останется жить у них в доме. Однако сама Урсула так никогда и
не позволила сделать с нее дагерротип, потому что (по ее
собственному буквальному выражению) не хотела оставаться на
посмешище внукам. В утро, о котором идет речь, она одела детей
в лучшее платье, напудрила им лица и заставила каждого выпить
по ложке бульона из мозговых костей, дабы они сумели простоять
совершенно неподвижно в течение почти двух минут перед чудесной
камерой Мелькиадеса. На этом семейном снимке -- единственном,
который когда-либо существовал, -- Аурелиано, в черном
бархатном костюме, стоит между Амарантой и Ребекой. У него тот
же утомленный вид и ясновидящий взгляд, с каким много лет
спустя он будет стоять у стены в ожидании расстрела. Но юноша
на снимке еще не услышал зова своей судьбы. Он был всего лишь
умелым ювелиром, которого в городах и селах долины уважали за
искусную и добросовестную работу. В мастерской, служившей
одновременно и лабораторией для Мелькиадеса, Аурелиано почти не
было слышно. Казалось, он витает где-то совсем в ином мире,
пока его отец и цыган громко спорят, истолковывая предсказания
Нострадамуса под звяканье пузырьков и стук кюветок, среди
потока бедствий: пролитых кислот или загубленного в этой толчее
бромистого серебра. Аурелиано самозабвенно трудился и умел
соблюсти свою выгоду, поэтому вскоре он стал зарабатывать
больше, чем выручала Урсула от продажи своей леденцовой фауны.
Всех удивляло одно -- почему он, уже вполне созревший мужчина,
до сих пор не познал женщин. И действительно, женщины у него
еще не было.
Человек, старый бродяга, которому было уже около двухсот лет.
Он часто навещал город, принося с собой песни собственного
сочинения. В них с мельчайшими подробностями излагались
события, совершившиеся в селениях и городах, лежавших на пути
певца, от Манауре до другого края долины, и тот, кто хотел
передать весточку знакомым или сообщить миру о каком-нибудь
семейном происшествии, платил два сентаво, чтобы Франсиско
Человек включил это в свой репертуар. Как-то вечером Урсула,
слушая певца в надежде проведать что-либо о сыне, совершенно
неожиданно узнала о смерти своей матери. Франсиско Человек,
прозванный так за то, что он победил дьявола в состязании по
складыванию песен, и чье настоящее имя никому не было известно,
исчез из Макондо во время эпидемии бессонницы и вот теперь
нежданно-негаданно вновь объявился в заведении Катарино. Все
отправились послушать его и узнать, что нового случилось на
свете. Вместе с Франсиско Человеком в Макондо пожаловала
женщина -- такая толстая, что ее несли в качалке четыре
индейца, -- и молоденькая мулатка беззащитного вида, она
держала над женщиной зонтик, закрывая ее от солнца. В этот раз
Аурелиано тоже отправился к Катарино. Посреди круга любопытных
восседал Франсиско Человек, похожий на огромного хамелеона. Он
пел дребезжащим стариковским голосом, аккомпанируя себе все на
том же древнем аккордеоне, который подарил ему в Гуайяне еще
сэр Уолтер Рэли (*6), и отбивая такт большими ступнями
завзятого пешехода, потрескавшимися от морской соли. В глубине
виднелась дверь в другую комнату, куда то и дело по очереди
скрывались мужчины, у двери сидела толстая матрона, та, которую
принесли в качалке, и молча обмахивалась веером. Катарино с
искусственной розой за ухом торговала тростниковым вином и
пользовалась любым предлогом, чтобы подойти к мужчинам поближе
и положить руку куда не следует. К полуночи жара стала
невыносимой. Аурелиано прослушал все новости до конца, но не
обнаружил ничего интересного для своей семьи. Он собирался уже
уходить, когда матрона поманила его рукой.
двадцать сентаво.
толстухи, и открыл дверь, сам не зная, что его ждет. В постели
лежала молоденькая мулатка, она была совсем голая, и груди ее
напоминали собачьи сосцы. До Аурелиано здесь побывало
шестьдесят три мужчины. Воздух, пропущенный через столько пар
легких и насыщенный запахом пота и вздохами, стал густым, как
грязь. Девушка сняла намокшую простыню и попросила Аурелиано
взяться за ее конец. Простыня была тяжелой, словно мокрая
парусина. Они выжимали ее, крутя за концы, пока она не обрела
свой нормальный вес. Потом они встряхнули циновку, и из нее
тоже закапал пот. Аурелиано страстно желал, чтобы все это
продолжалось бесконечно. Теоретическая механика любви была ему
известна, но колени у него дрожали, и он едва держался на
ногах. Когда девушка кончила убирать постель и приказала ему
раздеваться, Аурелиано пустился в сбивчивые объяснения: "Меня
заставили войти. Велели бросить двадцать сентаво в кружку,
просили не задерживаться". Девушка поняла его состояние: "Если
ты бросишь еще двадцать, когда будешь уходить, можешь
задержаться чуть подольше", -- тихо сказала она. Аурелиано,
мучимый стыдливостью, скинул с себя одежду, ему не давала покоя
мысль, что нагота его не выдерживает сравнения с наготой брата.
Несмотря на все старания девушки, он с каждой минутой
чувствовал себя все более безразличным и одиноким. "Я брошу еще
двадцать сентаво", -- пробормотал он в полном отчаянии. Девушка
молча выразила ему свою признательность. Кожа у нее плотно
обтягивала ребра. Спина была стерта до крови. Дыхание --
тяжелое и прерывистое из-за глубокого изнеможения. Два года
тому назад очень далеко от Макондо она заснула, не погасив
свечу, а когда проснулась, вокруг полыхало пламя. Дом, в
котором она жила вместе с воспитавшей ее бабкой, сгорел дотла.
С тех пор бабка водила ее по городам и селениям и за двадцать
сентаво укладывала в постель с мужчинами, чтобы возместить
стоимость дома. По подсчетам девушки ей предстояло жить так еще
около десяти лет, принимая по семьдесят мужчин за ночь, ведь,
кроме выплаты долга, надо было еще оплачивать дорожные
издержки, питание, а также индейцев-носильщиков. Когда матрона
постучала в дверь во второй раз, Аурелиано вышел из комнаты,
так ничего не свершив, с трудом сдерживая слезы. Эту ночь он не
мог заснуть и все думал о девушке, испытывая одновременно и
жалость и желание. Ему страстно хотелось любить и защищать ее.
Наутро, измученный бессонницей и лихорадкой, он принял твердое
решение жениться на этой девушке, чтобы освободить ее от
самовластия бабки и самому получать каждую ночь все те
наслаждения, которые она доставляла семидесяти мужчинам. Но
когда в десять часов утра он пришел в заведение Катарино,
девушки уже не было в Макондо.
юноши, но зато усилило в нем чувство горечи от несбывшихся
надежд. Он искал спасения в работе. И смирился с судьбой
остаться на всю жизнь мужчиной без женщины, чтобы скрыть позор
своей непригодности. Между тем Мелькиадес запечатлел на своих
пластинках все достойное запечатления, что только было в
Макондо, и предоставил свою лабораторию дагерротипии для
бредовых опытов Хосе Аркадио Буэндиа: последний решил добыть с
помощью дагерротипии научное доказательство существования Бога.
Он был уверен, что посредством многоступенчатого процесса
наслоения снимков, сделанных в нескольких местах дома, он рано
или поздно обязательно получит дагерротипное изображение
Господа Бога, если тот существует, либо положит раз навсегда
конец всем домыслам о его существовании. Что касается
Мелькиадеса, то он углубился в изучение Нострадамуса. Сидел
допоздна, задыхаясь в своем выцветшем бархатном жилете, и своей
сухонькой, птичьей лапкой, кольца на которой уже утратили былой
блеск, царапал на бумаге какие-то закорючки. Однажды вечером
ему показалось, что он наткнулся на пророчество, касающееся
будущности Макондо. Макондо превратится в великолепный город с
большими домами из прозрачного стекла, и в этом городе не
останется даже следов рода Буэндиа. "Что за чушь, -- возмутился
Хосе Аркадио Буэндиа. -- Не из стекла, а изо льда, как я во сне
видел, и всегда тут будет кто-нибудь из Буэндиа, до скончания
века". Урсула отчаянно старалась внести хоть немного здравого
смысла в это обиталище чудаков. Она завела большую печь и в
дополнение к производству фигурок из леденца начала выпекать
целые корзины хлеба и горы разнообразных пудингов, меренг и
бисквитов -- все это за несколько часов исчезало на дорогах,
ведущих в долину. Хотя Урсула уже вступила в тот возраст, когда
человек имеет право отдохнуть, она с каждым годом становилась
все более деятельной и была так поглощена своим процветающим
предприятием, что однажды вечером, рассеянно глянув в окно,
пока индианка засыпала сахар в котел, удивилась, увидев во
дворе двух незнакомых девушек, молодых и прекрасных, вышивающих
на пяльцах в мягком свете сумерек. Это были Ребека и Амаранта.
Они только что сняли траур, который носили по бабушке в течение
трех лет, и цветные платья совсем преобразили их. Ребека,
вопреки всем ожиданиям, превзошла Амаранту красотой. У нее были
огромные спокойные глаза, прозрачная кожа и волшебные руки:
казалось, она вышивает по канве на пяльцах невидимыми нитями.
Корнев Павел
Посняков Андрей
Контровский Владимир
Эриксон Стивен
Пехов Алексей
Смит Кордвейнер