запись, имеющая определенные правила сдвига. Запись сдвига. Или наблюдаемого
случившегося движения в сознании, не похожего ни на какую форму, живущую в
зеркальных отражениях. Это что-то радикально иное. Отобразилось - значит
сдвигом мысль совместилась с мыслью же. Философия, повторяю, есть запись
такого события. Такого совмещения, такого привилегированного случая, когда в
сдвиге моя мысль встречается с мыслью; лицом к Лицу.
причиной в мире, если уже нет понятия причины. Скажем, ничто в мире мы не
могли бы назвать прямой, если бы у нас не было понятия прямой. Понятие
прямой не образуется по аналогии с видимыми прямыми, поверхностями и т.д.
скажем, я вижу прямую или окружность, если у меня есть их понятие (в смысле
кантовского "чистого созерцания"), - то это предполагает, несомненно, и
определенные синтаксические правила, в рамках которых (раз это случилось, и
появился этот язык) мы не можем себе противоречить. Так появляется синтаксис
или философская речь, имеющая определенные структуры, которые диктуют нам
свои законы. В том числе и закон непротиворечивости. Нечто не должно себе
противоречить. Предшествующая моя мысль сводилась к тому, что это нечто
должно возникнуть в каком-то состоянии всесвязности, а теперь я подчеркиваю
момент непротиворечивости. Ведь как таковые эмпирические явления логически
не могут себе ни противоречить, ни не противоречить - они должны быть
приведены в определенную связь, чтобы проявилась их непротиворечивость.
Короче, такой синтаксис и образует законы философского языка, и любые
последующие философские утверждения получаются как то, что возможно в силу и
по законам этого языка или философской мысли и слова. То есть по законам
синтаксиса. И это, конечно, живой синтаксис. Он работает лишь тогда, когда
есть живое невербальное состояние, то, которое внутри исполнения или
реализации. То есть пока есть концентрация, пока есть собранное внимание,
пока нечто понимает себя и "есть" (и никакой рефлексией не обнаруживается в
качестве ментального содержания). Пока мы думаем, мы не можем не думать это.
Именно такой мир мысли и бытия и пытался, кстати, ухватить Декарт в своих
очень странных на первый взгляд философских утверждениях.
одно и то же) записывается в соответствии с синтаксисом. Философия есть
запись его. Но оно может быть записано, поскольку оно ненаблюдаемо, только
если у самого философа есть это движение, а не знак его. Кант говорил: самое
трудное - это движение в сознании, отличая тем самым последнее, в частности,
от выполнения ритуала. Люди, писал он, могут выполнять ритуал, но не делать
при этом самого главного - совершать движение души.
время самом близком. Ведь что может быть ближе того, что я на самом деле
чувствую или на самом деле думаю или во что сдвигаюсь? Или о чем говорю.
Итак, я предлагаю следующую формулу: самое близкое к нам то, о чем на самом
деле идет речь, - и самое трудное, но важное. И все это я назвал бы
сверхчувственным интервалом. В материи опыта, в эмпирическом сознании или
взаимоотношении его с бытием мы этого интервала не имеем. Напротив, когда мы
отождествляем бытие и мышление, мы тем самым предполагаем, что между ними
нет никакого интервала. Сказать - бытие, сказать то же самое, что мысль,
говорил Парменид. А сказать мысль - значит высказать бытие. Для меня же
сознание есть некий сверхчувственный интервал. Или какой-то ритм, и
философия есть запись такого ритма. Ритма, который является условием
выполнения или реализации нашей сознательной жизни как человеческих существ.
То есть философия закодирована в некий акт, лишь потом называемый
"философией". Или, скажем так, потом могущий быть названный "философией".
Когда уже есть философский язык, то мы можем назвать этот акт философией и
эксплицировать его. В этом смысле цель философии как элемента, являющегося
условием выполнения других частей или областей нашей сознательной жизни,
заключена в самой же философии. Или, другими словами, философия есть мысль
мысли. Тот акт, который я назвал интервалом, он как бы встроен,
инкорпорирован в режим выполнения человеком своих сознательных, духовных
целей и жизни. Это пауза недеяния, поскольку я говорил, что движение
сознания ненаблюдаемо, оно ничего не производит, никаких наблюдаемых
продуктов. Или скажем так: есть реальная философия, которая присуща нам,
если мы живем как сознательные существа. Если мы выполняем свою
человечность. Философский акт как пауза в ряду других актов, являющихся
условием самой их возможности и определенной последовательности. Назовем это
реальной философией. И есть философия понятий и систем, в которых этот акт
или элемент нашей духовной жизни может быть эксплицирован. Тогда философия
предстает как удачный язык, посредством которого что-то эксплицируется. Но
удачен он только потому, что люди проделали до нас подвиг мысли, подвиг
медитации или какого-то очень сложного психотехнического опыта, что ушло
затем в толщи истории культуры.
велеречивый философский термин на уровне просто самочувствия нас как
философов.
невербальна, но в ком-то из нас тем не менее заговорила или кому-то запала в
душу до того, как заговорила, то такой человек не может выбирать: быть ему
философом или не быть. Ибо философом он быть обречен. Это первое. И второе.
Если такой человек философствует, то он ни на что не покушается, не
подрывает никаких основ, никому не мыслит назло или в угоду. Он просто есть
некто, вынужденный по синтаксису и профессионально высказать сознание.
Свидетельствовать. Разумеется, не исключено, что кто-то может при этом
считать себя философом и иметь подобные цели. Это может быть совмещено в
одном лице. Но в данном случае я говорю о философе, который выполняет свое
предназначение или призвание. Философ - это ходячее сознание вслух. А от
сознания нельзя отказаться. Философ в принципе общественен. Я же говорил о
сознании. А сознание есть нечто, что может проявляться лишь одновременно на
множестве точек. Философское свидетельство хотя и обращено к высшему судье,
но это всегда общественное свидетельство. Философ не может не чувствовать
себя своеобразной точкой пересечения общественных состояний и тенденций. В
его топосе они сходятся. И он должен как философ извлечь из выпавшей ему
удачи загадочного впечатления правду по законам мысли и слова, правду о
своем собственном состоянии, свидетельствующем о чем-то. То есть философ
имеет дело прежде всего со своим индивидуальным сознанием и, ориентируясь на
это сознание, обязан выразить правду своего состояния. А это очень сложно,
поскольку такая правда может быть получена, открыта и сообщена другим лишь
по законам самой мысли, без привнесения туда чего-то постороннего. Ни
предубеждений, ни своих комплексов, ни, с другой стороны, внешне
продиктованных желаний кому-то угодить или что-то опровергнуть и т.д. Того,
что есть, уже вполне, с избытком достаточно. Дай Бог правду узнать о
собственных состояниях, о чем они говорят. А это, повторяю, трудно.
сдвига, я хотел бы дополнить эту характеристику, сказав, что в то же время
это и выпрямляющее движение. Хотя человек, к сожалению, не властен над
временем, расшатывающим любые порядки, однако то сознание, о котором я
говорил и которое существует в особом режиме, позволяет это неминуемое
расшатывание или склонение исправлять. В потоке времени мы все склоняемся.
Ну, например, мы склоняемся нашими страстями и т.д. И это случается с нами
вопреки сознанию. А я подчеркиваю, что наряду с этим существует и
выпрямление склонения. И, более того, что оно должно происходить постоянно и
в каждом месте снова и снова возобновляться, чтобы был тот мир, в котором мы
могли бы жить как сознательные, чувствующие и желающие существа. Но если
сознание есть выпрямление склонения, то, следовательно, в мире еще должно
что-то родиться вместе со мной как возможным в этом мире. Значит, спрямление
есть какой-то прямой отрезок, восстановленный из моей души, по которому я не
могу не идти. И никто не имеет права заставить меня сойти с этой прямой. Да
это и невозможно, если философ уже вышел на последнюю прямую; ничто его не
удержит, потому что в конце ее есть нечто, что можно узнать только придя в
этот конец. Что нельзя знать заранее, нельзя вообразить, а что можно,
повторяю, узнать лишь придя туда, где можно знать, пройдя до конца сам путь.
заранее, нельзя предположить, вообразить возможным или ввести определением.
Но что может случиться с прохождением пути. И где будет причина, скажем,
считать, что в наблюдаемом имел место атомный распад. Мысль совместилась с
собой - и понимает.
некое ядро, которое в философии существует и которое поддается общепонятному
языку, где достижима ясность, та ясность, которая возникает в душах людей,
слушающих или читающих философскую речь. То есть как бы человек пережил
что-то, испытал, но просто слов не знал, что это может так называться, и что
можно, более того, пользуясь этими словами, пойти еще дальше в переживании и
понимании своего опыта. Во все времена и везде философия это язык, на
котором расшифровываются свидетельства сознания.
философского, является продуктом некоего духовного элемента, который
появился к концу 50-х годов. Он и привел к появлению философов у нас. Пришли
люди, которые заговорили на профессиональном языке, вполне отвечающем
мировым стандартам, которые в контексте собственной жизни владели этим
языком, вносили элемент интеллектуальной цивилизованности и в общественную
жизнь. Правда, затем из философии нашей этот духовный элемент выветрился,
усох. Социальные и политические обстоятельства выталкивали философов в
специализированные занятия. Все укрылись в особого рода культурные ниши -
кто в историю философии, кто в логику, кто в эстетику, кто в этику...
Оглянешься вокруг - нет тех, кого называют философами, именно философов по
темпераменту.
затаенном уголке своей сущности. Но профессиональный философ выражает и
эксплицирует особого рода состояния, которые поддаются пересказу лишь на