признаки старения, очень расстраивался, а теперь вот как-то пообвыкся:
признаки, дескать, как признаки -- ну, волосок седой полез, ну, хруст в
суставах, ну, что-то там иногда с мочевым пузырем случается, против биологии
не очень-то возразишь. Призванная на помощь верная спутница жизни, ирония
весьма выручала. Как же иначе прикажете встречать все эти дела, как же тут
обойдешься без иронии? Веселое тело кружилось и пело, хорошее тело чего-то
хотело, теперь постарело чудесное тело и скоро уж тело отправят на мыло.
Так, кокетничая с собой, совсем еще не старый, со средней позиции, Гангут
встречал признаки старения.
новую тягу. Карты на стол, джентльмены, он обнаружил, что теперь его
постоянно тянет вернуться домой до 9-ти часов вечера. Вернуться до 9-ти,
заварить чаю и включить программу "Время" -- вот она, старость, вот он,
близкий распад души.
заброшенный господин Гангут наедине с телевизором, наедине с чудовищным
аппаратом товарища Ланина. "Вахта ударного года". Сводка идиотической
цифири. Четыре миллиона зерновых -- это много или мало? Всесоюзная
читательская конференция. Все аплодируют. Мрачные уравновешенные лица.
Вручение ордена Волгоградской области. Старики в орденах. Внесение знамен.
Бульдозеры. Опять "Вахта ударного года". Ширится борьба за права человека в
странах капитала. Порабощенная волосатая молодежь избивает полицию.
Израильская военщина издевается над арабской деревенщиной. Снова - к нам!
Мирно играют арфистки, экая благодать, стабильность, ордена, мирные дети,
тюльпаны... экая жуемотина... Гангут по старой диссидентской привычке вяло
иронизировал, но на самом-то деле размагничивался в пропагандном трансе,
размягчался, как будто ему почесывали темя, и сам, конечно, сознавал, что
размагничивается, но отдавался, распадался, ибо день за днем все больше
жаждал этих ежевечерних размягчений. Прокатившись по кризисным перекатам
западной действительности, поскользив по мягкой благодати советского
искусства, программа "Время" приближалась к самому гангутовскому любимому, к
спортивным событиям. Где-то он вычитал, что современный телезритель, хотя и
следит за спортивными событиями, размягчившись в кресле, тем не менее
все-таки является как бы их участником, и в организме его без всяких усилий
в эти моменты происходят спортивные оздоровляющие изменения. Вздор, конечно,
но приятный вздор. "О спортивных событиях расскажет ниш комментатор... " Их
было семь или восемь, и Гангут относился к ним чуть ли не как к своей семье,
нечто вроде "родственничков" из романа Брэдбери. Для каждого комментатора он
придумал прозвище и не без удовольствия пытался угадать, кто сегодня
появится на экране: "Педант" или "Комсомолочка", "Дворяночка" или
"Агит-Слон", "Засоня", "Лягушка", "Синенький"... Оказалось, сегодня на
экране редкая гостья -- "Сексапилочка" Татьяна Лунина. Вот именно ее
появление и тряхнуло Гангута, именно Лунина с ее поблескивающими глазами на
загорелом лице, в ее сногсшибательной по скромности и шику белой куртке как
бы сказала в тот вечер Гангуту прямо в лицо: ты. Виталька, расползающийся
мешок дерьма, выключайся и катись на свалочку, спекся.
ними. Когда-то пружинистыми шагами входил на корт... Там Таня подрезала
подачи. Когда-то показывал в Доме кино отбитый в мучительных боях с
бюрократией фильм... Там в первом ряду сидела Татьяна. Когда-то заваливался
в веселую компанию или в ресторан, задавал шороху... Там иной раз
встречалась Лунина. Они обменивались случайными взглядами, иной раз и
пустяковыми репликами, но каждый такой взгляд и реплика как бы говорили:
"Да-да, у нас с вами может получиться, да-да, и почему же нет, конечно, не
сейчас, не подходящий момент, но почему бы не завтра, не послезавтра, не
через год... " Потом однажды на подпольной выставке, вернее,
подкрышно-чердачной выставке художника-авангардиста он встретил Лунину с
Лучниковым, заморским своим другом, крымским богачом, каждый приезд которого
в Москву поднимал самумы на чердаках и в подвалах: он привозил джазовые
пластинки, альбомы, журналы, джинсы и обувь для наших нищих ребят, устраивал
пьянки, колесил по Москве, таща за собой, вечный шлейф девок, собутыльников
и стукачей, потом улетал по какому-нибудь умопомрачительному маршруту,
скажем, в Буэнос-Айрес, и вдруг возвращался из какого-нибудь обыкновенного
Стокгольма, но для москвича ведь и Стокгольм и Буэнос-Айрес в принципе одно
и то же, одна мечта. Тогда на том чердачном балу не нужно было быть
психологом, чтобы с первого взгляда на Андрея и Татьяну понять-- роман,
романище, электрическое напряжение, оба под высоковольтным током счастья. А
у Гангута как раз по приказу Комитета смыли фильм, на который потрачено было
два года: как раз вызывали его на промывку мозгов и Союз, как раз не пустили
на фестиваль в Канн, зарезали очередной сценарий, и жена его тогдашняя Дина
устроила безобразную сцену из-за денег, которые якобы пропиваются в то
время, как семья якобы голодает, шумела из-за частых отлучек, т. е.
"откровенного борделя под видом творческих восторгов". Словом, неподходящий
был момент у Гангута для созерцания чужого счастья. Вместе с другими
горемыками он предпочел насосаться гадкого вина, изрыгать антисоветчину и
валяться по углам.
чудесное. Где теперь это время? Где теперь тот авангардист? Где две трети
тогдашних гостей? Все отвалили за бугор. Израиль, Париж, Нью-Йорк...
Телефонная книжка -- почти ненужный хлам. "Ленинград, я еще не хочу умирать,
у меня телефонов твоих номера... ", а в Питере звонить уже почти некому. Как
они проходят, эти проклятые, так называемые годы, какие гнусные мелкие
изменения накапливаются в жизни в отсутствии крупных изменений. Кошмарен
счет лет. Ужасно присутствие смерти. Дик и бессмертный быт.
цветное изображение Татьяны Луниной. У нее такой вид, какой был тогда.
Неужели наши девки еще могут быть такими? Неужели мы еще живы? Неужели
Остров Крым еще плавает в Черном море?
всем видам программы. Особенного успеха добились... "
опуститься, так постареть, так гнусно заколачивать деньгу на "Научпопе". Она
ведь не Динка, не Катька, не прочие мои идиотки, она -- вот она... Где же
Андрюшка? Сколько лет мы не виделись с этим рыжим? В прошлом году или в
позапрошлом мы ехали вместе с юга на моей развалюхе и ругались всю дорогу.
Как безумные, мы только о политике тогда и бубнили: о диссидентах, о КГБ, о
герантократии, о Чехословакии, о западных леваках, о национальной психологии
русских, о вонючем мессианстве, об идиотской его теории Общей Судьбы...
Именно тогда Лучников сказал Гангуту, что он, его друзья и газета "Курьер"
борются за воссоединение Крыма с Россией, а тот взорвался и обозвал его
мазохистом, идиотом, самоубийцей, вырожденцем с расщепленной психологией и
"рехом жоржовым".
хотите опозорить наше поколение, убить до срока нашу надежду, как и ваши
отцы, золотопогонная падаль, прожрали в кабаках всю Россию и сбежали! -- так
орал Гангут, пока его "Волга", грохоча треснувшим коленвалом, катила к
Москве.
же дрался как раз за Крым, идиот ты паршивый! -- так же орал в ответ
Лучников. -- Вы тут ослепли совсем из-за того, что вам не дают снимать ваши
говенные фильмы! Ослепли от злобы, выкидыши истории! России нужна новая
сперма!
утихли, с усмешечками в прежнем ироническом стиле своей дружбы стали
обращаться друг к другу "товарищ Лучников", "господин Гангут", договорились
завтра же встретиться, чтобы пойти вместе к саксофонисту Диме Шебеко, хотя и
знали оба, что больше не встретятся, что теперь их жизни начнут удаляться
одна от другой, что каждый может уже причислить другого к списку своих
потерь.
политико-историко-географическое понятие, именуемое Остров Крым? Надеждой ли
на самом деле, как вскричал в запальчивости Гангут? С детства они знали о
Крыме одну лишь исчерпывающую формулировку: "На этом клочке земли временно
окопались белогвардейские последыши черного барона Врангеля. Наш народ
никогда не прекратит борьбы против ошметков белых банд, за осуществление
законных надежд и чаяний простых тружеников территории, за воссоединение
исконной русской земли с великим Советским Союзом". Автор изречения был все
тот же, основной автор страны, и ни одно слово, конечно, не подвергалось
сомнению. В 56-м, когда сам автор был подвергнут сомнению, в среде новой
молодежи к черноморскому острову возник весьма кипучий интерес, но даже
тогда, сели бы одному из активнейших юношей Ленинграда Виталию Гангуту
сказали, что через десять лет близким его другом станет "последыш
последышей", он счел бы это вздором. дурацкой шуткой, а то и "буржуазной
провокацией". Его отец действительно дрался за Остров во время гражданской
войны и находился на миноносце "Красная Заря", когда тот был накрыт залпом
главного калибра с английского линкора. Вынырнув из-под воды, папаша занялся
периодом реконструкции, потом опять утонул. Вынырнув все-таки из ГУЛАГа,
напиши Гангут рассказывал о многом, иногда и о Крыме. Наш флот был тогда в
плачевном состоянии, говорил он. Если бы хоть узенькая полоска суши
соединяла Крым с материком, если бы Чонгар не был так глубок, мы бы прошли
туда по собственным трупам. Энтузиазм в те времена, товарищи, был
чрезвычайно высок.
исключающую всякие вопросы формулировку, но от этого не приблизился, а, как
ни странно, даже отдалился от России. Возник образ подозрительного злачного
места, международного притона, Эльдорадо авантюристов, шпионов. Там были
американские военные базы, стриптизы, джаз, буги-вуги, словом, Крым еще
дальше отошел от России, подтянулся в кильватер всяким там Гонконгам,
Сингапурам, Гонолулу, стал как бы символом западного разврата, что отчасти
соответствовало действительности. Однажды в пьяной компании какой-то морячок
Корнев Павел
Шилова Юлия
Ильин Андрей
Флинт Эрик
Шилова Юлия
Маккэфри Энн