Чтение 12–й страницы книги ~Зона~

бросил папиросу. Карманник Чалый, увидев меня, нарочито громко запел:

На бану, на бану, Эх, да на баночке, Чемоданчик грабану, И спасибо
ночке...

Со мной заговаривали, я отвечал. Затем, нагибаясь, вышел через лес к
поляне. Там возле огня сидел на корточках человек.

- Не работаешь, бес?

- Воздерживаюсь. Привет, начальник.

- Значит, в отказе?

- Без изменений.

- Будешь работать?

- Закон не позволяет.

- Две недели ШИЗО!

- Начальник...

- Будешь работать?

- Начальник...

- Шофером, возчиком, сучкорубом... Я подошел и разбросал костер.

- Будешь работать?

- Да, - сказал он, - пойдем.

- Сучкорубом или возчиком?

- Да. Пойдем.

- Иди вперед...

Он шел и придерживал ветки. Ступал

болото, не глядя.

Под вышкой около сваленного дерева

курили заключенные. Я сказал на-
рядчику;

- Топор.

Нарядчик усмехнулся.

- Топор! - крикнул я. Нарядчик подал Купцову топор.

- К Летяге в бпигаду пойдешь?

- Да.

Пальцы его неумело сжимали конец топорища. Кисть выглядела изящно на
темном залоснившемся древке.

Как я хотел, чтобы он замахнулся! Я бы скинул клифт. Я бы скинул
двадцать веков цивилизации. Я бы припомнил все, чему меня учили на Роп-
че. Я бы вырвал топор и, не давая ему опомниться...

- Ну, - приказал я, стоя в двух шагах. Ощущая каждую травинку под са-
погами. - Ну! - говорю.

Купцов шагнул в сторону. Затем медленно встал на колени около пня.
Положил левую руку на желтый, шершавый, мерцающий срез. Затем взмахнул
топором и опустил его до последнего стука.

- Наконец, - сказал он, истекая кровью, - вот теперь - хорошо...

- Чего стоишь, гандон, - обратился ко мне подбежавший нарядчик, - ты
в дамках - зови лепилу!..

4 апреля 1982 года. Миннеаполис

Буду кроток, поскольку через три дня вас увижу.

Миннеаполис - панорамный тихий город. Людей почти не видно. Автомоби-
лей тоже мало.

Самое интересное здесь - река Миссисипи. Та самая. Ширина ее в этих
краях: - метров двести. Короче, на виду у толпы американских славистов я
эту реку переплыл.

Переплыл Миссисипи. Так и напишу в Ленинград. По-моему, ради одного
этого стоило ехать...

Знаете, в марте я давал интервью Рою Стиллману. И он спросил:

- Чем тебя больше всего поразила Америка?

Я ответил:

- Тем, что она существует. Тем, что это - реальность.

Америка для нас была подобна Карфагену или Трое. И вдруг оказалось,
что Бродвей - это реальность. Тиффани - реальность. Небоскреб Утюг - ре-
альность. И Миссисипи - реальность...

Как-то иду я по Нижнему Манхеттену. Останавливаюсь возле бара. Назы-
вается бар - "У Джонни". Захожу. Беру свой айриш-кофе и располагаюсь у
окна.

Чувствую, под столом кто-то есть. Наклоняюсь - пьяный босяк. Совер-
шенно пьяный негр в красной рубашке. (Кстати, я такую же рубаху видел на
Евтушенко.)

И вдруг я чуть не заплакал от счастья. Неужели это я?! Пью айриш-кофе
в баре "У Джонни". А под столом валяется чернокожий босяк...

Конечно, счастья нет. Покоя тоже нет. К тому же я слабовольный. И так
далее.

Конечно, все это мишура, серпантин. И бар, и пьяный негр, и айриш-ко-
фе. Но что-то, значит, есть и в серпантине. Сколько раз за последнее де-
сятилетие менялся фасон женских шляп? А серпантин тысячу лет остается
серпантином...

Допустим, счастья нет. Покоя - нет. И воли - тоже нет.

Но есть какие-то приступы бессмысленного восторга. Неужели это я?

Живу в отеле "Куртис" с множеством разнообразных увеселений. Есть
бар. Есть бассейн. Есть какая-то подозрительная "Га-вана-рум". Есть лав-
ка сувениров, где я приобрел купальные трусики для Миссисипи. (На перед-
ней части изображена сосиска и два крутых яйца...)

Есть чистые простыни, горячая вода, телевизор, бумага. Есть потрясаю-
щий сосед - Эрнст Неизвестный. (Только что он убедительно доказывал Гар-
рисону Солсбери:

"Вертикаль - это Бог. Горизонталь - это Жизнь. В точке пересечения -
я, Ми-келанджело. Шекспир и Кафка...")

Есть - вы, которому я шлю это дурацкое письмо.

Живу в отеле. Участвую в каком-то непонятном симпозиуме. Денег - око-
ло сотни.

Рано утром выйду из гостиницы. Будет прохладно и сыро. Меня остановит
какой-нибудь голодранец и спросит:

- Нет ли спичек? Я отвечу:

- Держи.

И протяну ему зажигалку. И человеку будет трудно прикурить на ветру.
И тогда я добавлю:

- В себя, в себя...

И вряд ли он будет глазеть мне вслед. Потому что эти несколько слов я
могу выговорить без акцента.

Он скажет:

- Прохладный день сегодня. И я отвечу:

- Yes.

И мы пойдем - каждый своей дорогой. Два абсолютно свободных человека.
Участник непонятного симпозиума и голодранец в джемпере, которому поза-
видовал бы Евтушенко...

Ночью мы играли в бинго. И Неизвестный проиграл четыре раза. Значит,
он победит в какой-то другой, неведомой игре...

Всех обнимаю. Скоро увидимся. Везу небольшой отрывок ц конец тюремной
повести. Мне его передали через Левина из Техаса. Начало отсутствует.
Начиналась она, я помню, так:

"На Севере вообще темнеет рано. А в зоне - особенно..."

Я эту фразу куда-нибудь вставлю. Ну, до встречи...

Как только оборвался рев моторов, высоко над головами зашумели сосны.
Заключенные бросили работу, вытащили ложки из-за голенищ, пошли к сараю.

Баландер погрузил черпак в густую и темную жижу.

Ели молча, затем достали кисеты и прикурили от головни.

Дым костра уходил, становился бледным октябрьским небом. Было тихо.
Сосны шумели в опустевшем без гула моторов пространстве над лесоповалом.

- Поговорим о чудесах? - сказал бугор Атешин, надвинув рваный зековс-
кий треух.

- Кончай, - отозвался Белуга, - после твоих разговоров не спится.

- Не спится? А ты возьми ЕГО - да об колено! На воле свежий заведешь,
куда богаче...

Зеки нехотя рассмеялись. Осенний воздух был пропитан запахом солярки.
Покачивались деревья в бледном небе. Солнце припадало к шершавым желто-
ватым баланам.

В стороне курили двое. Коротконогий парень в застиранной телогрейке -
Ерохин. И бывший прораб, уроженец черниговской области, тощий мужик -
Замараев.

- Пустой ты человек, Ероха, - говорил Замараев, - пустой и несерьез-
ный. Таким в гробу и в зоосаде место...

- Уймись, - сказал Ероха, - попер как на буфет!.. А то ведь у меня не
заржавеет. Могу пощекотать...

- Испугал... Все треплешь языком, а жизнь проходит...

Ерохин рассердился:

- Брось мансы раскидывать, чернуха здесь не пролазит... Да и что с
тобой говорить? Ты же серый! Ты же позавчера на радиоприемник с вилами
кидался... Одно слово - мужик...

- У нас в каждой избе - радиоточка, - сказал Замараев.

Он мечтательно возвысил глаза и продолжал:

- У меня пятистенка была... Сарай под шифером... Коровник рубленый...
За окнами - жасмин... Я жил по совести. Придет, бьшало, кум на разго-
венье...

- Кум? - забеспокоился Ероха. - Опер, что ли?

- Опер... Сам ты - опер. Кум, говорю... Родня... Придет, бывало.
Портвейного вина несет бутылку... Кум у меня серьезный человек был, ин-
валид...

- Партийный, что ли? - снова вмешался Ероха.

- Беспартийный коммунист, - отчеканил Замараев, - ногу потерял в
ежовщину...

- Значит, враг народа?

- Не враг, а лейтенант ОПТУ. Таких, как мы, шакалов охранял. Ноги ли-