Чтение 12–й страницы книги ~Саша и Шура~

кажется, побледнел, присел на стул и дрожащими пальцами взялся за ручку.

Саша между тем рассуждал:

- У нас вот теперь сборники какие-то однообразные выходят. Если веселый -
то хохочи все время, пока живот не заболит. А уж если мрачный, так тоже до
самого конца... Поседеть можно! А у Гоголя, смотри, как все разнообразно.
Вот Иван Иванович с Иваном Никифоровичем ругаются... Смешно, да? А рядом,
на сто девяносто первой странице, "Вий". Мороз по коже продирает! Прочтешь
сборник - и посмеешься, и поплачешь... Так гораздо интереснее получается.
Вот я тебе сейчас из "Вия" подиктую. Самое страшное место!

"Пусть диктует, - подумал я. - Скажу потом, что со страху ошибки насажал.
Ничего, мол, не мог сообразить от ужаса. Затмение мозгов произошло. Сила
художественной литературы!.."

- Значит, описание Вия, - сказал Саша. - Понятно? Пиши.

Только я медленно буду диктовать, чтобы в каждое слово вглядываться...
"Весь был он в черной земле... Как жилистые крепкие корни, выдавались его
засыпанные землею ноги и руки..."

- Ой, неужели так прямо и написано: "весь был в земле"?! - воскликнул я.

- Прямо так и написано. Не веришь, посмотри! Это мне только и нужно было.
Я, словно бы не доверяя Саше, схватил книжку и прочитал все, что там было
насчет земли. Ну конечно, уж заодно и безударные гласные разглядел.

- Да, действительно так... Скажи пожалуйста, какой ужас! Я уселся на место
и тут же записал прочитанные фразы.

- "Длинные веки опущены были до самой земли", - читал дальше Саша.

- Ой, неужели прямо до самой земли? - снова поразился я. - Так и написано?

Я снова вскочил со стула и заглянул в книжку.

- "С ужасом заметил Хома, что лицо было на нем железное..." - медленно,
будто заучивая наизусть каждое слово, диктовал Саша.

- Ой, неужели такой страшный? Лицо железное?! Я вскочил в третий раз и,
трясясь от ужаса, выхватил у Саши синий томик. А сам с надеждой подумал:
"Так я, пожалуй, весь диктант без единой ошибочки напишу!"

Но не тут-то было. Саше мои вскакивания со стула надоели.

- Что ты все время ойкаешь, как Липучка? - сердито спросил он. - А еще
говорил, что всего Гоголя наизусть знаешь!

- Конечно, знаю... - залепетал я. - Но классика, понимаешь, так прекрасна,
что каждый раз кажется, будто читаешь впервые.

Саша поморщился: он не любил громких фраз.

- Ладно... Сиди смирно - и все. Если еще раз вскочишь, как щелкну по
затылку! Понятно?

Понять это было нетрудно. Я продолжал писать диктант.

- Во как Гоголь умел страх нагонять! - не удержался Саша. - У тебя прямо
руки трясутся от ужаса.

Если бы он знал, отчего у меня тряслись руки! Кончив читать про страшного
Вия, Саша сказал:

- Ну, вот и все!

"Да, вот и все! Крышка!" - подумал я и протянул Саше свои каракули. Но он
отмахнулся от моей тетради, схватил жестяную кружку и стал постукивать по
ней чайной ложечкой, точно так же, как это делал я, когда раньше,
давным-давно, играл с бабушкой "в трамвай".

- Звонок! Звонок! Урок окончен! - провозгласил Саша. - Проверять я тебя не
буду. Зачем?

- Конечно... не надо... - запинаясь от радости, сказал я. "Спасен!
Спасен!!!" И добавил: - У меня еще и почерк жуткий... Я ведь внук доктора!
Понимаешь? Ничего разобрать нельзя!

- Ясное дело, смешно будет, если я вдруг стану тебя проверять, - сказал
Саша.

- Факт, смешно, - согласился я.

На самом деле это было бы не смешно, а очень грустно. Я поскорей спрятал
свой диктант в ящик дедушкиного стола. "Потом сам проверю", - решил я. И
еще я подумал о том, что теперь мне нужно будет каждый день вызубривать
наизусть не один, а целых два диктанта.

ДНЕИСТРЕБИМЫЙ"

Итак, мы стали заниматься. Занимались мы в любую погоду и даже в такие дни,
когда с утра, как бы испытывая нашу волю, вовсю слепило солнце. В небольшой
комнатке было душно, и прямо до смерти хотелось искупаться. Мою волю
солнце, конечно, растопило бы в два счета, но, к счастью, рядом был Саша. А
он даже выглядывать в окно не разрешал, чтобы не соблазняться видом
Белогорки.

Как-то однажды, не вытерпев, я предложил заниматься по вечерам, после пяти
часов. Но Саша обозвал меня "тряпкой" и сказал, что в древней Спарте таких,
как я, сбрасывали с обрыва в реку. (Я бы, честно говоря, не отказался,
чтобы меня в ту минуту сбросили с холма в Белогорку.) И еще он сказал, что
заниматься нужно только по утрам, потому что утром голова свежая. Спорить
со своим учеником я не решался.

Все кругом хвалили меня, говорили, что я "настоящий пионер", потому что
жертвую своим отдыхом ради товарища. "Ой, ты прямо до ужаса благородный!
Настоящий рыцарь!" - говорила Липучка, по доброте душевной забыв, как мы с
Сашей совсем не по-рыцарски выставили ее из комнаты. И даже тетя Кланя
однажды вынесла мне благодарность.

Вообще-то я избегал встречаться с тетей Кланей, потому что она как, бывало,
увидит меня, так сразу начинает сравнивать с Маришкой, то есть с моей
собственной мамой. "Да, - говорила она, - Маришка-то поздоровее была...",
"Да, Маришка-то как угорелая по улицам не носилась!"

Я, конечно, понимал, что не стою маминого мизинца, что все прекрасные
мамины качества, к сожалению, не перешли ко мне по наследству... Но вот я
дождался похвалы и от тети Клани.

- Да, - сказала она, - Маришка тоже всегда хорошо училась. В этом ты похож
на нее... ("Как раз меньше всего", - мысленно, про себя, закончил я фразу
тети Клани.) Если вытянешь моего Сашку, спасибо тебе скажу. И Саша скажет.

"Кто кому должен будет сказать спасибо, это еще большой вопрос", - подумал
я. Кстати, Саша был единственный, кто ни слова не говорил о моем
благородстве и продолжал командовать мною так, словно учителем был не я, а
он.

Занимались мы всегда часов до пяти. В это время как раз приходил Веник.
Саша мазал ему живот йодом, и мы все вместе бежали к своему плоту на
Белогорку. Там нас уже поджидали Липучка и старый, вечно сонный шпиц Берген.

Впрочем, наш плот был уже не плотом и не океанским пароходом, а
спасательным судном и носил очень оригинальное имя - "Хузав". Название это
придумал Саша; в расшифрованном виде оно обозначало: "Хватай утопающего за
волосы". Мы все назывались теперь "хузавами". Слово это звучало
довольно-таки необычно и было похоже на название древних ископаемых
животных - всяких там ихтиозавров и бронтозавров.

Саша еще в самый первый день нашего знакомства сказал, что на плоту
необязательно плыть куда-нибудь далеко, за тридевять земель, что плот может
приносить пользу и здесь, в Белогорске. И вот, поскольку Белогорка была
коварной рекой, мы решили на своем плоту спасать утопающих.

Но утопать, к сожалению, никто не собирался. "Дикари", напуганные
рассказами о воронках, ямах и холодных течениях, купались очень осторожно.
Они, как правило, заходили в воду по пояс и начинали, радостно повизгивая,
плескаться, словно сидели в корыте или в ванне.

Если же кто-нибудь все-таки доплывал до середины реки, мы тут же
устремлялись на помощь. Саша с капитанского мостика приказывал мне
приступать к спасательным работам. Я спускал на воду длинный шест. Но
"утопающие" вместо благодарности кричали, чтобы мы перестали хулиганить и
швырять в них грязными палками.

Только один раз нам пришлось спасать по-настоящему. И то члена своего
собственного экипажа рядового матроса Веника.

Веник вздумал, расхаживая на плоту, читать журнал. Он сделал пять шагов по
палубе и... шагнул прямо в реку. Мы даже испугаться не успели, как увидели
в реке сразу три плавающих предмета: голову Веника, белую, распластавшуюся,
как блин, панаму и журнал... Была бы тут Ангелина Семеновна!..

Я слышал и даже читал где-то, что, если человека, не умеющего плавать,
завезти в самое глубокое место и спихнуть в воду, он, спасая свою жизнь,
обязательно поплывет. Мы были на самой середине реки, вода здесь была
темная, почти черная (это указывало на большую глубину), но Веник почему-то
не поплыл. Он молча цеплялся за бревна. Наш "Хузав" наклонился, котелок, в
котором главный кок Липучка варила картошку, тоже полетел в воду и сразу
пошел измерять глубину. Саша спрыгнул со своего капитанского мостика.

- Котелок утонул, - зачем-то сказал я. Наверное, от растерянности.

- Жаль, что твой собственный котелок на месте остался! Не мог удержать
Веника! Ведь рядом стоял...

И, пригнувшись, сложив руки над головой, Саша прямо в майке и тапочках
бросился в воду. Он обхватил Веника и без всякого напряжения стал
выталкивать его из воды на плот. Веник вообще был очень легкий, а в
воде-то, уж наверное, совсем ничего не весил. И все-таки он не сразу
вскарабкался на плот.

- "Вокруг света"! "Вокруг света"! - умоляюще вскрикивал Веник, не желая
спасаться, пока не спасут его журнал.

- Ничего, пусть поплавает вокруг света. Лезь на палубу! - скомандовал Саша,
не выпуская Веника, бережно обхватив его руками, словно какую-нибудь
драгоценную статую или вазу.

Я шестом подогнал "Вокруг света" к плоту и вытащил намокшие, слипшиеся в
одну тяжелую массу листы.

- Очень благодарен тебе, Шура, - произнес Веник и, подталкиваемый сзади
Сашей, полез на "палубу".

"Ишь ты, "очень благодарен"! - подумал я. - Даже сидя в воде, не может
сказать просто "спасибо". Какая сверхвежливость!"

Я стал подгонять к плоту распластанный на воде белый блин, который еще
недавно служил Венику панамой.

- Да ну ее! Не надо ее... - Веник не договорил, зубы у него вдруг
застучали, а все тело покрылось гусиной кожей. Только теперь он, видно,