говорил, выбираясь из толпы и таща за руку свою полную подругу, седой
интеллигентный человек без шапки. -- Тут нашему народу и хлеба не надо.
Посмотрели, разошлись и счастливы. Пойдем, Наташенька!
исполнении сгорел.
мимо театра по улице. Три с половиной столетия спустя по Москве вторично
везли в последний путь царя Федора Иоанновича. Однако на этот раз царь был в
гриме.
---------------------------------------------------------------
---------------------------------------------------------------
интересом. Интерес этот подогревала женщина.
одолеет ли он их за день. Книги торжественные, как старинная мебель. Ржавые
кожаные переплеты отсвечивают остатками золотого тиснения. На некоторых
томах -- латунные застежки, дабы мысли из книг не улетели, а лежали
сплюснутыми до востребования.
Никольский отнес стопу на стол, под старинную лампу с розовым абажуром, у
которого был отбит край и поперек шла трещина. Вид у лампы был -- как бы это
поточнее сказать?--неуместный. Похоже, она переместилась сюда, в областную
библиотеку, из чьего-то будуара, а раньше была свидетельницей совсем
другого, сугубо интимного аспекта жизни.
вниманием следила, как импозантный посетитель уселся поудобнее, помассировал
чисто выбритые щеки и поправил галстук, каковой без того лежал
безукоризненно между белоснежных хвостиков воротника. Тряхнув красивой седой
шевелюрой, читатель этот вытащил цветные заграничные ручки и пачку
линованных карточек. Носовым платком он вытер пальцы, будто собирался
заняться не чтением, а завтраком.
плесенью и мышиным пометом страницы. Доктор исторических наук, профессор,
завкафедрой истории Коммунистической партии Академии общественных наук при
ЦК КПСС, он прибыл сюда в командировку прочесть закрытую лекцию для
партактива Гомельской области. Закрытым, как известно, считается то, о чем
все знают, но с трибуны можно говорить только вышестоящим. Уже один этот
факт давал докладчику некую привилегию. Впрочем, он к этому привык. В уме же
Никольский давно держал мысль осмотреть книжный фонд частично сохранившейся
домашней библиотеки генерал-фельдмаршала графа Паскевича. Областная
библиотека располагалась, между прочим, в бывшем графском дворце.
перебросили из отдела пропаганды обкома -- была полная, но весьма
маневренная: Никольский при своем относительно спортивном виде еле за ней
поспевал. Она шепнула Розе, чтобы данному читателю (она подчеркнула слово
"данному") давали все, что ни попросит, включая спецхран. Перед гостем
директриса извинилась, что привела его в зал для научных работников, а не
для академиков и профессоров:
когда построят новое здание...
несколько бланков, затем специальную анкету -- что и для чего он будет
читать. Анкету сверили с отношением из академии, ходатайствующим о допуске к
данным книгам. Все это была чистейшая туфта. Отношение Никольскому
отпечатала его секретарша, подписал он вместо заместителя директора, своего
приятеля, сам и поставил липовый регистрационный номер.
И директрисе было наплевать, кто что читает. Но таковы были правила,
сложившиеся не вчера: задачей библиотек давно стало стеречь людей от чтения,
чтобы они не прочитали чего-либо такого, чего им знать не положено, даже из
глубокой истории. Никольского это нисколько не возмущало. Чтобы читать, надо
понимать, зачем читать. Бездельники только портят книги. А что касается
ограничений в чтении, то кто ищет, тот найдет. Не надо вопрос заострять. Он
давно выработал принцип, который повторял про себя, а иногда и вслух:
мода. Мода ведь то, что все спешат делать, не так ли? А я оригинал! Нет
правды на земле, но правды нет и выше. И потом, братцы, оптимизм с дозой
равнодушия -- единственный способ убежать от инфаркта...
старых книг. Если бы все в один прекрасный день уяснили, что то, о чем они
думают, говорят, спорят, уже обдумано, сказано и доказано, какая бы в
обществе наступила апатия! А так -- апатия только у избранных, у
интеллектуалов. Забывчивость -- вот спасательный круг человечества. Мы
словно играем роли по давно написанным пьесам и бодро делаем вид, что
открываем новое и идем вперед. Где уж всем! Всерьез ревизуют что-либо
одиночки, но у них не жизнь, а каторга. Мы не из их числа.
для себя. И распространение знаний, что были для других, являлось, между
нами говоря, просто его службой. Да, книги, которые он пишет, фальшивы, и
другими они быть не могут по определению. Так ведь и читатель это понимает,
значит, он не обманывает читателя. Но то, что остается вне этого для себя,
есть ублажение остатков духа, который пока еще, к счастью, не полностью
деградировал, и жить можно.
абажуром, были старыми, а значит, настоящими. В отличие от современной лжи,
которая просто липа, ложь далекого прошлого как бы материализуется. Теряя
контакт с жизнью, она перестает быть ложью, становится данностью и не
раздражает.
прикасалась глубокая старуха, наследница графа. Книги тогда были свалены в
подвале краеведческого музея, размещенного во флигеле графского дворца.
Каждый день, кроме церковных праздников, старуха, стуча о паркет клюкой,
приходила в музей и, купив входной билет, осматривала остатки своей мебели.
На билеты уходила вся ее пенсия. Одета графиня была неряшливо и, по слухам,
почти ничего не ела несколько лет, только дышала и пила воду. А воздух и
вода в Гомеле, хотя и не очень хорошие, но бесплатно.
руки на книги и закрыв глаза. Казалось, дремлет или щупает у книг пульс.
Потом она медленно листала фолианты. Когда попадались рисунки, бормотала
что-то себе под нос, смотрела страницы на свет. Она оживала, разговаривая с
нарисованными людьми. А уходила -- лицо опять мертвело.
еще вчера рассказала Никольскому подробности про неофициальную
достопримечательность города. Нечасто в областной библиотеке появлялись
столичные гости такого масштаба. Роза зарумянилась, большие черные глаза ее
заблестели и ожили. Шепот придал разговору таинственность. Никольский с
грустью признался Розе, что у него со старухой есть что-то общее: он, как и
она, после многих лет чтения только по делу теперь решил почитать для себя.
Без практического выхода.
посмотрев на Розу.
оформить было нельзя. Кто будет за нее ходатайствовать? Смешно?
книги, не так ли?
сообразил?
они пошли смотреть книги. Роза повела его по железной винтовой лестнице в
подвал, бывшее бомбоубежище. Свет был неяркий, но достаточный для того,
чтобы видеть корешки. Книги стояли в беспорядке, все равно они почти никому
не выдавались.
Посняков Андрей
Лукин Евгений
Володихин Дмитрий
Шилова Юлия
Маккэфри Энн
Свержин Владимир