-- эти строки обо мне.
кольцо розовых рук вокруг моей шеи. И вот чувствую: все слабее кольцо, все
слабее -- разомкнулось -- руки опустились...
мне пришло в голову -- раньше не был, верно, но теперь... Ведь я теперь живу
не в нашем разумном мире, а в древнем, бредовом, в мире корней из
минус-единицы.
пол, и в последнюю, мгновенную узкую щель между шторой и полом -- я вижу:
желтая рука схватила книгу, и во мне: изо всех сил ухватиться бы за эту
руку...
-- мне надо вам так много...
я рассказать ей все, что было -- хотя б потому, что это сделает ее
соучастницей моих преступлений: ведь я знаю, у ней не хватит силы пойти в
Бюро Хранителей и следовательно -- --
на запястье, синие глаза были закрыты, розовый полумесяц медленно расцветал,
распускался -- и я целовал ее всю.
Надо -- и нельзя. Губы у меня сразу остыли...
покрывало, закуталась -- лицом в подушку...
молча. Мучительный холод снизу -- все выше, все выше. Вероятно, такой же
молчаливый холод там, в синих, немых междупланетных пространствах.
ей. Как объяснить ей, что железо не хотело, но закон -- неизбежен, точен --
врезалась и эта нелепая мелочь.
легкий чуть приметный дымок тумана. Но к ночи, должно быть, опять он
спустится, налегнет вовсю. Что будет за ночь?
Запись 15-я.
Второй Строитель. Лицо у него как всегда: круглое, белое, фаянсовое --
тарелка, и говорит -- подносит на тарелке что-то такое нестерпимо вкусное:
сказать, -- происшествие.
представьте: выпускающий изловил ненумерованного человека. Уж как он
пробрался -- понять не могу. Отвели в Операционное. Там из него, голубчика,
вытянут, как и зачем... (улыбка -- вкусная...).
непосредственным руководством самого Благодетеля. Там -- разные приборы и,
главное, знаменитый Газовый Колокол. Это, в сущности, старинный школьный
опыт: мышь посажена под стеклянный колпак, воздушным насосом воздух в
колпаке разрежается все больше... Ну и так далее. Но только, конечно,
Газовый Колокол значительно более совершенный аппарат -- с применением
различных газов, и затем -- тут, конечно, уже не издевательство над
маленьким беззащитным животным, тут высокая цель -- забота о безопасности
Единого Государства, другими словами, о счастии миллионов. Около пяти
столетий назад, когда работа в Операционном еще только налаживалась, нашлись
глупцы, которые сравнивали Операционное с древней инквизицией, но ведь это
так нелепо, как ставить на одну точку хирурга, делающего трахеотомию, и
разбойника с большой дороги: у обоих в руках, быть может, один и тот же нож,
оба делают одно и то же -- режут горло живому человеку. И все-таки один --
благодетель, другой -- преступник, один со знаком +, другой со знаком -- ...
машины, а потом тотчас же зубцы зацепили минус -- и вот наверху уж другое:
еще покачивается кольцо в шкафу. Дверь, очевидно, только захлопнули -- а ее,
I, нет: исчезла. Этого машина никак не могла провернуть. Сон? Но я еще и
сейчас чувствую: непонятная сладкая боль в правом плече -- прижавшись к
правому плечу, I -- рядом со мной в тумане. "Ты любишь туман?" Да, и
туман... все люблю, и все -- упругое, новое, удивительное, все -- хорошо...
тут хорошего? Если этот ненумерованный умудрился... стало быть, они --
всюду, кругом, все время, они тут, они -- около "[Интеграла]", они...
вырезывают? (На днях в самом деле я что-то вроде этого слышал.)
эту операцию.
показался обидным отдаленный намек на то, что у него может быть фантазия...
Впрочем, что же: неделю назад, вероятно, я бы тоже обиделся. А теперь --
теперь нет: потому что я знаю, что это у меня есть -- что я болен. И знаю
еще -- не хочется выздороветь. Вот не хочется, и все. По стеклянным ступеням
мы поднялись наверх. Все -- под нами внизу -- как на ладони...
если вы тоже когда-нибудь были так больны, как я сейчас, вы знаете, какое
бывает -- какое может быть -- утром солнце, вы знаете это розовое,
прозрачное, теплое золото. И самый воздух -- чуть розовый, и все пропитано
нежной солнечной кровью, все -- живое: живые и все до одного улыбаются --
люди. Может случиться, через час все исчезнет, через час выкаплет розовая
кровь, но пока -- живое. И я вижу: пульсирует и переливается что-то в
стеклянных соках "[Интеграла]"; я вижу: "[Интеграл]" мыслит о великом и
страшном своем будущем, о тяжком грузе неизбежного счастья, которое он
понесет туда вверх, вам, неведомым, вам, вечно ищущим и никогда не
находящим. Вы найдете, вы будете счастливы -- вы обязаны быть счастливыми, и
уже недолго вам ждать.
нашего стекла -- вечного, как золото, гибкого, как сталь. Я видел: изнутри
крепили к стеклянному телу поперечные ребра -- шпангоуты, продольные --
стрингера; в корме ставили фундамент для гигантского ракетного двигателя.
Каждые 3 секунды могучий хвост "[Интеграла]" будет низвергать пламя и газы в
мировое пространство -- и будет нестись, нестись -- огненный Тамерлан
счастья...
огромной машины, нагибались, разгибались, поворачивались люди внизу. В руках
у них сверкали трубки: огнем резали, огнем спаивали стеклянные стенки,
угольники, ребра, кницы. Я видел: по стеклянным рельсам медленно катились
прозрачно-стеклянные чудовища-краны, и так же, как люди, послушно
поворачивались, нагибались, просовывали внутрь, в чрево "[Интеграла]", свои
грузы. И это было одно: очеловеченные, совершенные люди. Это была
высочайшая, потрясающая красота, гармония, музыка... Скорее -- вниз, к ним,
с ними!
ритмом... Мерные движения: упруго-круглые, румяные щеки; зеркальные, не
омраченные безумием мыслей лбы. Я плыл по зеркальному морю. Я отдыхал.
-- сияет лоб, улыбка -- детская, невинная.
молчал, тонул...
жесткая рама с консолями и узловые моменты дают напряжение на квадратной.
бегством. Не было силы поднять глаза -- рябило от сверкающих, стеклянных
ступеней под ногами, и с каждой ступенью все безнадежней: мне, преступнику,
отравленному, -- здесь не место. Мне никогда уж больше не влиться в точный
механический ритм, не плыть по зеркально-безмятежному морю. Мне -- вечно
гореть, метаться, отыскивать уголок, куда бы спрятать глаза -- вечно, пока
я, наконец, не найду силы пройти и -- --
Прозоров Александр
Ильин Андрей
Якубенко Николай
Каменистый Артем
Прозоров Александр
Ибсен Генрик