южном полушарии.
Иерусалиме. Визиточку возьми... Кстати, об Иерусалиме: ты слышал, что у
Генделева был инсульт?
Генделевым нажрались в хлам и закончили ночь в пять часов в последнем
открытом баре, довесив на русскую водку, мексиканскую текилу и израильское
вино полдюжины пива "Маккаби". Перед рассветом в закоулках арабского
квартала мы были обнаружены патрульным джипом и подброшены и центр.
грузинским акцентом. - Ножа захотелось? Недавно приехали? Откуда? Я из
Тбилиси.
рассказывать, как на операции он, анестезиолог, давая общий наркоз,
снотворное дал, а обездвиживающее забыл - н вдруг посреди операции, брюшная
полость открыта, больная села на столе. Бригада офонарела от ужаса. Хирурга
пришлось буквально откачивать. Генделева выгнали из госпиталя, и больше он
врачом работать не стал Он гениальный поэт.
балладу: Корчит тело России от ударов тяжелых подков, непутевы мессии
офицерских полков, и похмельем измучен, от вина и жары сатанел, пел о тройке
поручик у воды Дарданелл: чей ты сын? твоя память - лишь сон; пей! за
багрянец осин петергофских аллей, за рассвет, за Неву... Сентиментальное
было путешествие.
познакомились в ленинградском клубе песни. Музыку сочинил Ленька Нирман.
Леньке давно в Тулузе, записывает диски, руководит хором, растит детей,
живет в родовом замке жены и раз в три года прилетает в Ленинград пить со
старыми друзьями и прошлой женой, которая была влюблена в меня, так он ей
наврал, что я гомосексуалист, вот хитрый сука; а теперь она замужем за
Серегой Синельниковым, моим же корешем и лучшим другом Сереги Саульского, с
которым мы и пили в Париже и пели его старую: Мы привыкаем ко всему - к
плохой погоде, к вокзальной давке и к улыбкам ресторанным, мы привыкаем даже
если бьют по морде, и даже к ранам - как это странно... ату меня, мой
Петербург! ату! И походит эта шизоидная фуга на анекдот про то, как пьяный
мочится на цоколь Аничкова дворца, а турист-интеллигент робко интересуется у
него, как пройти к Зимнему дворцу. на что пьяный рассудительно отвечает: а
на фига тебе Зимний? писай здесь!
неимением Зимнего дворца мы обошлись тахана меркаэит, то есть центральным
автовокзалом, откуда первым автобусом я уехал на север, в Цфат, где жил у
брата. Автобус был набит солдатами, и солдаты были молчаливы. Вчера Саддам
Хусейн оккупировал Кувейт, и в Израиле пахло очередной войной. Ракетные
бомбардировки начались позднее.
Водитель в кипе крутил серпантины наизусть. Маленький древний Цфат спасался
наверху. От Сирии и Ливана это расстояние гаубичного плевка.
посидеть и выпить кофе на Ерушалаимскую. Это единственное место в мире. Ни
Дизенгоф, ни Ундер ден Линден, ни Бродвей, ни Пиккадилли - нет подобных.
Недолгая пешеходка вымощена розоватым галилейским камнем. С темнотой и
звездами зажигаются фонари у столиков и навесов, светятся нараспашку лавки и
кафе, чередуя негромкую музыку, и все приветствуют, потому что знакомы и
сошлись судьбами. Раскаленные аа день сосновые посадки на склонах снизу
отдают смолистое тепло в остывающий горный воздух. Рубеж Святой Земли,
ветхозаветная твердыня художников и богословов: уют и вершина.
масштаб.
берега световая россыпь Тверии и огоньки Капернаума, где впервые Христос
явился рыбарям. Тишину колеблют приливы приглушенного стрекотанья:
патрульный вертолет обходит локаторные и ракетные точки ПВО на соседних
высотах.
Их завершал обзор культуры. "В Нью-Йорке в возрасте сорока девяти лет
скончался от сердечного приступа русский писатель Сергей Довлатов".
нереальным множеством миров. Они слали сигналы сквозь пространство.
напоминание, что живешь в них одновременно.
Довлатова.
грозу над Средиземным и стал болтаться н мазать крыльями так, что им
полагалось оторваться, пристегнутые пассажиры напряженно пошучивали через
паузы, и вместо полагающегося на всякий случаи подведения итогов прожитой
жизни вертелась в поверхности сознания обрывистая чепуха, уж как водится, не
курить, а в туалете унитаз выпрыгивает из-под тебя, и не проникала смыслом,
но помнилась, уж больно уместна, из Клячкина, с которым еще в его
ленинградской молодости я студентом пил за одним столом, поскольку в ЛИСИ
они учились в группе с моим дядькой и приятельствовали, строчка его
прощальной песни, отлетной: Покидаю я страну, где - прожил жизнь, не разберу
- чью...
в бричку лебедя, рака и щуку и задумали сыграть квартет, но мартышка в
старости слаба мозгами стала, кибитка потерял колесо, и докатилось оно и до
Москвы, и до Казани, и до Трансвааля, страны моей: земля-то - она круглая и
вертится.
однажды в Ан-2 над Каракумами, попав в песчаную бурю скакал я в такой
болтанке, но здесь при массе и скорости трясло жестче, как бьет на рельсах,
я долго, дьявол, бесконечно, я чувствовал себя как балда в проруби, ведь
идентифицировать нечего будет: гражданин никакого государства, представитель
никакой профессии, болтаясь меж хлябью вод и небесной неизвестно где и
желающий невесть чего неведомо зачем.