Виктор вышел из кабинета своего начальника, горя желанием на-
рисовать для стенгазеты карикатуру на Ивана Сергеевича. Он уже
представлял себе, как толпится народ у стенгазеты, как все смеются,
как торжествует справедливость.
Правда, рисовал Виктор хуже, чем лепил...
В подвале ЖЭКа ярко горели две стосвечевые лампы без абажура.
Они безжалостно и равнодушно освещали мольберт с незаконченным
полотном и холсты, натянутые на деревянные рамы и приставленные
лицевой стороной к стене.
Картина на мольберте изображала ночь, городскую улицу, ос-
вещенный изнутри автобус на остановке, пассажиров, уткнувшихся в
газеты или беседующих между собой, прохожего, который бежал,
странно наклонясь, к автобусу, и шофера, который глядел в зеркальце
заднего вида в ожидании бегущего прохожего. От картины веяло ноч-
ным покоем, автобус был полупустой, каждый пассажир располагался
в своем окне, как в рамке портрета, а один стоял у задних дверей и
задумчиво смотрел в ночную тьму.
Кроме мольберта по углам подвала на разновысоких подставках
стояли то стремительные, геометрические, пересекающиеся под ост-
рыми углами, то плавные, как бы томные, переливающиеся из одной
формы в другую, то просто непонятные, но чем-то останавливающие
глаз конструкции. Они были сделаны из разнообразного материала:
проволоки, пластмассы, металлических кусков, разноцветных нитей,
некоторые из конструкций были статичны, другие двигались или
готовы были придти в движение.
По стенам подвала были развешаны маски. Одна из них на вы-
сокой треноге стояла в центре подвале, и ее оценивающе разглядыва-
ли Марк и Петров. Виктор тоже смотрел на дело рук своих и объяснял
друзьям:
- Лицо... Понимаете, это лицо, а не маска. У всех есть лицо. У
меня и у тебя, Марк, лицо, у тебя, Петров, лицо. Вот я и хочу лепить
человеческие лица, чтобы на них отражалась целая гамма чувств,
хотя свое лицо, свое выражение есть и у радости, и у боли, и у преда-
тельства... И у каждой эпохи есть свое лицо... И вот, как мне кажется,
это - одно из лиц...
Марк, невысокий, изящный, медленно поглаживал аккуратный
клинышек бородки. Его красивые, в мохнатых ресницах глаза искри-
лись смехом.
- От лица твоих друзей, соратников и единомышленников, - на-
чал Марк, - должен тебе нелицеприятно заявить, что это лицо, соз-
данное твоим лицом...
- Не паясничай, - миролюбиво оборвал его Виктор. - Дело давай
говори.
- Ну, что ж, дело так дело... - вздохнул Марк. - Может Петров
для начала что-нибудь изложит?
- Не... - отмахнулся Петров. Он меньше всего походил на худож-
ника из этой троицы. На толстую крепкую колонну шеи была поса-
жена кудреватая, начинающая лысеть, круглая голова с белесыми
ресницами, носом картошкой и толстыми губами. Таким людям, как
Петров, тесна любая одежда, мала любая комната, они выглядят все-
гда громоздко - так и Петров, хотя сам был невысок, но основательно
массивен.
- Если серьезно, - кивнул головой на жест Петрова Марк, - то,
пожалуйста, прежде всего без обид. Я могу высказать сейчас свое
мнение и говорил тебе раньше, что задачу ты перед собой ставишь
интересную, а вот решаешь ее неточно. У тебя приблизительный ответ
на свой же собственный вопрос. А происходит это от того, что крик
твоей души, отраженный в маске, извини, в лице, неестественно, неор-
ганично возник, вырвался, появился на свет. Можно крикнуть "боль-
но!", жалуясь кому-то, можно пропеть романсово "о, как мне боль-
но...", а можно просто закричать от боли. Твоей работе не хватает
гармонии, той гармонии, от которой и самому хочется закричать и
другим крикнуть: "Что же вы стоите!? Больно!"
- Что же ты стоишь? - поддразнил Марка Виктор. - Или не боль-
но? Ни капельки?
- Что я? Я - обреченный, я только знаю, что такое хорошо и что
такое плохо в искусстве. Может быть другие тоже знают, но я могу
еще и объяснить разницу. И еще моя беда - я слишком много знаю, я
знаю столько, что когда начинаю что-то делать сам, то сразу вижу -
это все было, было, было, а зачем делать то, что было тысячи, мил-
лионы раз? И при этом я помню о том, что каждый человек, незави-
симо от того творец он или просто потребитель, должен проходить,
обязательно проходить свой путь духовного развития, повторять то,
что было пройдено человечеством давным-давно. Так устроен мир,
что поделаешь? До тех пор, пока ты не обжегся, ты не узнаешь, каков
огонь на ощупь. Как молочные зубы, у тебя вырастает, строится одно
представление об этом мире, а потом оно меняется, и эту переоценку
ценностей каждый переживает по-своему. Кто быстрее... Кто медлен-
нее... Кто сбивается с пути, их губит зависть, мелочность духа, эго-
изм. Кто останавливается, считая, что ему уже хватает своей мудро-
сти и страданий, и ничего нового в этом мире не было и не будет... А
кто продолжает идти и идти в гору... И тяжек путь, и далека верши-
на, и нестерпимо одиночество. Но я иду, я каждый день иду... Вот
только делаю мало, больше размышляю...
- Нехорошо, Марк, - шумно вздохнул Петров. - Работать надо не
думая, я имею ввиду, не мучаясь впустую, что было до тебя сделано, а
что не было. Захотелось - и делай, а там видно будет, что получится.
Вот я недавно натюрморт написал. Кувшин глиняный, хлеб и нож. И
такой кувшин получился теплый, коричневый... ну, как... ну, как живой
щенок.
- К сожалению, Марк прав, - сказал Виктор. - Прав, как всегда.
Сейчас твои теплые кувшины, Петров, производят серийно и массово
на конвейере. И потом, что кувшин теплый, как живой щенок, ощу-
щаешь только ты - художник, человек с необычным глазом, а вот
обывателю важно, сколько литров молока входит в этот кувшин или
можно ли в нем гриб разводить, чтоб по утрам похмеляться.
- Что ты, Виктор, все про какого-то обывателя говоришь? - стал
потихоньку раскаляться Петров. Глаза у него расширились и засияли
голубыми каплями. - Нет обывателей и гениев - есть люди. Все люди и
все человеки. Эх, мужики, мечтаю я написать картину... Полотно такое
громадное... Во всю стену... Вот ходишь по Москве и столько стен
пустых, жалко, место пропадает, ведь люди идут мимо и в пустые
стены смотрят, а могли бы картину увидеть. Например, в подзем-
ном переходе, знаете, где выход на Красную площадь? Чтобы люди
шли в ГУМ за покупками и вдруг перед выходом на главную площадь
страны видели бы картину всеобщего благоденствия. Что-то на Брей-
геля похожее. Столы с бесплатной едой, открытые настежь магазины,
изобилие, и все люди - братья...
- Инспектор ГАИ обнимается с частным владельцем "Жигулей",
- усмехнулся в бороду Марк.
- Конечно! - горячо поддержал, не замечая иронии Марка, Пет-
ров. - А может милиции тогда и совсем не надо?
- Как же без нее? - горестно вздохнул Виктор. - Вот меня тут на
днях забрали в отделение.
- За что? - недоуменно поинтересовался Петров.
- Целовался с женой в общественном месте, - пожал плечами
Виктор. - В гостях задержались допоздна, решили прогуляться по
ночной Москве, потом отдохнуть решили на бульварчике...
- Хорошая идея, - сказал Марк, имея ввиду картину Петрова. -
Всеобщее благоденствие... Только было все это, и это тоже было, Пет-
ров.
- Как было? - не понял Петров. - Всеобщее благоденствие было?
- Нет, картина такая была, - пояснил Марк. - И написал ее кост-
ромской крестьянин Ефим Честняков. Его не так давно открыли. Он
учителем был в деревне. Любовь к ближнему проповедовал. По мане-
ре своей напоминает наивных реалистов - Анри Руссо, Пиросмани-
швили...
- И большая картина? - почесал в затылке Петров.
- Большая.
- А я бы еще больше написал. И пусть вообще пишут все, кто
хочет и что хочет. Вот, Марк, ты, например, о чем мечтаешь?
- Ну, насчет того, чтобы все делали то, что хотят, ты, наверное,
не прав - анархия получится... А что касается моей мечты...
Марк чуть помедлил с ответом. Но отвечал без пауз. Ясно было,
что он много думал над тем, о чем говорил:
- Структуры... Мне интересны структуры. Структура мира еди-
на, но она состоит из множества структур. Из бесконечного множе-
ства. Есть реальные структуры, например, атома или человека, а есть
ирреальные - структура общества, слов, понятий, цифр. Все имеет
свою структуру, даже наш начальник ЖЭКа. И все структуры неста-
тичны, они постоянно изменяются и, главное, их можно изменять.
Например, я создаю конструкцию и называю ее структурой глаза.
Не нужно для нее музея, пусть эта структура на улице и каждый мо-
жет войти внутрь этой структуры и увидеть мир таким, каким его
увидел я. Каждый вошедший может и сам изменить структуру так, как
ему видится, и следующий вошедший будет знать, каким видел мир
его предшественник.
- Все это так, но твое-то видение, твой взгляд на мир исчезнет, ес-
Шилова Юлия
Андреев Николай
Шилова Юлия
Шилова Юлия
Афанасьев Роман
Каменистый Артем