общих принципов античной эстетики. Фиксируя этот принцип, мы пока еще
совершенно не затрагиваем конкретной истории античной эстетики; а ведь
только анализ конкретных исторических периодов и может вскрыть эту эстетику
в ее существе. Выше отмечалось лишь то, что мифология была у греков в самом
начале их эстетики (т.е. что она была ее почвой), а также и то, что эта
мифология была реставрирована в самом конце античного культурного и
философского развития, на этот раз уже в виде философско-логических
построений. Но между указанным началом и концом античной эстетики залегает
вся ее конкретная история, которой мы здесь не касаемся, но которая в каждом
своем периоде совершенно специфично переделывала и переосмысляла исходную
античную мифологию, выдвигая в ней то один, то другой моменты и тем самым
меняя ее до полной неузнаваемости. Так, например, досократовская
натурфилософия, эта идеология восходящего рабовладения и рационально
мыслящего индивидуума, резко критикует в мифологии ее антропоморфизм, но
оставляет нетронутым всеобщее одушевление. Получается общеизвестный
досократовский гилозоизм и, стало быть, соответствующая гилозоистическая
эстетика. Не так уж трудно обнаружить мифологию и в учении Платона об идеях,
равно как и в учении Аристотеля о космическом Уме как о "форме форм" и
"перводвигателе", хотя мифология здесь дана не в виде антропоморфных
образов, а в форме философских понятий, т.е. превращена в идеализм. Идеализм
ведь и есть не что иное, как мифология, превращенная в отвлеченное понятие.
касается рабовладельческой формации, то как ее искусство, так и ее эстетика
тоже базировались на мифологии, но здесь последняя перерабатывалась (в
соответствии с освобождением индивидуума от общинно-родовых авторитетов и
его прогрессом на путях рабовладения) в отвлеченно-философской и
идейно-художественной форме, что приводило иной раз и к полному отрицанию
самой мифологии в ее наивном виде.
природе. К этой проблеме, однако, надо подойти очень осторожно, чтобы не
привнести сюда новоевропейских буржуазных представлений.
человеческого тела, то и вся природа должна предстать здесь живой,
одушевленной и человеческой. Но тут и ждут нас разного рода подводные камни.
Если понять общий пластический принцип как прямое персонифицирование и
метафоризацию природы, то мы жестоко ошибемся. Персонификация и
метафоричность меньше всего характеризуют античное отношение к природе.
Метафора всегда есть продукт личного произвольного фантазирования поэта.
Употребляющий метафору поэт не верит в объективность своей метафоры, она
имеет лишь субъективно-эстетический смысл. Античный же человек, наоборот,
так и думал, что, например, Гелиос-Солнце - лучезарный бог, разъезжающий по
небу на своей огненной колеснице. Это для античного сознания отнюдь не
метафора, не персонификация, а настоящая реальность, существующая без
всякого и до всякого человеческого субъекта. Наоборот, с точки зрения
античного субъекта, если что тут и существует активно и требует своего
признания, то это не сам субъект, а именно вот эта утверждаемая им
мифическая реальность. Последняя властно врывается в его субъективное
сознание и его всецело определяет. Природа в античном сознании именно в силу
того, что она есть нечто субъективно одушевленное, не характеризуется
никакими метафорами и никакого персонифицирования не допускает. Она -
объективно мифична.
той мифологии, о которой речь шла выше и которая является для первобытного
сознания также и эстетикой. Поскольку мы теперь говорим именно о природе, то
нужно иметь в виду именно те демонические силы, из которых состоит сама
природа, а не тех богов, которые вообще являются первопринципами всякого
бытия. В период греческой натурфилософии происходила вообще борьба со всяким
антропоморфизмом. Так что те мифические силы, о которых идет речь,
представляли собою иной раз просто живые и одушевленные стихии природы, в
которых если и была мифология, то отнюдь не антропоморфная.
но не метафорична и не персонифицирована?
потому мало кому доступная для понимания. Получается, что явления природы
существуют тут, во-первых, вне всякой человеческой субъективно-поэтической
интерпретации, так, как если бы они были таковыми сами по себе, а,
во-вторых, они в то же самое время суть божественные или демонические силы.
Когда Гомер дает свои картины природы, он их дает решительно без всяких
"настроений", или "эмоций", дает их так, как они существуют в своей
объективной структуре. Вода, земля, небо, огонь, дождь, снег, леса и пр. -
все это дано так, что за редким исключением (в поздних слоях эпоса) тут
нельзя уловить ровно никакого "чувства". Говорится, как падают камни с гор,
как бушуют потоки, как горит лес, и в этой объективной картине невозможно
уловить ни малейшей лирики, ни малейшего присутствия какой-нибудь лирической
или намеренно-субъективной идеи.
для нее центральным, т.е. мы говорим об эпохе классики. В эпоху эллинизма,
да и постепенно в эпоху классического эллинства, назревало иное, уже чисто
субъективное отношение к природе. Но в данном случае мы не занимаемся
деталями; их должна вскрыть конкретная история античной эстетики. Сейчас мы
говорим о классике. А здесь природа предстает как бы совершенно
неодушевленной. И нас охватывает разочарование, когда после роскошного
богатого и разнообразного чувства природы у романтиков, Пушкина, Лермонтова,
Тютчева и др., мы начинаем всматриваться в эти строгие образы, лишенные
всякой эмоциональности, всяких переливов в настроении, в эти суховатые и
максимально сжатые античные образы природы. И однако было бы неверно
ограничиться здесь простой фиксацией неодушевленности. Ведь хотя море и
рисуется тут как именно море, но в сущности своей оно есть Посейдон; зреющая
нива хотя и изображается как таковая, без всяких прикрас и привнесений, но в
сущности своей - это Деметра. Самое главное - это "в сущности". Если грек
рассматривает явления природы в их сущности, то это будут для него боги. Но
когда античный поэт имеет целью дать картину природы, он ведь не
всматривается в самую "сущность" данного природного явления. А это значит,
что ему нет нужды говорить тут о богах. Мифическая природа оказывается
лишенной всякого "одушевления" и предстает перед нами просто в своем
непосредственном явлении. Вот что значит классическое чувство природы.
рассуждения в данном случае имеют для нас значение только как попытка
описать предмет фактически, поскольку объяснение этого предмета у Шиллера
или отсутствует, или дается с неприемлемых для нас
отвлеченно-идеалистических позиций.
новоевропейское, "сентиментальное", по его терминологии, отношение к
природе. Списывая явления природы, "...грек в высшей степени точен, верен,
обстоятелен в их описании, но не больше и не с большим участием сердца, чем
в описании одежды, щита, вооружения, домашней утвари или какого-нибудь
другого изделия. Его любовь к предмету, кажется, не знает различия между
тем, что существует само по себе, и тем, что существует благодаря искусству
и человеческой воле. Природа как будто занимает больше его ум и его
любознательность, чем его моральное чувство; он не связан с нею интимными
переживаниями, чувствительностью, сладостной грустью подобно нашим
современникам"14.
чувство природы. Но он его прекрасно описал. Античная природа есть как раз
нечто внеличное, лишенное наших страстей и борьбы; это - бытие
доисторическое, аисторическое. В ней нет наших томлений и страданий, и она
вечно предстоит как какое-то блаженно-равнодушное и всегда уравновешенное,
ни к чему не стремящееся материальное божество. Потому-то часто и кажутся
нам античные образы природы скучными, сухими и рассудочными. В них нет того
субъективного разлада, того дуализма личности и природы, личности и
общества, того раскола между идеалом и действительностью, того томления и
того наслаждения, которые мы находим в новоевропейской буржуазной
индивидуалистической культуре. И это все потому, что природа здесь не есть
личность, не наполнена личными исканиями, не пронизана тоской по идеалу,
свойственной новоевропейскому индивидуализму; но она есть всего только тело,
правда, живое и человеческое, но все же именно тело, а не личность, и она не
отражает на себе следов присутствия ни средневекового личностного Абсолюта,
ни новоевропейского, тоже абсолютизированного, человеческого субъекта.
зрения пластического сознания.
обязательно требует той или иной материи, того или иного материала, из
которого оно создается. Следовательно, боги тут будут слишком "идеальны";
это с точки зрения античности "идея красоты", а не материальное произведение
искусства. Но что же такое произведение искусства? Что в античности
представляется наиболее совершенным произведением искусства? Конечно, мы
должны рассмотреть здесь не определенное искусство, не музыку или поэзию
того или иного периода, а искусство вообще - понятие искусства, выражаясь
словами Гегеля. Ведь прежде чем перейти к отдельным искусствам, говорят
сначала об искусстве вообще. И интересно: у Канта и Гегеля, например,
наибольшая общность достигается тем, что они получают абстрактное понятие
искусства; в античности же наибольшая общность достигается не только простым
логическим обобщением, но и одновременно - представлением этой общности в
виде живого человеческого тела. Чем же является такое наиболее общее,
которое бы оставалось в то же время материальным (без этого нет искусства) и
Афанасьев Роман
Афанасьев Роман
Шилова Юлия
Конан-Дойль Артур
Корнев Павел
Сертаков Виталий