Чтение 12–й страницы книги ~Шутуны~

Она говорила о том, почему ей не нравятся обычные религиозные системы:
они исчерпаны и ставят предел метафизической свободе, в то время как дух уже
давно вырвался в новую, неведомую сферу; более древний эзотеризм
притягательнее сейчас, так как он предполагает большую свободу исследований
и метафизических путешествий; нужен другой способ проникновения в
потустороннее...

- Наконец, обычные религии слишком односторонни, - взорвалась Анна, - в
то время как в метафизике нужен сейчас радикальный переворот, вплоть до
уничтожения старых понятий и появления новых - может быть еще более
"абсурдных" - но тем не менее символизирующих наше состояние духа; и именно
она - сама метафизика, сама религия - должна сделать этот переворот...
потому что все иные, прошлые перевороты не относились к делу, так как
подменяли метафизические ценности понятиями из несравнимо более низких
областей, и таким образом замена была нелепа и вела только к отрицательным
последствиям... Нужен таким образом подлинно религиозный катаклизм, - опять
воспалилась она, - ...мир расширяется и наше метафизическое предчувствие
вместе с ним; современные религии способны только сужать наше представление
о мире, ибо это лишь искаженные тени некогда великих религий...

Алексей был совершенно подавлен и растерян; интеллектуально его наиболее
ущемили слова о пределе метафизической свободы; эмоционально - упоминание о
том, что сильные духом, мол, пускаются в неизвестное, страшное,
потустороннее плаванье.

Но он все же вдруг возразил:

- Итак, вы говорите, что это искаженный путь, профанация, что ключи к
истинному христианству потеряны... Почти... Даже значения слов сейчас уже не
те, какие были тогда... Но что, если ключи будут снова найдены... Пусть
среди немногих...

- Тогда, конечно, иное дело, - как-то спокойно ответила Анна. - Но
интуитивно я чувствую, что это - не для меня. Как другие наши - не знаю...
Хотя почему " нет", может быть... Относительно некоторых... Все настолько
чудовищно и запутано, до невероятия...

Где-то в окно появилось ничего не выражающее лицо Милы с широко
раскрытыми глазами. На что она смотрела? ...Алеша сидел в углу у печки; Анна
же чуть возбужденно ходила по комнате; выл ветер... за стеной пела свои
нелепые песни Клава.

- Ты целиком на стороне Падова и его друга Ремина... И этого кошмарного
Извицкого... - пробормотал Алексей.

Анна пропустила его слова; закурив, она молча смотрела в окно, в котором
уже исчезло отсутствующее лицо Милы.

- Ну, хорошо, - опять собрался с духом Алеша, - пусть многое закрыто для
нас...

Лишь малая часть всего, высшего, сказана людям, да и та плохо понята...
Но Бога, Бога-то вы куда денете?.. Я говорю сейчас не о Боге определенных
религий, а о том, неведомом?!

- Бога! - произнесла Анна. - Ну что ж я могу сказать тебе о Боге.

- Нет, ты ответь, почему ты... именно ты... вне этого, а не вообще! -
вскричал Алексей.

- Бог это, конечно, нечто другое - начала говорить точно сама с собой
Анна, у которой на душе вдруг стало спокойно. Сбросив туфли, она калачиком
устроилась на диване. Слышно было как во дворе редко, но пронзительно кричит
дед Коля, обращаясь к сараю, где второй час кудахтал Андрей Никитич.

- Вообще, - продолжала Анна, - если забыть некоторые прежние атрибуты
Бога, особенно такие, как милосердие, благость, и тому подобные, и поставить
на их место другие, жуткие, взятые из нашей теперешней жизни, то есть из
реального действия Бога, то может получиться такой Бог... с которым
интересно было бы как-то встретиться на том свете... Может быть нечто
грандиозное, чудовищное...

Совсем иной Бог, который если и снился нашим прежним искателям истины, то
только в кошмарных снах.

- Дьявол, а не Бог. Вот какой замены вы хотите, - выдавил из себя
Алексей.

- Мы не хотим, а видим, - отвечала Анна. - Бог, но другой... Уже по-иному
непостижимый... Цели которого полностью скрыты от человечества... Не
связанный с моралью.

- Одно голое сатанинство, - с отвращением проговорил Алеша.

- Но в конце концов лучше переход от идеи Бога к дальнейшему... Лучше
абсолютная трансцендентность, - добавила Анна.

- Или еще более...

- Уж не Глубев ли с его тотальным бредом в качестве новой религии?! С его
религией Я?!

- Не знаю, не знаю... Мы пока ищем...

- У Глубева хоть есть его бред, - взвизгнул Алеша, - а у вас ничего
нет... Кроме отчаяния!

Анна даже расхохоталась.

- А что есть у вас, современных верующих? - ответила она.

- Маленький слабоумный метафизический комфорт... Пародия на золотой
сон...

Лаборатория для создания хорошего душевного настроения... Бессмертие
ничтожеств... Да пойми ты, Алеша, - спохватилась она, не желая его обидеть.
- Нам нужно право на поиск. Пусть даже перед поиском будет великое падение.

- Великое падение, в котором, разумеется, находитесь ты, Падов, Ремин и
Извицкий, - прервал Алеша.

- Что ты все переходишь на личности? - произнесла Анна.

- Мы же говорим об идеях... Пусть даже не мы участники этого великого
падения, хотя я уверена, что мы... Пусть другие, неважно... Но за великой
катастрофой взойдет новая вера... Может быть, даже Глубев - (Алеша злобно
расхохотался). - Может другое... Не знаю...

- Это все падовщина, падовщина, - исступленно бормотал Алексей. - Но
ответь мне наконец, ответь, что тебя, именно тебя... так отдаляет от Бога!?

- Если Бог - нечто, что вне "я", то отвечу тебе: бездонная любовь к
себе...

Кроме того, мне не нравится, когда на ту силу, которую ты назвал Богом,
пытаются надеть белый намордник, как это делаете вы, - чуть устало ответила
Анна и пересела на стул. - Потом я люблю этот таинственный, черный мир, куда
мы заброшены, - проговорила она словно размышляя вслух, - а само понятие о
Боге - это уже что-то данное, мешающее крайнему, отчужденному от всего
человеческого, поиску в трансцендентном... Кроме того, я ощущаю мир, как
игру чудовищных, отделенных, потусторонних сил... Бог - это очень скромно
для моего мироощущения... Нам надо сверхтайны, свободы, даже бреда -
метафизического.

- За бессмертие души-то вы все цепко держитесь,- прервал Алеша. - Дрожите
за свое "я"... А Бог уже вам стал ненужен... Или превращаете Его как делает
Падов, в какое-то непостижимое чудовище... Чтобы пугать им друг друга...

Но в это время дверь настежь распахнулась и в комнату кубарем влетел
вырвавшийся из сарая Андрей Никитич.

- Кудах-та-тах! Кудах-тах-тах! - прокричал он, вскочив на стол и топнув
ножкой.

За дверью между тем показалась темная фигура деда Коли с огромным ножом в
руках.

Возможно, он уже принимал Андрея Никитича за курицу.

- Папа!.. Как так можно! - вскричал Алексей.

Но Андрей Никитич, кудахнув, выпрыгнул в окно.

Тяжелый религиозный разговор таким образом очень неожиданно и
своевременно разрядился.

Алеша, правда, вне себя, не заметив Колиного ножа, выскочил во двор.

Остаток вечера прошел в каких-то хлопотах.

Андрея Никитича прибрали, хотя он невыносимо молчал, напоили бромом.

Алеша должен был уезжать с поздним поездом в Москву по срочным делам, на
несколько дней. Клава и Анна согласились на это время присматривать за
стариком.

XIV

По вымороченным, безлюдным и с людьми улочкам местечка Лебединое бежал
интеллигентного вида, но с судорожным, стремящимся от самого себя, лицом,
молодой человек лет двадцати восьми. Обыватели провожали его тупым
одинаковым взглядом.

А он то и дело подпрыгивал и дико вопил, поднимая руки к небу.

В небе ему виделось огромное, черное пятно, которое, как он полагал, было
адекватно непознаваемому в его душе. Поэтому молодой человек так выл.

Извилистыми переулками через разбросанные помои он приближался к дому
Сонновых, на ходу, мельком, всматриваясь в названия улиц.

В его кармане лежало письмо от Анны:

"Толя... приезжай сюда, ко мне... Здесь русское, кондовое,
народно-дремучее мракобесие, которое я тут открыла, смешается с нашим,
"интеллигентским" мистицизмом... Это будет великий синтез... Который ждали
уже давно... Сюда, во тьму, подальше от наглого дыма видимости..." Молодой
человек был, конечно, знаменитый Анатолий Падов. У него было худое, с
угрюмым, воспаленным взглядом, лицо; тяжесть кошмаров на нем совсем
подавляла любое другое выражение; виднелась небольшая лысина; говорили, что
Падов полысел от страха перед загробной жизнью.

Между тем пятно в небе преследовало его; он не мог отвести от него глаз,
так странно связал он свое внутреннее с этим пятном; он чувствовал, что это
пятно - отделившаяся непознаваемость его души.

Падов остановился и присел. И вдруг расхохотался. Истерично, словно
удовлетворяясь своим страхом и даже любуясь им.

Что же так выбило его из колеи?

Обычно он жил саморазрушением, нередко смешанным с безумным страхом перед
загробной жизнью и потусторонним. Этот страх заставлял его выдвигать