Чтение 12–й страницы книги ~Зуб мудрости~

"Танец с саблями" из балета "Гаянэ", как очень точно определил
это мамино состояние жестокий потрошитель дамских сердец Б.С.

Спор исчерпан. Как говорит Б.С., "аргументы исчезли,
осталась голая физиология".

Мама, как курица-наседка, хочет прикрыть меня, своего
цыпленка, от дурных влияний, от прозы жизни, которая может
испепелить "мою нежную неокрепшую душу" (цитата из маминых
выкриков в спорах с отцом, и с Б.С.).

Бедная, бедная наседка! Если тебе попадутся когда-нибудь
на глаза мои записки, глаза твои полезут на лоб.

Мне нравятся ругательства. Я их произношу с наслаждением.
Как ты - стихи классических поэтов. Мне кажется, что я из той
породы людей, что и Б.С., которым к лицу бранные выражения.

В области секса я образованней тебя и теоретически
подкована так, что мне уже давно пора выдать аттестат
зрелости.

У мамы чуть не случился припадок, когда по моей
небрежности она обнаружила в моей школьной сумке
порнографический журнал с цветными фотографиями. Журнал был с
воплями порван на куски. А был он не моим. Я взяла почитать у
школьной подруги. И пришлось ей возвращать стоимость.

Я дала клятвенное обещание больше подобного не допускать
и не брать такую гадость в руки. Мама немножко успокоилась,
прижала мою голову к своей груди, я даже почувствовала сосок,
но от моего прикосновения она не стала исполнять "Танец с
саблями" из балета "Гаянэ", а прочувственно спросила:

- Почему ты не интересуешься настоящей литературой? Ведь
ради тебя я тащила сюда из Москвы всю русскую классическую
литературу. Читай! Наслаждайся сладким слогом и высокой
поэзией!

- А зачем? - тихо спросила я.

- Как зачем? - оттолкнула меня от груди мама. - Чтоб
вырасти полноценным человеком. Человеком с большой буквы, как
сказал Максим Горький.

- Зачем с большой буквы? - снова спросила я.

Мама онемела, и глаза у нее стали круглые, как у птицы.
Мне даже стало жаль ее.

- Я не вырасту, мама.

- Ты что, останешься карликом?

- Нет, я просто не успею вырасти и мне не понадобится
сладкая поэзия классической литературы, которую ты притащила
из Москвы в Нью-Йорк.

- Почему?

- Потому что будет атомная война. Из Москвы в Нью-Йорк
прилетит ракета с боеголовкой... а дальше ты сама знаешь.

Ночь. В спальне за стенкой утихли мамины стоны. Они оба
сходили в ванную помыться и сейчас лежат, отдыхая и беседуя. В
туалете еще продолжает шуметь вода. Мама ищет сочувствия у
Б.С. Речь идет обо мне. Мама считает себя опытным психологом и
каждый мой поступок анализирует, разбирает по косточкам,
словно рассматривает в микроскоп.

Господи, до чего она меня не понимает!

Но я лежу и прислушиваюсь. Все же интересно слушать чужие
заблуждения. Особенно, если это касается твоей собственной
персоны.

- Она, конечно, не совсем обычный ребенок, - говорит мама
мурлыкающим голосом сытой кошки. - Я стараюсь быть
объективной. Хотя она моя дочь и самое дорогое существо на
земле. И единственное.

Последнее мама произносит со значением, весьма прозрачно
намекая Б.С., что он, изверг, ее недостаточно любит и ценит, и
поэтому ей приходится обходиться лишь одной любовью ребенка.

Б.С. на это реагирует, как только и может реагировать
этот человек, не принимающий маму всерьез:

- Вы отклоняетесь, мадам. Ближе к делу. Значит, у вас не
совсем обычный ребенок...

- Да, не совсем обычный, - вздыхает мама. - Еще в Москве,
когда она была крошкой, я наблюдала в ней не совсем обычные
проявления... какие-то отклонения от нормы. Она говорила такие
вещи, которые ставили нас в тупик, ибо мы не могли понять,
откуда это в ней... По крайней мере, ни у нас, ни у наших
знакомых она подобному научиться не могла.

- Конкретней, - поправляет маму Б.С.

- Ну, взять хотя бы такой случай. Было это в Москве. Она
пошла впервые в школу. Совсем крошка. И вот бабушка приводит
ее домой. Мы, взрослые, ее окружили, тискаем, целуем, цветы,
подарки. Все же такое событие: человек впервые переступил
порог школы. "Ну как, деточка, спрашиваем, тебе понравилось в
школе? Что произвело на тебя самое большое впечатление?"
"Ничто", - отвечает. - "Скучища". Мы обомлели. Это произносит
существо, которому еще не исполнилось семи лет.

- Здоровый скепсис, - бормочет Б.С. - Правда, весьма
раннее проявление. Не вижу никакой патологии.

- Послушай, что дальше произошло. "А как твоя
учительница? Понравилась тебе?" - "Почему она должна мне
нравиться?" - спрашивает вместо ответа. - "Простая баба.
Разговаривает, как деревенская. Вы бы такую за свой стол
обедать не посадили".

Я в своей комнате задрыгала под одеялом ногами от
удовольствия. Если мама не врет, не сочиняет, значит, я уже не
таким дерьмом была в семь лет. Браво! Кое-что новенькое узнала
о себе.

- Бабушки, дедушки чуть в обморок не попадали, -
продолжает мама. - Они у нас - коммунисты старой закалки,
искренне верующие во всеобщее равенство и братство. У нас в
роду не было богатых, мы выросли в страшной бедности и
гордились своим пролетарским происхождением. И тут - на тебе!
- сноб, баловень, аристократ паршивый, говорящий о простых
людях с таким высокомерием и презрением. Откуда это взялось?
Где она слышала такое? Она подобному не могла научиться в
нашем доме. Ты можешь мне объяснить? Я - педагог, но
отказываюсь понимать. Ответь мне ты. Возможно, медицина знает
больше.

- Моя медицина, дорогая, - с откровенной иронией в голосе
отвечает Б.С., - такая же слепая и глупая старуха, как и твоя
педагогика. Мои скудные познания наводят меня на мысль, что
тут все дело в генах. Ваш плебейский род имел в далеком
прошлом весьма аристократичных предков, и вот через столько
поколений прорвались гены знатного происхождения, опрокинули,
смели с пути пролетарские и даже коммунистические гены и
явились на свет в образе этого очаровательного юного сноба.

- Ты серьезно так думаешь? - спросила мама каким-то
изменившимся голосом. Ей, кажется, польстила догадка Б.С. о
наших благородных предках.

- Я этого не утверждаю, но допускаю, - невозмутимо
ответил Б.С.

- Второй пример, - сказала мама.

- Что еще такое? - сонно отозвался Б.С.

- Ей было, боюсь соврать, годика три или четыре. Зашел к
нам как-то сосед и решил пошутить с ребенком. Неумная шутка.
Сделал страшное лицо, потянулся руками к шее моего мужа и
зловещим таким голосом прохрипел:

- Я задушу твоего папу.

Знаешь, что она сделала? Она топнула ножкой, сжала
кулачки так, что они побелели, и крикнула соседу, которого она
прежде любила и часами сиживала на его коленях:

- Если ты тронешь папу, я тебя разрежу на мелкие кусочки,
пропущу через мясорубку, сделаю котлеты, поджарю, съем и...
покакаю. Ты останешься в ночном горшке.

Б.С. рассмеялся. Я у себя в комнате тоже завизжала, от
удовольствия.

- Что ты об этом думаешь? - спросила мама. - Мне тогда
совершенно не было смешно. Откуда в ней столько злости? Как в
этой маленькой головке созрел такой изощренный чудовищный план
мести?

- Прелестно, прелестно, - продолжал смеяться Б.С.

- Ты мне ответишь? - настаивала мама.

- Завтра, завтра. Пора спать. Я пошел к себе.

- А поцеловать на прощание? - жалобно протянула мама.

- Обойдешься. Нельзя все сразу.

- Свинья.

- Спокойной ночи.

Мимо моей двери прозвучали шаги Б.С. по коридору. Доски
пола прогибались и скрипели под его весом, хотя он ступал
осторожно, чтобы меня не потревожить.

Я в эту ночь уснула с улыбкой. Узнала кое-что занятное о
себе. А еще позлорадствовала, что он ушел, не поцеловав ее.

Сколько мне суждено прожить, я никогда не забуду сцены
прощания в московском аэропорту, когда мы с мамой навсегда