свободой и любовью, между любовью и справедливостью и т.п. Трагизм
человеческой жизни прежде всего не в конфликте добра и зла, а в конфликте
положительных ценностей. Во имя свободы человек может пожертвовать любовью,
во имя социальной справедливости может пожертвовать свободой, во имя жалости
может пожертвовать научным призванием и т.д. Но все это совсем не означает,
что в организации человеческого общества необходимо или отказаться от
свободы, или отказаться от справедливости. Необходимо стремиться к
свободному и справедливому обществу. Без свободы не может быть никакой
справедливости. Это будет отвлеченная справедливость, не имеющая отношения к
конкретным людям. Справедливость требует свободы для всех людей. Я могу
ограничить свою свободу во имя жалости к людям, но могу это сделать только
свободно, и только в этом случае это имеет ценность. Принудительная жертва
не имеет никакой ценности. И мой отказ от свободы перед конфликтами жизни
может быть лишь актом свободы. И есть свобода, от которой человек не имеет
права отказываться, если хочет сохранить достоинство человека, - такова
свобода совести, свобода духа. Отчуждение совести не может быть терпимо ни
во имя чего, ей принадлежит верховенство. Никакая социальная справедливость
не может этого требовать. Вопрос очень осложняется еще тем, что имеют в виду
не только справедливое общество, в котором не будет эксплуатации человека
человеком, а братское, коммюнотарное общество. Тут мы встречаемся с огромным
принципиальным различием. Закон может принуждать людей к справедливости, но
не может принуждать к братству. Жалость, милосердие, любовь есть благодатное
дело свободы, а не принуждающего закона. Принуждающий закон могут считать
противоположением свободе, но не самую справедливость, а еще меньше
братство. Да и сам принуждающий закон может быть охранением свободы от
человеческого произвола. Утверждение социальной справедливости в отношении к
трудящимся классам может означать именно освобождение этих трудящихся масс
от гнета. В XIX в. любили говорить об освобождении труда. Социализм
связывали со свободой человека. Если в XX в. предпочитают говорить о
плановом хозяйстве, о дирижизме, об усилении власти государства над
человеком, то это главным образом потому, что мы живем в мире, созданном
двумя мировыми войнами, и готовимся к третьей мировой войне. Мы живем в
мире, в котором революция является лишь трансформацией войны. Это определяет
все ценности. Мы живем в хаотическом мире, в котором свобода представляется
непозволительной роскошью. Проблема справедливости и свободы ставится совсем
не в ее чистоте, она погружена в мутную атмосферу. В конце концов в
современном мире нет ни справедливости, ни свободы. Борьба за элементарные
блага, за самую возможность жизни, вытесняет вопрос о ценностях. На вершинах
цивилизации происходит элементаризация, которая лишь представляется сложной.
фатальный. Продолжающееся распадание космоса, космоса природного и космоса
социального, продолжающийся разлагаться капиталистический режим, торжество
атомной бомбы, хаотический мир, раскрытый в творчестве Генри Миллера, хаос
не изначальный, не начала, а хаос конца, война всех против всех. Это гибель
мира, и мы не можем его допустить. 2) Насильственный, механический порядок
коллектива, организованность, не оставляющая места свободе, деспотизация
мира. Это также трудно допустить. 3) Внутреннее преодоление хаоса, победа
духа над техникой, духовное восстановление иерархии ценностей, соединенное с
осуществлением социальной правды. До сих пор преобладает смешение первого и
второго исхода. Мир как бы вступает в период принудительного организованного
хаоса, который внутренне нисколько не побеждается. Третий исход, единственно
желанный, обращен к человеческой свободе, он не может быть результатом
фатальной необходимости. В первом и втором исходе и в их смешении человек
внешне как будто бы активен, но внутренне он пассивен. И при этом ни о какой
иерархии ценностей не может быть и речи. Духовные ценности просто не
существуют. Это совершенное низвержение духовных ценностей в бездну. Можно
быть одинаковым пессимистом в первом случае и оптимистом во втором случае.
Совершенно нелепо требовать, чтобы было доказано существование духовных
ценностей и большая высота их по сравнению с так называемыми витальными
ценностями. Духовные ценности прежде всего утверждаются актом моей свободы.
Самое нужное не есть самое ценное. Высшие духовные ценности исчезают, когда
свобода не направлена к их утверждению. Человек свободен признавать реальным
лишь очень малый, очень поверхностный мир, он свободен отрицать свою
свободу. Вопрос о реальности очень сложный вопрос, и он кажется простым лишь
для сознания не философского. Жизнь приобретает глубину и значительность
лишь при понимании ее в духе символического реализма. Видимый мир есть
символ мира невидимого. Невидимый мир не есть навязанная нам и принуждающая
нас реальность, он обращен к свободе духа. При этом творимое свободным духом
есть и наиболее реальное.
невозможно бытие. Когда в основу кладется бытие и признается примат бытия
над свободой, то все им детерминировано, детерминирована и свобода, но
детерминированная свобода не есть свобода. Но возможен другой тип философии,
который утверждает примат свободы, творческого акта над бытием. Только
второй тип благоприятен свободе. Но невозможно рациональное определение
свободы. Это признавал и Бергсон. Из двух типов метафизики интеллектуальной
и волюнтарной - первый всегда неблагоприятен свободе, второй же
благоприятен. Но и волюнтарная метафизика сама по себе не есть еще философия
свободы. Что должно быть решительно утверждено, так это то, что свобода есть
дух, а не бытие. То, что называли эссенцией или субстанцией, есть создание
первичного экзистенциального акта. Интеллектуальная греческая мысль была
очень неблагоприятна для свободы. Добро было детерминировано разумом. Примат
и господство разума не признают свободы. Я не имею сейчас возможности
анализировать сложное отношение между свободой, случаем, роком, промыслом и
благодатью. Но на одном соотношении необходимо остановиться, на соотношении
свободы и благодати. Вокруг этой темы ряд столетий происходили страстные
споры в западном христианстве. Но мне представляется ошибочным самое
противопоставление свободы и благодати. Это противопоставление означало
объективацию благодати и понимание ее как действующую извне божественную
необходимость. Но то, что называют благодатью, действует внутри человеческой
свободы как ее просветление. Нельзя смешивать логическую необходимость в
познании и необходимость в самой жизни мира; но и в самом познании нет
исключительной логической необходимости, которая занимает лишь часть
познания. Необходимо признать, что существует и иррациональное познание и
оно играет большую роль. Только потому и возможно познание иррационального.
Так называемый рационализм заключает в себе совершенно иррациональные
элементы, это особенно нужно сказать о материализме. Философски определить
свободу пытались через волюнтаристическое понимание ее как акта причинности
(напр., Мен де Биран, Лопатин); но это не доходило до глубины проблемы.
Глубина требует признания существования первичной несотворенной свободы,
которая находится и вне психологической причинности. Так называемое
традиционное учение о свободе воли всегда носило педагогическо-учительный
характер. Это учение определяет ответственность человека в этой жизни и в
жизни иной. Совершенно несостоятельной нужно признать свободу безразличия,
которая есть механизация свободы. Настоящая проблема свободы должна быть
поставлена вне награды и наказания, вне спасения или гибели, вне споров Бл.
Августина с Пелагием, Лютера с Эразмом, вне споров по поводу
предопределения, которое нужно отрицать в самой изначальной постановке
вопроса, отрицать самое слово и понятие. Все это находится еще в пределах
судебного понимания христианства, в пределах идей освящения и оправдания,
вместо идеи преображения. Настоящая проблема свободы есть проблема
творчества. По замыслу своей книги я буду интересоваться не метафизической
идеей свободы по существу, а главным образом ее последствиями в жизни
социальной.
динамически. Существует судьба свободы в мире, экзистенциальная диалектика
свободы в мире. Свобода может переходить в свою противоположность. Рабство
может быть порождением ложно направленной свободы. Наиболее общее
определение свободы, обнимающее все частные определения, заключается в том,
что свобода есть определение человека не извне, а изнутри, из духа. Духовное
начало в человеке есть истинная свобода, а отрицание духа, додуманное до
конца, - неизбежно есть отрицание свободы. Материализм неизбежно ведет к
отрицанию свободы. Свобода вкоренена в царство Духа, а не в царство Кесаря.
Кесарь никому не хочет давать свободы. Она получается лишь через ограничение
царства Кесаря. Объективированный мир, каким и является царство Кесаря, есть
мир порабощающий. Другое различие свободы, которое часто делают, есть
различие свободы внутренней и свободы внешней. Говорят, что человек может
быть внутренне свободен и в цепях, может быть свободен, когда его сжигают на
костре. Это верно. Но вопрос о внутренней свободе сложнее, чем обыкновенно
думают, особенно когда не интересуются внутренней жизнью человека. Человек
может быть рабом не только внешнего мира, но и самого себя, своей низшей
природы. Освобождение рабов во внешнем обществе не есть еще освобождение от
внутреннего рабства. Человек может стать внутренне рабом. В этом причина
того, что революции не приводят обыкновенно к созданию нового свободного
общества и всегда заключают в себе возврат к старому обществу. В революциях
обыкновенно бывает меньше всего свободы. Определение свободы как выбора есть
еще формальное определение свободы. Это лишь один из моментов свободы.
Настоящая свобода обнаруживается не тогда, когда человек должен выбирать, а
тогда, когда он сделал выбор. Тут мы приходим к новому определению свободы,
свободы реальной. Свобода есть внутренняя творческая энергия человека. Через
свободу человек может творить совершенно новую жизнь, новую жизнь общества и
мира. Но было бы ошибкой при этом понимать свободу как внутреннюю
причинность. Свобода находится вне причинных отношений. Причинные отношения
находятся в объективированном мире феноменов. Свобода же есть прорыв в этом
мире. Свобода приходит из иного мира, она противоречит закону этого мира и
опрокидывает его. Одинаково неверно рассматривать свободу лишь как средство
для осуществления коллективного социального строя и рассматривать свободу
как исключительно зависящую от социального строя. Мы увидим, что от
формального и реального понимания свободы зависят противоречия свободы в
Андреев Николай
Круз Андрей
Корнев Павел
Шилова Юлия
Махров Алексей
Сертаков Виталий