труба,-- обрезать хвосты и гривы у лошадей! Каждые восемьдесят
тысяч лошадей дадут нам тридцать тракторов!..
говорить обратно в трубу, дабы там слышно было об его чувстве
активности, готовности на стрижку лошадей и о счастье. Жачеву
же, и наравне с ним Вощеву, становилось беспричинно стыдно от
долгих речей по радио; им ничего не казалось против говорящего
и наставляющего, а только все более ощущался личный позор.
Иногда Жачев не мог стерпеть своего угнетенного отчаяния души,
и он кричал среди шума сознания, льющегося из рупора:
свои выраженья и пора всецело подчиниться производству
руководства.
нам и так скучно жить.
и отвечал всем и навсегда верховным голосом могущества:
беспрерывно заботиться, чтоб в теле был энтузиазм труда.
Вызываю вас, товарищ Вощев, соревноваться на высшее счастье
настроенья!
провозгласила, что каждый трудящийся должен помочь скоплению
снега на коллективных полях, и здесь радио смолкло; наверно,
лопнула сила науки, дотоле равнодушно мчавшая по природе всем
необходимые слова.
вместо радио:
из буржуазной мелочи! Он бы и еще откуда-нибудь родился, да
больше места не было А потому мы должны бросить каждого в
рассол социализма, чтоб с него слезла шкура капитализма и
сердце обратило внимание на жар жизни вокруг костра классовой
борьбы и произошел бы энтузиазм!
слова и долго их говорил. Опершись головами на руки, иные его
слушали, чтобы наполнять этими звуками пустую тоску в голове,
иные же однообразно горевали, не слыша слов и живя в своей
личной тишине. Прушевский сидел на самом пороге барака и
смотрел в поздний вечер мира. Он видел темные деревья и слышал
иногда дальнюю музыку, волнующую воздух. Прушевский ничему не
возражал своим чувством. Ему казалась жизнь хорошей, когда
счастье недостижимо и о нем лишь шелестят деревья и поет
духовая музыка в профсоюзном саду.
жила: в дневных рубашках и верхних штанах, чтобы не трудиться
над расстегиванием пуговиц, а хранить силы для производства.
с горечью высказывался:
коммунизма! И что тебе надо? Стерве такой? Ты весь авангард,
гадина, замучила!
к какому-то уставшему и забылся в глуши сна.
пришедшую с Чиклиным, как элемент будущего и затем снова
задремал.
лозунгов карту СССР и спросила у Чиклина про черты меридианов:
объяснил Чиклин, желая дать ей революционный ум.
умерла!
умирают.
ее помню и во сне буду видеть. Только живота ее нету, мне спать
не на чем головой.
Чиклин и подумал о своей голове, которая одна во всем теле не
могла чувствовать; а если бы могла, то он весь свет объяснил бы
ребенку, чтоб он умел безопасно жить.
предметы и всех людей, желая сразу же распределить, кого она
любит и кого не любит, с кем водится и с кем нет; после этого
дела она уже привыкла к деревянному сараю и захотела есть.
полотенцем.
смотрела и дышала все время, то женилась на Мартыныче, потому
что он был пролетарский, а Мартыныч как приходит, так и говорит
маме: "Эй, Юлия, угроблю!" А мама молчит и все равно с ним
водится.
встревоженный явившимся ребенком и вместе с тем опечаленный,
что этому существу, наполненному, точно морозом, свежей жизнью,
надлежит мучиться сложнее и дольше его.
Пойдем смотреть ее, она еще цела.
лежать или двигаться вперед.
боялся идти по свету в такой обуже.
иль не тронут?-- спросил старик.-- Нынче ведь каждый последний
и тот в кожаных голенищах ходит; бабы сроду в юбках наголо
ходили, а теперь тоже у каждой под юбкой цветочные штаны
надеты, ишь ты, как ведь стало интересно!
ты в лаптях идешь, значит -- бедняк! А ежели бедняк, то почему
один живешь и с другими бедными не скопляешься!.. Я вот чего
боюсь! А то бы я давно ушел.
поцеловал ее вновь.
бывает, если его замучивают. Она ведь тебе нужна не для житья,
а для одного воспоминанья.
женщины и, почувствовав их, не узнал ни радости, ни нежности.
И, поднявшись над погибшей, сказал еще:-- А может быть, и та,
после близких ощущений я всегда не узнавал своих любимых, а
вдалеке томился о них.
кое-что остаточно теплое и родственное, когда ему приходилось
целовать его или еще глубже как-либо приникать к нему.
некогда прошла мимо него -- он захотел тогда себе смерти, увидя
ее уходящей с опущенными глазами, ее колеблющееся грустное
тело. И затем слушал ветер в унылом мире и тосковал о ней.
Побоявшись однажды настигнуть эту женщину, это счастье в его
юности, он, может быть, оставил ее беззащитной на всю жизнь, и
она, уморившись мучиться, спряталась сюда, чтобы погибнуть от
голода и печали. Она лежала сейчас навзничь -- так ее повернул
Чиклин для своего поцелуя,-- веревочка через темя и подбородок
держала ее уста сомкнутыми, длинные, обнаженные ноги были
покрыты густым пухом, почти шерстью, выросшей от болезней и
бесприютности, какая-то древняя, ожившая сила превращала
мертвую еще при ее жизни в обрастающее шкурой животное.
разные мертвые предметы. Мертвых ведь тоже много, как и живых,
им не скучно меж собой.
устарелую вещь, положил ее рядом со скончавшейся, и оба
человека вышли. Женщина осталась лежать в том вечном возрасте,
в котором умерла.