частушки, впрочем очень душевные и яркие, и, наконец, появились какие-то
записи, сделанные рукой Козонкова: "Слушали о присвоении колхозных дровней и
о плате за случку единоличных коров с племенным колхозным быком по кличке
Микстур ("Почему, собственно, Микстур?" - подумалось мне, но размышлять было
некогда). "Ряд несознательных личностей..."; "К возке навоза приступлено..."
объявить кулаками и ходатайствовать перед вышестоящими о наложении
дополнительных санкций. Поручить бригадирам взыскать с них по пятьдесят
рублей безвозвратным авансом и отнять выданные колхозом кожаные сапоги.
Послать на сплав вторительно".
Была здесь бумага с типографским заголовком: "Служебная записка". Запись на
ней, сделанная наспех, карандашом, предлагала "активисту тов. Козонкову
немедленно выявить несдатчиков сырых кож". В конце стояла красивая
витиеватая подпись.
содействия милиции, справка об освобождении от сельхозналога и культсбора,
датированная тридцать вторым годом, а также вызов на военные сборы Кроме
всего этого, имелась бумажка со штампом районной амбулатории, где
говорилось, что "гр-н Козонков А. П. 1895 года рождения действительно прошел
амбулаторное обследование и нуждается в освобождении от тяжелых работ в
связи с вывихом левой ноги".
собранные отдельно вырезки из газет. Их оказалось очень много. Некоторые
были помечены еще тридцать шестым годом, подписанные то "селькор", то
псевдонимом "Сергей Зоркий", а то и просто "А. Козонков".
работах. В группке бедноты был, секретарем в сельсовете был. Бригадиром
сколько раз выбирали, два года зав мэтээф работал. Потом в сельпе всю войну
и займы, понимаешь, распространял не хуже других.
"Альбом" и перевязал веревочкой.
правде рассудить, мне разве двадцать рублей положено? Ведь, бывало, и на
рыск жизни идешь, в части руководства ни с чем не считался. Спроси и сейчас,
подтвердит любая душа населения, которая пожилая.
валенки.
14
бульдог". Лично Табаков под расписку выдал. Говорит, ежели в лесу аль ночью
да трезвый, езди с заряженным. А когда на праздник едешь, так патроны-то
вынимай, оставляй дома. А ведь что, дружочек? Иной раз выпьешь, контроль над
собой потеряешь. Так я, бывало, ежели в гости еду, патроны-то вынимал да
клал матке за божницу.
Пришел в гости в Огарково к Акиму. У его самогонка была нагонена, две
четверти, пива шесть ведер наварил. А наш Федуленок в Огаркове гостил в трех
домах, ну и в том числе у Акимова. Сел я за стол, Аким стопку наливает мне
первому. Федуленок и говорит: "Что это ты, Аким Остафьевич, вроде у тебя за
столом есть и постарше Козонкова, что это рядовую-то нонче с малолетков
подаешь? Раньше ты вроде бы не так подавал. Ежели, - говорит, - я у тебя
гость не любой, так могу и уйти, освободить избу". Ну, Аким промолчал,
ничего не сказал, а когда до второй рядовой дошло дело, вижу, наливает
первому Фсдуленку. Меня, братец ты мой, так и подкинуло. На лавке-то. "Ну, -
говорю, - Аким, не гостил я у тебя и гостить не буду!" Сам встал да к
порогу. Аким с табуретки вскочил, держит меня, обратно за стол садит, а
Федуленок и говорит: "Чего это ты, Аким Остафьевич, стелешься перед ним? Аль
ты ему задолжал да не отдал вовремя? Пусть идет, коли не сидится ему". Я
тут, конечно, не стерпел, на взводе уж был. До этого в двух домах гостил, в
голове-то уже пошумливало. Схватил этого Федуленка за жилетку, через стол да
как дерну, пуговицы так и посыпались. Бабы с девками завизжали, шум, крик, а
я Федуленка из-за стола волоку. Тут Аким рассердился, от- тащил меня,
отцепил от жилетки-то, да и говорит: "Вот что, Винька, ежели пришел ко мне в
гости, так гости по-хорошему, панику не наводи, в моем дому сроду никто не
бузил. А ежели будешь варзать, так вот тебе бог, вот порог!" Федуленкова
родня тоже из-за стола на меня встает. Я вижу, что попал в непромокаемую,
раз - наган из кармана. "А ну, - говорю, - подходи, кому жизнь надоела.
Пришибу, не сходя с этого места!" Только так крикнул, а мне Сенька -
Федуленков племянник - как даст ногой по руке, наган-то полетел, а я думаю:
ладно, я сейчас временно убегу, а потом посчитаемся...
ноги-то, ну, думаю, я вам покажу! Поплачете вы у меня кровавой слезой, и
Федуленок и Сенька! Акиму тоже припомню, за мной не пропадет. А что ж ты,
братец, думаешь, все после в ногах катались, до единого. "Авинер Павлович,
прости, пожалуйста!"; "Авинер Павлович, войди в положенье!" Вишь, думаю, тут
так и Авинер Павлович, а тогда Винька был да еще и вот бог, вот порог. Когда
колхоз учредили, Федуленок шапку снял, ко мне в ноги кинулся: "Ребята,
примите в колхоз, не губите на старости лет!" А я говорю: "Надо еще
подумать, принимать ли тебя в колхоз". На совещание ушли. Говорю Табакову,
что Федуленка принимать нельзя по классовым признакам: у него две коровы,
два самовара. Дом двоежилой. Остался в единоличниках этот Федуленок. И
положили ему одного лесу вывезти сто двадцать кубометров, да хлеба сколько
сдать, да деньгами, да молока, да сена. Тут Федуленок и заверещал.
Да и ноги стали худые, совсем отказали, ноги-то. А соберусь. Ты-то там на
какой улице живешь? Не у вокзала. Дал бы мне адрес-то, может, приеду, дак у
тебя и ночую.
того места, где говорилось, что "слушали о плате за случку единоличных коров
с колхозным быком и постановили платить за каждую случку по шесть рублей
деньгами либо по десять трудодней трудоднями".
батога становился все тише, ворота хлопнули. А я еще долго сидел у окна и
глядел на тихую снежную улицу, на тихие редкие дома. Смеркалось.
рам, окошками. Изрешеченная ружейной дробью воротница подвальчика с замочной
скважиной в виде бубнового туза висела и до сих пор на одной петле. На
князьке сидела и мерзла нахохленная ворона, видимо не зная, что теперь
делать и куда лететь. По всему было видно, что ей ничего не хотелось делать.
15
отпускной март. Но солнышко уже вытапливало золотую капель, которая еще с
вечера капля за каплей напаивала на застрехах ледяные сосули.
новые снеговые слезинки и, не успевая упасть, тоже замерзали, и сосуля росла
сама по себе, теперь уже от собственного холода.
медленно. Где-то на дальних подступах ко мне подкрадывалась тоска
холостяцкой жизни. Однажды после самовара я по-турецки сидел на лавке и
никак не мог решиться вымыть посуду. Глядел, как вырастет за окном сосуля.
причем чем скорее, тем лучше, тем больше не хотелось ее мыть. Все-таки надо
было что-то предпринимать. Я встал, оделся и настроился идти к Олеше, а
когда принял это решение, то сразу стало как-то легче...
Олешины дровни. Два воробья, видимо осмысливши, что зиму они почти одолели и
что дело идет к теплу, весело подпрыгивали у крылечка. Они с недовольным
чириканьем слетели на изгородь и начали дрыгать не очень опрятными
хвостишками. Мол, согнал с места, да еще и не уходит. Но мы-то знаем, что
сейчас уберешься. Мне подумалось, что, живи воробьи в воде, они были бы
ершами, и наоборот, ерши, называемые в последнее время в рыбацкой среде на
китайский манер, - это и есть те же воробьи, только рыбы, а больше ничем от
воробьев и не отличаются. До чего не додумаешься от безделья! Я почувствовал
себя ротозеем и ступил в Олешины сени.
передником.
Адамов Григорий
Пехов Алексей
Сертаков Виталий
Суворов Виктор
Посняков Андрей
Круз Андрей