read_book
Более 7000 книг и свыше 500 авторов. Русская и зарубежная фантастика, фэнтези, детективы, триллеры, драма, историческая и  приключенческая литература, философия и психология, сказки, любовные романы!!!
главная | новости библиотеки | карта библиотеки | реклама в библиотеке | контакты | добавить книгу | ссылки

Литература
РАЗДЕЛЫ БИБЛИОТЕКИ
Детектив
Детская литература
Драма
Женский роман
Зарубежная фантастика
История
Классика
Приключения
Проза
Русская фантастика
Триллеры
Философия

АЛФАВИТНЫЙ УКАЗАТЕЛЬ КНИГ

АЛФАВИТНЫЙ УКАЗАТЕЛЬ АВТОРОВ

ПАРТНЕРЫ



ПОИСК
Поиск по фамилии автора:


Ðåéòèíã@Mail.ru liveinternet.ru: ïîêàçàíî ÷èñëî ïðîñìîòðîâ è ïîñåòèòåëåé çà 24 ÷àñà ßíäåêñ öèòèðîâàíèÿ
По всем вопросам писать на allbooks2004(собака)gmail.com



зарывали в землю, то замполит даже расчувствовался и пальнул из личного
оружия в небо, отдавая честь душевнобольному, как бойцу. Глотов от почетных
выстрелов заважничал и стал отпихивать собравшихся от могилы, будто
зачумленных. И заставил на холоде без шапок стоять. А напуганные пальбой
птицы закружились над непокрытыми головами.
По возращении было поминальное застолье. Пили чай без сахара, но с
сухарями. Глотов жевал сухари. И так усердно жевал, будто из благодарности.
Оглядит, как жуют сухари, а потом утирает навернувшуюся слезу. Через стол же
заискивал перед замполитом. То чайку, чтобы погорячей, подольет, то сухарь
от себя переложит. И было видно, что из страха это делал. Боялся будто, что
возьмут и застолье разберут и никто Демушку не помянет. Вот же сухарь
прожует, чаем запьет и скажет, перед тем, как за другой сухарь приняться:
"Cпасибо вам за сыночка! Спасибо, что и погибшему все, как полагается
справили - ведь и гроб, и с чаем... Небось, Димка обрадовался, если б
узнал."
Он то плакал, то посмеивался про себя. То вдруг разливал под хмурым
взглядом замполита водку в солдатские кружки, когда не стало чая. Но никто
не осмеливался против явной воли начальства пригубить, помянуть. Тогда
старшина пуще прежнего пугался. И неряшливо заливал водку обратно в бутыль.
А потом подбежал к замполиту, как на смотру вытянулся и давай виноватиться:
"Никак нет, я водку вылил всю... Димка тоже бы вылил, если б узнал... Ни
капли в рот бы не взял, не сомневайтесь!"
На другой день Глотов не пошел на службу - сидел дома, у распахнутого
окна, глядя с памятной высоты на землю. По обыкновению конвойному, степному,
замполит бил морды подгулявшим прапорщикам. Но с Глотовым иной поворот. Бить
горюющего отца рука не подымится. А в казарме-то была тишина... И в правду
смертная... Потому что живые молчат. И чудится, будто рядом бродит смерть.
То есть и входит она через это молчание в каждого и в каждом живет.
Заговоришь - и оживаешь. И до усталости, до сухоты в горле, до того, как
отнимется язык - говоришь, молчание превозмогаешь, а слова вдруг возьми да
кончись. То есть нет слов, как если бы выплевал. И снова тишина, будто и
тебя на свете нету...
В середине дня из оконца дома в степи стали слышаться то ли всхлипы, то
ли завыванье. А как ближе подходили, так точно слышали тихий человеческий
вой, перемеживая который, что-то мычало. Но это Глотов сидел у распахнутого
окна, склонив голову к гармошке, будто прислушивался к ней, и вытягивал, из
покалеченной, звучание. То тихое, то громкое. Потом он запрокинул голову и
стал подвывать гармошечному мычанию. В лагере ожили овчарки и стали
попевать, выть ему в ответ. Вой громче становился. Если и замирал, то вдруг
раздавался чей-то надрывный голос и с новой силой начинался. Кто-то молчал,
стиснув зубы. Было в душе черно да глухо, будто вытащили сердце, вытянули
ребра - и остался пуст.... Пустошь одна. И небо такое ж опустевшее. Разве
что хилое облачко проплывет, да и то не уцелеет, а развеется дымным
всполохом. А вот бы нездешнего чего-нибудь взять в руки, потрогать. Или не
кашу древнюю из котелка выковыривать, а яблоко антоновское съесть, без
грубой кровяной кислинки, а со свежей и изнеженной. Чтобы садом, а не
падалью опахивало изо рта. И чтоб не редкий и склизкий дождь с неба
азиатского падал, а валил тучными хлопьями белый снег. Может, тогда и
глотнул бы во всю мочь степного одичалого духа, но не задохнулся бы, а с
гневом, как от прозрения, закричал: врешь, не схоронишь заживо, не выжрешь
вечной души пустотой!



Один грек
Служили в полку даже четыре еврея. Ефрейтор Элькинсон из Запорожья
процветал - крутил кино в клубе. Шиндерман прозябал опущенкой в шестом
взводе. Крачковский с утра до ночи трудился писарем в канцелярии, куда его
заключил за опрятный красивенький почерк злой дурак-майор из штаба, любивший
своих писарей, что женщин - ревнуя до побоев и даже называя не суками, а
сучками. Ну, а четвертый еврей, Михаил Яковлевич Фельдман - командовал
полком. Русских с хохлами хватало. Узбеков служило, ползало по плацу и
угрюмым голым казармам, что тараканья. Но с командой новобранцев грузин
занесло однажды по весне живого настоящего грека, и Фельдман глуповато орал,
рапортовал, радуясь, как новехонькой копейке: "В нашей дружной армейской
семье служат лица всех национальностей - есть у нас, товарищи, и один грек!"
Сверх диковинного имени грек и лицом своим выделялся из солдатской
толпы - с большими, навыкате, глазами, белокожий, вислогубый, лопоухий, с
горбатым, будто переломанным, гундосым носищем. Он был также высокого роста
и крепкого, что мерин, сложения. А это солдатню еще пуще злило: "Грек никого
за людей не держит! Думает, мы негры, а он тут белый!" Никто не признал его
в полку своим, даже грузины начали сторониться и не подпускали к себе
близко, как заразного. Только и звучало: "Грек, лежать! Грек, встать!" А
если он не исполнял чьей-то прихоти, то мучили да били, успокаиваясь, когда
не мог ни встать своими силами, ни ползти. Гордый, тот пытался как мог не
сдаваться. Но был он в полку один - один грек.
Прозывался этот земной человек Одиссеем Агафоновичем Костанаки.
Родитель его был парикмахером, из-за своего малого, почти увечного роста он
стриг только детей и породистых собак. Дети любили маленького парикмахера,
он кое-как оправдывал свое место в парикмахерской, но чаевые выходили
копеечными, требовалось кормить семью. Когда ж какая-нибудь сука или кобель
кусали его в раздражении за руку, хозяева могли расщедриться - и потому,
быть может, отметины от собачьих покусов не сходили с его рук. Без покусов
от его ремесла не было б никакого дохода.
Мальчика нарекли Одиссеем по имени в память дедушки, который был
цирюльником и умер, спился до смерти, еще до войны. Этот Одиссей Костанаки,
понтийский грек и сельский цирюльник, когда упадшим ремеслом и рябой курицей
уже было не прокормить четверых малых детей, искоренил семейство свое с
родной потийской земли в Тбилиси. Все сменял на съестное, что не умещалось
бы в котомках. По месту Одиссей кормить должен был еще бранчливую старуху,
троюродную родню, что дозволила занавесить угол в своей комнатенке и глядела
в слепой глаз за детьми.
В большом шумном городе цирюльнику зажилось легче, хоть Одиссей,
отдавая от себя детям, сам жевал пустой хлеб и трудился до забытья, надеясь,
что ни месяц, осилить нужду, зажить. Жена его стирала в казармах солдатское
белье, за что выдавали красноармейским пайком. Одиссей дорожил ее жалованьем
и боялся любить жену, чтобы она не забеременела. Женщиной она была набожной,
а дети в ее податливой утробе заводились скорее, чем заплесневеет хлеб. Он
сам облегчал истому, когда жена спала, а женщина все терпела, как ей Бог
велел. Они спали на холодном крысином полу. Хуже собак, которых греет хоть
своя шкура.
Старуха, поделившаяся с ними комнатенкой, долго от семейства не
покормилась и слегла, только подзывая к своей запахшей кровати детей,
которые тем сильней страшились приблизиться к ней, потому что старуха
цеплялась за детскую ручонку, тащила к себе и будто б окостеневала. За день
до смерти она сомкнула намертво уста, и, мыча истошно, пугая, воротила рот
даже от питья.
Когда ж старуха безмолвно отошла, жене Одиссея, что обмывала ее белое
мучное тельце, послышалось, будто б что-то позвякивало в старушечьей голове,
которую она поворачивала в своих руках. В испуге женщина позвала мужа - и
крестилась, пряча в углу за пологом детей, когда Одиссей взялся потряхивать
легонько голову умершей старухи, сжимая ее в руках, будто б кувшин, и потом
разжимал покойнице каменный рот, который только щерился сомкнутыми зубами,
сколько он ни старался. Тогда ж, со зла, Одиссей обхватил старуху, что
бревно, ударил плашмя о пол - и покатились два золотых червонца.
До ночи Одиссей валялся на ее кровати, будто бы пьяный, в замызганных
солдатских сапогах. Ему не терпелось дождаться нового дня. Завтра же думал
он купить себе парадные штаны, рубаху, покрикивая затихшей жене и детям, что
теперь-то переберется с конского да извозчичьего ряда в заведение, где
зеркала и куда извозчиков с мужиками не пускают на порог. Жена хотела
остаться с детьми, лечь в занавешенном углу, но Одиссей позвал, чтобы
разделась, и, придыхая от желания, глядел на рыхлые белые груди, когда голая
женщина покорно склонилась, стаскивая с него сапоги. Старуху хоронил он из
боязни с уважением - справил добротный гладкий гроб, расплатился с
извозчиком ломовым, с кладбищенскими мужиками за могилку поглубже и всех-то
одаривал на пропой. А поминать купил он в дом колбасы, оковалок сахара,
пшеничных булок. Одиссей ел булку и тихо плакал. Дети думали, что жалеет
старуху, и горевали, как умели, а он гладил молчаливо их по головкам и
подкладывал колбасы.
На Пасху жена ему сказала, что надо ждать родов. Одиссей избил женщину
и сам слег. Когда он на следующие дни валялся на старушечьей кровати, белый
и немой, женщина обхаживал мужа и думала, что он смирился. А Одиссей ждал
только, чтоб жена обманулась. Он не работал, и в доме начал переводиться
хлеб. Жена терпела еще неделю, занимая у добрых людей, а потом сказала ему:
"Вставай, я одна не могу прокормить детей". И он сказал: "Что ты со мной
сделала? Я больше не хочу жить и тебя бы убил". "Тогда зачем брал меня? Я не
виновата", - отвечала она.
Одиссей надеялся, что жена решится - и избавится от ребенка. Он не
разменял червонца и побрел на Конский, с мечтами о приличном заведении и
богатой городской публике. Так они прожили месяц. "Гляди, как нам трудно.
Подумай, зачем этот ребенок, с ним жизни нет!" - говорил Одиссей. Но женщина
боялась смертного греха и молчала. И тогда Одиссей возненавидел жену, что
тянет его брюхом своим проклятым на дно. Чтобы выкинула, бил по животу.
Воротясь из прачки, она жалась к детям. Каждодневные побои ее измучили. Она
ослабела и больше не могла работать. Одиссей же червонцов не разменивал,
пропивая крохи нажитого. Дети кормились от людей. Бить ее такую Одиссею
стало страшно. Женщина родила живого младенца - уродца с тяжелой сизой
головой. От "испанки" ушло от них в другое время двое детей, так что страх
Одиссея перед жизнью будто б обратился в их гибель. Но уродец выжил. С



Страницы: 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 [ 12 ] 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33
ВХОД
Логин:
Пароль:
регистрация
забыли пароль?

 

ВЫБОР ЧИТАТЕЛЯ

главная | новости библиотеки | карта библиотеки | реклама в библиотеке | контакты | добавить книгу | ссылки

СЛУЧАЙНАЯ КНИГА
Copyright © 2004 - 2024г.
Библиотека "ВсеКниги". При использовании материалов - ссылка обязательна.