Чтение 12–й страницы книги ~Повесть о смерти и суете~

штырём...

-- Я люблю когда ты это делаешь, Сэрж! -- вставила Натела и дотронулась
до абасовского плеча. -- Ну, когда ты ковыряешься в трубке ворсистым
штырём...

-- Парижский подарок! -- кивнул он на трубку. -- Вот пришлите мне
трубку из вашей Америки - и будем квиты.

-- Прилетайте к нам сами! -- пригласил я генерала. -- Ведь есть,
наверное, прямые рейсы: "ГеБе - Америка"?

Абасов рассмеялся:

-- Мне там делать нечего: лицом к лицу лица не увидать, большое видится
на расстояньи!

-- Чудесно сказано, Сэрж! -- обрадовалась Натела.

Признавшись теперь, что сказанное сказано не им, он добавил:

-- Придётся посылать курьера. Слетаешь в Америку, Натела?

Натела ответила серьёзно:

-- Если наших тут не останется, я уеду навсегда!

Абасов раскурил трубку и вернулся ко мне:

-- Я вам скажу честно. С коммунизмом мы тут погорячились, и это всем
уже ясно. Рано или поздно всё начнёт разваливаться, и каждый потянется кто
куда: Азербайджан, Узбекистан, Киргизстан, Айястан, - каждый в какой-нибудь
стан. Айястан - это, кстати, Армения... По-армянски... От слова "айя"...
Красивое слово... Вот... О чём я? Да: а куда, говорю, деваться нашей Грузии?
Кто и где за нас постоит, кто и кому замолвит слово? Нужен мост в другой
мир, понимаете ли, опора нужна! А петхаинцы в Нью-Йорке - это хорошее
начало. Люди вы быстрые, станете себе на ноги и со временем сможете - с
Богом - помогать и нам, если - дай-то Бог - понадобится, то есть если всё
начнёт разваливаться. Главное, не разбрелись бы вы там в разные стороны, не
забыли бы родные края. Не забудете: вам там будет недоставать родного.
Говорят, правда, в Америке есть всё, кроме ностальгии, потому что никто там
не запрещает построить себе любую часть света. Но от ностальгии это не
спасает! Человеку нравится не только то, что ему нравится. Вам будет
недоставать там и того, от чего бежите... К тому же вы ведь южане, народ с
душой! Не просто грузины и не просто евреи - грузинские евреи! Кровь с
молоком! Или - наоборот! Молоко с кровью! Я люблю эти два народа - грузин и
евреев! Аристократы истории! Да, хорошо сказано: аристократы истории! Весьма
хорошо!

Натела опять кивнула головой: мы, южане - народ с душой, и всё, что ты
про нас сказал, Сергей Рубенович, сказал ты весьма хорошо. Особенно про
аристократов. При этом она самодовольно погладила себе правое бедро, облитое
вельветовой тканью.

Я, однако, почувствовал вдруг, что не только эти слова "хорошо" или
"плохо", но и все другие, сказанные им или кем-нибудь ещё, взаимозаменяемы.
Плохое есть хорошее, и наоборот.

Контрразведка есть разведка, и наоборот.

Всё есть всё, и наоборот.

Значение истины в том, что её нет, иначе бы её уничтожили.

В человеческой жизни ничто не имеет смысла, и, может быть, это её и
поддерживает, иначе - при наличии смысла - жизнь прекратилась бы. Какая
разница - искупить ли вину и вызволить библию, или, наоборот, жить бездумно,
то есть как живётся?

-- Генерал! -- спохватился я. -- А куда делась Натела?

-- Я же послал её за книгой.

-- Не надо! -- сказал я просто. -- Я подумал и решил, что книга мне
весьма не нужна. Не нужна весьма. То есть - совсем не нужна!

Генерал смешался и стал рассматривать зелёный перстень на пальце. Потом
сказал:

-- Вы не поняли: никакой вербовки.

-- Я не о вербовке, -- ответил я. -- Просто нету смысла.

-- Это, извините, несерьёзно! -- улыбнулся Абасов. -- Почему?

Хотя и не всю, но я сказал правду:

-- А потому, что ничего не стоит доделывать до конца.

-- У вас, извините, большая проблема! -- заявил Абасов таким тоном, как
если бы это его напугало. -- Вы очень впечатлительны: доверяете философии и
во всём сомневаетесь. А это ограничивает - отнимает решительность и веру.

-- Отнимает, -- кивнул я. -- Но ограничивает как раз вера.

-- Знаете что? -- Абасов поднялся с места. -- Давайте-ка мы с вами
отдохнём и выпьем чаю! Нельзя же всё время работать. Я работаю много, а
работа мешает отдыху, -- и рассмеялся. -- Недавно, знаете, сходил с внучкой
в зоопарк, и обезьяны таращили на меня глаза: вот, мол, до чего может
довести нас, обезьян, постоянный труд! Как вы, кстати, думаете: повезло или
нет мартышкам когда превратились в людей?

-- Да, -- сказал я. -- Потому что, хотя обезьяна никому не служит, она
не понимает, что это весьма хорошо. Кроме того, обезьяна позволяют загонять
себя в клетку. А это весьма плохо.

-- Ах вот оно что! -- смеялся генерал. -- Но она ж не понимает и этого!
То есть в клетке ей весьма хорошо!

-- Это она как раз понимает. Распахните клетку и поймёте: понимает или
нет. Сразу из клетки сэмигрирует! -- и я поднялся со стула.

-- Спешите? -- спросил Абасов и перестал смеяться.

-- Нету времени, -- растерялся я. -- Я же в Америку эмигрирую.

24. Поэтому я и люблю женщин!

Нателу я увидел в зеркале - под самым потолком.

Закрыв за собою дверь, ведущую из абасовского кабинета - через
библиотеку - к лифту, я остановился, подумал о диалоге с генералом,
понравился себе и, как всегда в подобных случаях, решил немедленно
полюбоваться собою в зеркале. При этом каждый же раз я вспоминал, что
психические беды начались у людей как раз после изобретения зеркала.

Оно оказалось рядом. Старинное в резной ампирной рамке. Конфискованное,
должно быть, в 20-е годы у сбежавших во Францию князей. Я подошёл к нему, но
увидеть себя не успел. Взгляд перехватили живописные бёдра генеральской
помощницы.

Спиной ко мне Натела стояла на раскладной лестнице и копалась в книжной
полке под самым потолком. Как и накануне, чулок на ногах не было, но в этой
обстановке, а, главное, от неожиданности они показались мне особенно
обнажёнными. Мелькнуло странное ощущение, будто стою у неподвижного океана,
и внезапно из водной толщи выскочили в воздух и застыли в нём два белых
голых дельфина.

Во рту у меня пересохло, и в висках забила кровь.

Я развернулся, шагнул к подножию лестницы, вцепился руками в поручни и
поднял глаза вверх. Всё это проделал бесшумно, опасаясь не столько даже
того, что спугну дельфинов, сколько присутствия роскошной старинной мебели с
пригвождённой к ней инвентарной эпитафией: "Всесоюзная Чрезвычайная Комиссия
СССР".

Женщина меня как раз не испугала. Мне почудилось даже, будто мы с ней
заодно. Будто вдвоём сговорились подкрасться к её застывшим дельфинам,
затаить дыхание и задрать голову вверх. Мне стало, тем не менее, стыдно. И
возникло предчувствие, что позже, в будущем, будет ещё стыднее. Но тогда это
чувство стыда лишь нагнетало нараставшую во мне тревогу. Кровь не умещалась
в височных артериях и толкалась наружу...

Толкалась она и в набухших жилах на щиколотках перед моими глазами.
Толкалась не наружу, а вверх по исподней стороне голеней. В коленных сгибах
синие жилы снова набухали и закручивались в пульсирующие узлы, из которых,
однако, легко выпутывались и, млея, уползали выше - высоко, где исчезали,
наконец, в толще светящейся плоти.

Дыхание моё стихло, а сердце забилось громче. Ещё страшнее стало когда
я осознал, что под вельветовой юбкой трусов не было.

Лестница вдруг дёрнулась, и по ней из-под потолка скатился ко мне
негромкий звук:

-- Осторожно...

Вздрогнув, я вскинул взгляд выше, к источнику звука, и только тогда
полностью осознал, что эти голые ноги с синими жилами принадлежали женщине.
Согнувшись в поясе, Натела, видимо, давно уже смотрела на меня сверху своими
насмешливыми глазами сфинкса.

У меня мелькнула мысль прикинуться, будто я всего лишь придерживаю
лестницу. Но Натела опять смешала мои чувства: нагретым в теле голосом,
совсем уже тихо, она проговорила неожиданное слово:

-- Увидел?

Я отозвался как ребёнок: проглотил слюну и кивнул головой. Натела
пригнулась ниже. Вопреки моему впечатлению, она не издевалась. Глаза её
горели любопытством неискушённой и напуганной школьницы, которая вдруг сама
совершила запретное.

-- Ещё хочешь? -- шепнула она.

Я не знал что ответить. Не - как, а - что. Поймал в себе ощущение
физического замешательства. Неподвластности мне моего же тела. Потом вдруг
мне подумалось, что на шум пульсирующей в моих висках крови могут сбежаться
гебисты. Захотелось скрыться, но, заколдованный страхом и возбуждением, я с
места не двинулся.

-- Иди! -- позвала Натела. -- Иди же ко мне...

Наконец я зашевелился, но никуда не убежал. Наоборот, вступил на
лестницу и полез вверх. Достигнув площадки, пригнул под потолком голову,
чтобы выпрямить ноги. Натела быстро прильнула к моей груди, как если бы
делала это не впервые, и подняла глаза.

Она дрожала, и взгляд у неё был кротким. Потом шепнула: