечера, когда ходил в салун.
заре. Не находя выхода своему одиночеству, он работал на ферме как вол.
Возвращаясь домой, что-нибудь жарил и, набив живот, тупо валился спать.
свойственно людям, большую часть времени проводящим в одиночестве. По брату
он тосковал больше, чем по матери и отцу. Свою жизнь до ухода Адама в армию
он с большим отклонением от истины вспоминал как счастливую пору и мечтал,
чтобы она возвратилась.
несварения желудка, и в наши дни остающегося общим недугом всех холостяков,
которые сами себе готовят и едят в одиночестве. От этой хвори он лечил себя
мощным слабительным под названием "Эликсир батюшки Джорджа".
третий год его одинокой жизни. Он выкапывал из земли булыжники и перевозил
их на тачке к огораживавшей поле каменной стене. Один большой валун ему было
никак не сдвинуть. Карл поддевал его длинным железным ломом, но валун упрямо
скатывался на то же место. У Карла вдруг лопнуло терпение. На губах его
заиграла легкая улыбка, и в молчаливой ярости он набросился на камень, как
на человека. Он подпихнул под него лом как можно дальше и, откинувшись
назад, нажал всем своим весом. Лом выскользнул из-под валуна и верхним
концом ударил Карла в лоб. Несколько минут Карл валялся без сознания, потом
перевернулся на бок, встал и, ослепленный болью, шатаясь побрел к дому.
Через весь лоб до самой переносицы у него вздулся длинный рваный рубец. С
месяц рана под повязкой гноилась, но Карла это не тревожило. В те дни
считали, что если идет гнои, это хорошо, значит, все заживает как положено.
Когда же рана действительно зажила, на лбу остался длинный морщинистый шрам,
и, хотя со временем шрамы обычно светлеют, у Карла шрам был
темно-коричневым. Возможно, ржавчина от лома въелась в кожу и получилось
что-то вроде татуировки.
пальца, который кто-то приложил ему ко лбу. Карл часто рассматривал его в
маленькое зеркальце возле плиты. Чтобы по возможности скрыть шрам, он
зачесывал волосы чуть ли не на глаза. Он стыдился своего шрама, он его
ненавидел. Поймав на себе чей-нибудь взгляд, Карл начинал нервничать, а если
его расспрашивали, откуда у него такое, приходил в ярость. В письме брату он
объяснил, какие чувства вызывает в нем этот шрам.
шрам все темнеет. Когда ты вернешься, он, может, будет уже черный. Не
хватает еще второго такого, поперек, и будет настоящий крест на лбу. Не
знаю, чего я о нем все время думаю. У меня же и других шрамов полно. Но
этот... меня им будто пометили. А когда в город хожу, например, в салун, так
и того хуже - все на него пялятся. Когда думают, что я не слышу, только про
него и говорят. Не понимаю, чего он им дался. Мне теперь и в город ходить
неохота".
2
мало. В нем не было военной выправки. Кавалерия - это не пехота. В некоторых
эскадронах солдаты даже гордились своей разболтанной походкой.
даже если ты эту жизнь ненавидишь. Утром он просыпался в одно и то же время,
секунда в секунду, и лежал, ожидая, когда протрубят "подъем". Его икры
тосковали по плотно прилегающим крагам, а шея без тугого воротничка была
будто голая. Он добрался до Чикаго, неизвестно зачем снял там на неделю
меблированный номер, прожил два дня, поехал в Буффало, на полпути передумал
и отправился на Ниагарский водопад. Домой ему не хотелось, и он, как мог,
оттягивал возвращение. О доме он думал без радости. Прежние чувства умерли,
и у него не было желания их воскрешать. Он часами глядел на водопад. Рокот
воды гипнотизировал его, погружал в оцепенение.
казарм и палаток. Его потянуло отогреть душу среди людей, окунуться в толпу.
По дороге ему попался маленький, переполненный и прокуренный бар. Войдя
туда, он глубоко вздохнул от удовольствия и чуть ли не ввинтился в людскую
толчею, как ввинчивается кошка в щель между дровами в поленнице. Он взял
виски, тихо пил его, и ему было приятно и тепло. Он ни на кого не глядел, не
слушал ничьих разговоров. Просто впитывал в себя близость людей.
когда надо будет идти домой. Вскоре остался только бармен: он протирал и
протирал красное дерево стойки, всем своим видом намекая, что Адаму пора
уходить.
только сейчас разглядел его. На лбу у бармена было малиновое пятно. - Я
нездешний,- сказал Адам.
человека, прошибить его равнодушие.
молчал.
пятно.
твоего брата тоже от рождения?
ходила тяжелая, ее кот напугал.
мной?
лоханку супа, чтобы потом меньше мяса ели.
уставился на него, смотрел не отрываясь
себе. - Тогда желаю удачи.
оскалившись, трусило одиночество. Когда он поднимался по ступенькам, осевшее
крыльцо пансиона предостерегающе заскрипело. Во мраке коридора желтой точкой
светилась керосиновая лампа, у которой так прикрутили фитиль, что огонек
дергался в предсмертных судорогах.
кончика подбородка. Холодные глаза неотступно, как с написанного анфас
портрета, следили за Адамом, а нос вынюхивал запах виски.
и теперь тень падала ей на шею, а глаза были будто без зрачков.
высыхавшей. Он достал из кармана коробок и чиркнул спичкой. Зажег огрызок
свечи в черном лаковом подсвечнике и окинул взглядом кровать: провисшая, как
гамак, она была накрыта грязным стеганым одеялом из которого торчали по
краям клочья ваты.
снова встанет в дверях, готовая обдать входящего неприязнью.
В тишине ночи из дальней комнаты доносился чей-то упорный кашель.
слышал, как о таком же рассказывали старые солдаты. "Я просто больше не мог.
Податься мне было некуда. Знакомых никого. Пошатался, поездил, а потом
перетрусил, как младенец, и, не успел опомниться, стою у казармы и упрашиваю
сержанта взять меня обратно - будто он мне большое одолжение делает".
лет и попросился в прежний полк. Пока поезд вез его на запад, Адаму
казалось, что в эскадроне его встретят самые близкие и родные люди.