Альшоль послушно встал.
– Тут у вас в документах год рождения написан неверно. Когда вы родились?
– Я не помню, – сказал Альшоль.
– Ну, а сколько лет вам, помните?
– Семьсот пятьдесят один.
Женщина внимательно посмотрела на старичка, потом перевела взгляд на сержанта. Тот пожал плечами.
– А вы признаете, что жили на улице Большой Пушкарской в телефонной будке? Признаете, что воспротивились принудительному лечению и скрылись от милиции в неизвестном направлении? – спросила она.
– Почему в неизвестном? В известном, – сказал Альшоль. – Мы с Сашей у скрытников были.
– Вот я и говорю – скрылись, значит! – с некоторым раздражением повторила судья. – Все ясно. Садитесь.
Альшоль сел, а женщина так же быстро разделалась с подростком, задав ему два или три вопроса. Затем она заполнила новые бланки и передала их сержанту:
– Уведите осужденных.
Альшоля с подростком снова повели куда-то.
– Сколько припаяли? – спросил подросток у сержанта.
– Пятнадцать. И скажи спасибо. Могли бы уголовное дело открыть. А так – мелкое хулиганство…
Альшоль с беспокойством прислушивался к их разговору, уже понимая, что происходит что-то не то. Однако вопросов не задавал. Он уже понял, что при общении с милицией лучше не затевать лишних разговоров.
На этот раз их посадили в большой фургон, где и народу было больше – человек двенадцать. Но они Альшолю не понравились – помятые какие-то, небритые и злые. Когда дверцы фургона закрыли и наступила полная темнота, хриплый мужской голос запел:
Ка-андуктор, не спеши-и!
Ка-андуктор, понимаешь,
Что с девушкою я
Прощаюсь навсегда!
Альшоль вздрогнул, вспомнил Саньку. Неужели? Неужели его повезут в Исландию с этими небритыми мужиками? А вдруг в Исландии теперь все такие? Как же скучно будет там жить!
Однако до Исландии снова не доехали. Их выгрузили во дворе за высоким забором, по верху которого была пущена колючая проволока, а железные ворота наглухо закрыты, потом по одному провели в низкое здание, окна которого были, как в милицейском фургоне, зарешечены.
Все оказались в просторной комнате, с креслом, стоявшим перед зеркалом. У кресла – пожилой милиционер в белом фартуке. В руках он держал машинку для стрижки волос.
– Ну, кто первый? – спросил он весело.
«Странная какая-то парикмахерская…» – подумал Альшоль и, видя, что его товарищи мнутся, подошел к парикмахеру первым.
– Правильно, дед, – кивнул тот и, усадив Альшоля в кресло, принялся стричь его наголо.
Через минуту на Альшоля смотрела из зеркала маленькая стариковская головка, круглая, как фундучный орех. Борода на лице стала выглядеть совсем несуразно.
– Постригите и бороду, пожалуйста, – попросил он.
Парикмахер хохотнул, нашел длинные ножницы и отхватил Альшолю бороду.
– Это завсегда пожалуйста! Следующий! – крикнул он.
Альшоль отошел в сторонку, с любопытством ощупывая остатки бороды. Надо сказать, что ритуал проводов в Исландию ему не понравился. Но, может, таковы здешние законы? Может, теперь все жители Исландии стригутся наголо?
Вскоре все мужики стали как один – с сияющими остриженными макушками. Почему-то они веселились, отпуская шуточки, и, гогоча, показывали друг на друга пальцем.
– Дедуля, а твои-то патлы могут и не отрасти!
– Ничего страшного. Мне и не надо. Ведь я еду в Исландию умирать…
– Ну, ты хохмач! – объявил парень с фингалом. – Тюряга это, дед, а не Исландия! Пятнадцать суток покорежишься на стройке, потом езжай в свою Исландию. И то если отпустят!
И он заржал вместе с другими лысыми.
ГЛАВА 10
Санька была в отчаянии: Альшоль исчез!
Прочитав его прощальную записку, она не поверила – полезла на антресоли. Но и там было пусто, лишь лежала на полках ненужная теперь металлическая коллекция, потихоньку обрастая ржавчиной, да злорадно скалился в углу металлический ублюдок из «Айрон Мейден».
Санька почувствовала пустоту в груди, такого с нею раньше не бывало – будто вынули оттуда что-то очень нужное и горячее, что раньше согревало душу, и теперь там холодно и пусто. Древний иностранный мальчик! Тут нам самим жить непросто, а древним несовершеннолетним иностранцам – и подавно! А что борода у него – так это даже хуже. У нас к бороде почтения нету.
Санька бросилась к маме, но мама была тверда, как Скала Закона, с которой когда-то проповедовал Альшоль в своей Исландии. То есть мама, конечно, принялась успокаивать Саньку, говорить, что ничего страшного не случится – мол, найдется! Но искать Альшоля решительно отказалась.
– Он взрослый человек, сам должен собой распоряжаться, – сказала мама.
А невзрослым человеком, значит, должны распоряжаться другие! Ну уж – нет! Санька разозлилась и, как говорили встарь, закусила удила. А уж когда она закусывала удила, никакого удержу Саньке не было.
Она стала рассуждать. Конечно, обратно в свою телефонную будку Альшоль не вернется. Мулдугалиев тут же схватит! И вообще, шататься по городу Альшолю крайне опасно: больно уж вид у него заметный! Следовательно, рассуждала Санька, Альшоль где-то прячется… Но питаться-то ему все же надо! Какой бы ни был он вегетарианец, а принимать пищу время от времени нужно! А денег у него нет, да и появляться в магазине или в столовой опасно. Значит, либо его кто-нибудь подобрал, как бездомного щенка, либо ушел… к скрытникам! К кому же ему идти, если не к скрытникам, – рассуждала Санька. Они его любят, то есть – тьфу! – ненавидят. Причем так сильно, что у скрытников Альшолю обеспечена вполне сносная жизнь…
И Санька стала готовиться к экспедиции в оборотный мир, к скрытным жителям. Но легко сказать, да трудно сделать. У мамы имелись другие планы относительно Санькиного будущего.
Мама потащила Саньку на митинг.
После того, как папа ушел в клоуны, мама стала активно заниматься общественной работой. Она была членом общества «Спасение», сочувствовала движениям «Демократический альянс», «Альтернатива», «Народный консенсус»; посещала клуб «Добрыня Никитич» и кружок самообразования «Фрейдизм и перестройка». Все эти названия Саньке ничего не говорили, но она не осуждала маму, потому что, в свою очередь, сама увлекалась металлическими группами, о которых мама тоже ничего не знала. Тут как раз случился небольшой митинг у Дворца спорта «Юбилейный», посвященный борьбе кого-то с кем-то или кого-то за что-то – Санька не поняла. Туда они с мамой и отправились.
На площадке перед «Юбилейным» была сооружена деревянная трибуна, на которой стояли несколько нахохлившихся людей. Вид у них был суровый. Перед трибуной – толпа человек в семьдесят, многие держали над головою плакаты. На одних плакатах было написано «Нет!», на других – «Да!». В толпе сновали бойкие молодые люди, которые продавали маленькие газетки под теми же названиями. Газетка «Нет!» стоила тридцать копеек, газетка «Да!» – двадцать. Мама на всякий случай купила обе.
На трибуну один за другим выходили ораторы и кричали слова, с ненавистью глядя на микрофон и размахивая руками. Люди, державшие плакатики «Да!», аплодировали тем, которые говорили: «как работаем, так и живем», а те, что с плакатами «Нет!», одобряли ораторов, утверждавших обратное: «как живем, так и работаем».
Внезапно на трибуну поднялся молодой человек, замотанный в несколько разноцветных флагов. Он был похож на девушку из индийского кинофильма. У индусов такая одежда называется «сари». Молодой человек поднял обе руки вверх, успокаивая разгоряченную толпу, и начал говорить:
– Нытикре! Капо вы течикри о нойраз деруне, кинискрыт гутребе шива елыгни мадо! Роско родго нетрух! Течайкон зарба! Родго в тиноспасо! Тевайда речьбе гое с ихбео ронсто!
«Да это же скрытник!» – с изумлением подумала Санька, автоматически переводя его речь.
– Иностранец… – зашелестело в толпе. – Что он сказал? Пусть переведут.
К микрофону подошел массивный человек в шляпе.
– Наш иностранный гость из… республики Кирибати приветствует перестройку! – сообщил он и объявил следующего оратора.
Санька незаметно отодвинулась от мамы и бочком-бочком приблизилась к скрытнику. Возле него уже толпилась стайка фарцовщиков, но скрытник лишь разводил руками: мол, ничего нет, кроме флагов на теле! Санька тихо шепнула ему:
– Ветпри, никдельбез!
Скрытник удивленно уставился на Саньку, но все же поприветствовал:
– Вороздо, карочду! Ты дакуот?
Но Санька не стала объяснять – откуда она, а быстро и решительно принялась инструктировать скрытника, где и когда ему надо быть, чтобы пустить Саньку в оборотный мир.
– Зачем тебе? – спросил он на своем языке.
– Ищу одного человека. То есть – скрытника… Ты случайно не слышал: Шольаль?
– Нет, – покачал он головой. – Родго шойболь.
– Как тебя зовут? – спросила Санька.
– Ванбол, – ответил он.
– А меня – Касань. До встречи!
Мама вернулась с митинга взволнованная. Она никак не могла выбрать между «да» и «нет». Санька попыталась сказать, что совсем не обязательно выбирать между ними – можно плюнуть и на то, и на другое. Но мама взволновалась еще больше и обвинила Саньку в аполитичности, что во всем, мол, виноват этот подозрительный старикашка, что если раньше Санька хотела искоренять зло, то теперь не хочет выбирать даже между «да» и «нет».
– Не смей говорить плохо о моем Альшоле! – сквозь зубы сказала Санька и ушла в свою комнату, прихватив телефон на длинном шнуре.
– Завтра едем к дедушке, – сказала мама ей вслед.
– Как бы не так! – прошептала Санька, прикрыла дверь и набрала номер Захара.
Услыхав Санькин голос, Захар обрадовался, принялся расспрашивать про новости, но Санька оборвала его:
– Подожди. Сейчас не до того. Ты мне нужен.
– Когда? – спросил Захар.
– Сегодня ночью.
– Зачем? – с тревогой спросил Захар.
– Там узнаешь. Что, испугался?
Конан-Дойль Артур
Каргалов Вадим
Курылев Олег
Мережковский Дмитрий
Максимов Альберт
Трубников Александр