какой-либо альтернативы. Первое время жадные хозяева наняли было другого
сторожа за вдвое меньшую плату, и Григорий боролся с пришельцем, ударяя по
ночам в пустые канистры из-под моторного топлива и завывая наподобие
большой подводной птицы. Пришелец был очень молод и боялся издаваемого
Григорием воя, но не уходил, а только пил водку, запираясь в сторожке на
засов и спускал собак. УвTл его не страх, а нужда, потому что и ему денег
платить было неоткуда. Станцию закрыли на замок, и Григорий стал жить на
ней спокойно, хотя и без платы, ловя в реке рыбу и побираясь по соседним
посTлкам на хлеб. Одежда его почти истлела, тело высохло, глаза впали, и
Григорий приобрTл такой вид, что забредший в паскудное место человек из
монашеских шатунов принял его за нового подвижника и какое-то время жил с
ним в сторожке, внимая горланным крикам Григория и преданно кормя учителя
пирогами с горохом. Но с наступлением холодов монах не вынес тяготы
станционного существования и исчез, оставив под лавкой грязный носок и
худую книжицу с заповедями неизвестных святых.
ничего не ел и в еде больше не нуждался. Не нуждался он и в движении, сидя
в тTмной каморке станции на ободранном кресле и ожидая прихода смерти.
Смерть Григорий расценивал как обычное продолжение жизни, но такое, где ни
еды ни питья человеку больше не надо, так что он свободно может встать и
пойти по ветрящимся осенним дорогам вдаль, обходить свет. Для долгой ходьбы
Григорий изготовил себе уже палку, потому что ноги сами могли не пойти, и
теперь внимательно вслушивался в происходящее, не доверяя ослабевшему
зрению, чтобы сразу определить наступление смерти и не мучиться больше
глупым ожиданием.
Прасковья Пальчикова, которая ходит повсюду пешком и выставляет себя
скотским людям на поругание, пытаясь устыдить их своей чистотой. Она
рождена из земли и отец еT - Бог, представляющийся Григорию большим
стыдливым мужиком с немытой бородой, узловатыми ступнями и бездонным
взглядом больших ясных глаз. Григорий знает, что Бог пьTт водку, заедая еT
квашеной капустой и хлебом, а больше ничего не ест по своей природной
простоте. Когда же люди поступают по-скотски, Бог стыдится и вздыхает,
старательно думая большой лохматой головой, как поправить дело.
постыдится своей отшельнической чTрствости. Девочка, наверное, голодна и
продрогла, кожа еT так тонка, что просвечивают кровеносные сосуды. В слабой
надежде, что жалостливый человек пустит погреться и даст немного еды, она
стучит заиндевевшим кулачком в ржавые ворота. Григорий смотрит на неT через
окошко, сильно стыдясь, и чистота Параскевы, брошенной Отцом в
бесчеловечный холодный мир, умиляет его до тихого молитвенного бормотания.
маленькие босые ступни. Бладженный божий стыд наполняет Григория и из глаза
его скатывается скупая слеза. В то же мгновение дверь сторожки отворяется и
входит Соня, аккуратно отирая ноги о порог. Затворив дверь, она садится на
лавку напротив Григория, сложив на коленках замTрзшие руки. Сторож
крестится, дивясь святой силе, не допускающей его остаться при малом стыде.
рук. Григорий не отвечает ей, умильно разглядывая лицо Сони и отысивая в
нTм признаки скотского поругания. В светлых волосах Сони застряла земля, на
ноздре царапина, курточка испачкана гнилой травой и песком. От всего этого
Григорий повторно крестится.
девочку будут ещT больше мучать, а потом и совсем убьют. Там, на лесном
холме, недоступном тяжTлым ноябрьским туманам, стоит заброшенная церковь,
откуда дьявольское зверство царствует над безжизненными полями. Если б не
река, текущая из святой подземной купели, нечисть давно бы уже пришла и
сожрала Григория, не брезгуя жTсткостью присохшего к костям старческого
мяса. Две деревни, находящиеся на том берегу выше по течению, полностью
опоганились. Григорий не раз видел, как возле церкви горят костры и слышал
заунывное сатанинское пение, а однажды приметил на песчаной косе женщину в
чTрном, мывшую в ледяной реке своего странно молчащего младенца.
глаза, полные неземной скорби.
недоедания слTзы. Наивная жертвенность божьей дочки отнимает у него силы.
Он понимает, что даже жалость неуместна при исполнении предрешTнного Богом
дела. Тяжело стаскивая в воду старую лодку, Григорий молится, признаTтся
кошкоглазому небесному мужику, что его совершенно проняло, и решает пойти в
поисках спасения по дальним монастырям, не дожидаясь для этого смерти.
Она сидит тихо, всT так же сложив руки на коленках, и глядит в воду. Раз
она даже по-детски улыбается, отчего Григорий хочет повернуть назад, но,
стиснув зубы, не покоряется слабости и продолжает своT тяжTлое иудино дело,
вслушиваясь в дыхание предназначенной на страшную муку девочки.
глядя в холодное безжалостное пространство. Соня выбирается из лодки на
обезображенную гибелью траву.
Григорий.
силы вовсе не покинули его, Григорий отчаливает в дождь. Стискивая от горя
челюсти, он догребает до середины реки, где отпускает вTсла и оглядывается
назад. Сони уже нет на берегу, и место, где ступили еT ноги, выглядит
пустым и страшным. Тогда Григорий начинает выть, закрыв руками лицо и не
замечая, что в его старой лодке уже полно натекшей сквозь пробоину под
банкой воды, которая постоянно продолжает прибывать.
звTзд. Вокруг Сони медленно течTт страшная тишина, бесшумным водопадом
срываясь через край закрытого лесом горизонта. Соню мучает голод, и когда
она видит за ветвями маленький оконный свет, то сразу сворачивает с
тропинки в надежде найти возле человеческого жилья что-нибудь съедобное.
Выбравшись из зарослей буро-красного шиповника, она видит каменную церковь
на просеке, окружTнную крестами православных могил, в голубином окошке
которой и теплится замеченный ею свет. От церкви пахнет сырым камнем и
палой листвой. Уперевшись ногами в ступени, Соня двумя руками отодвигает
тяжTлую дверь и опасливо проникает в мокрую тьму. Там, в просторной
гробовой темноте, начерчен александритовым светом огненный круг, по
которому течTт сатанинская кровь двух забытых Богом деревушек: Малой и
Большой Гороховок.
Гороховки в жестоких родах преставилась еT похотливая племянница Милка,
которая даже на деревенском безмужичье нагуляла по полям себе живот. Милка
перед смертью давилась и блевала, остервенело ревя от боли, но из неT текла
только кровь, а дитя так и не вышло. Когда потаскуха навсегда затихла,
Пелагея со сноровкой распорола еT вздутое брюхо, как не раз распарывала по
осени свиней, и вытащила уродку, такую страшную и крупную, что старуха
сразу перестала удивляться милкиной смерти. Уродка был жива и волосата, но
от уродства своего не могла даже орать, а только хрипела, выделял кровищу и
корчилась в руках повитухи. Пелагея, однако, пожалела еT, окрестила Машей и
отдала на прокорм деревенской дуре МатрTне, которая пряталась у Пелагеи от
психиатрических врачей и по дурости всегда была при молоке, которое обычно
сдаивала каждое утро пелагеиному старику Трофиму на лечебное питьT. Под
умильные взгляды Пелагеи, безоглядно любившей всT живое, Маша с хрипом
кусала взвизгивавшую МатрTну за грудь и медленно, но непрерывно подростала.
вдвое, пошTл слух про страшного урода, ползающего по потолку в доме Пелагеи
и поднимающего мTртвых из гробов. На завалинках говорили о том, что капуста
родится теперь от дьявольщины плохо, что в деревенской церкви почернела
щеками целящая икона Божьей Матери и что за последние два года в Большой
Гороховке умерло три старухи и два деда, а в Малой - никого. Обе деревни
были населены сплошь стариками, вся молодTжь разъехалась по городам, и
гороховцы занимали передовой окоп в линии обороны человека от смертной
печали. По третьей весне в Малую Гороховку отправился большегороховский дед
Панкрат с просьбой отдать урода для житья в Большую, а из Малой пользовать
его по мере надобности. На Панкрата обрушилась матерная ругань, и вокруг
Малой спешно стал возводится крепкий плетень.
них в деревне смерного ужаса, и тTмной мартовской ночью Панкрат, напившись
водки и горланя фронтовые песни, на колхозном комбайне проломил плетень, а
толпа высохших от голода и немочей большегороховских старух, вооружTнных
топорами, ножами да вилами, ринулась в образовавшуюся брешь. Малогороховцы,
впрочем, по причине гнетущей старческой бессонницы, были всегда готовы к
обороне, и в тTмной ночи, втайне от государственной власти, завязалась
кровавая бойня, озаряемая двумя подожжTнными агрессором избами и
сопровождаемая сварливой старческой руганью. Пелагея сражалась кочергой,
которой с матом разбивала вражеским старухам головы и вышибала мозги на
землю, не пощадив при этом и свою куму Тамару Лукичну, у которой после
удара Пелагеи даже изо рта что-то потекло ручьTм, как из упавшего ведра.
Панкрат, давивший комбайном носившихся с топорами по дворам в спальных
рубахах и тулупах вражеских старух, собирался было переехать и Пелагею, но
Трофим разрядил в него охотничью двухстволку, и комбайн с мTртвым водителем
с разгону врезался в сарай, погубив Пелагее всех шестерых кур. После этого,
в отсутствие патронов, Трофим умело орудовал прикладом, но получил топором
по в хребту и пал, кряхтя и плюя кровью, у порога своей избы, на труп
свежезабитой им ударом приклада в зубы большегороховской старухи
Кондратьевны. Пелагея была пригвозжена вилами к стене разломанного сарая и
в корчах отдавала душу Сатане, когда подоспела подмога, возглавляемая
вторым малогороховским дедом - Иваном Федотовичем, и большегороховцы