"Какая ж у тебя совесть, -- орет, четыре шпалы трясутся, -- обманывать
рабоче-крестьянскую власть?" Я думал, бить будет. Нет, не стал. Подписал
приказ -- шесть часов и за ворота выгнать... А на дворе -- ноябрь.
Обмундирование зимнее содрали, выдали летнее, б/у, третьего срока носки,
шинельку кургузую. Я раз...бай был, не знал, что могу не сдать, послать
их... И лютую справочку на руки: "Уволен из рядов... как сын кулака". Только
на работу с той справкой. Добираться мне поездом четверо суток -- литеры
железнодорожной не выписали, довольствия не выдали ни на день единый.
Накормили обедом последний раз и выпихнули из военного городка.
своего бывшего комвзвода, тоже ему десятку сунули. Так узнал от него: и тот
комполка и комиссар -- оба'я расстреляны в тридцать седьмом. Там уж были они
пролетарии или кулаки. Имели совесть или не имели... Перекрестился я и
говорю: "Все ж ты есть, Создатель, на небе. Долго терпишь да больно бьешь".
располагая купить у латыша из седьмого барака два стакана самосада и тогда
рассчитаться, Шухов тихо сказал эстонцу-рыбаку:
брата названого. Все у них пополам, ни табачинки один не потратит. Чего-то
промычали друг другу, и достал Эйно кисет, расписанный розовым шнуром. Из
кисета того вынул щепоть табаку фабричной резки, положил на ладонь Шухову,
примерился и еще несколько ленточек добавил. Как раз на одну завертку, не
больше.
ног бригадира, -- и потянул! и потянул! И кружь такая пошла по телу всему, и
даже как будто хмель в ноги и в голову.
вспыхнули: Фетюков. Можно б и смиловаться, дать ему, шакалу, да уж он
сегодня подстреливал, Шухов видел. А лучше Сеньке Клевшину оставить. Он и не
слышит, чего там бригадир рассказывает, сидит, горюня, перед огнем, набок
голову склоня.
об себе:
полы две буханки хлеба, уж карточки тогда были. Думал товарными добираться,
но и против того законы суровые вышли: стрелять на товарных поездах... А
билетов, кто помнит, и за деньги не купить было, не то что без денег. Все
привокзальные площади мужицкими тулупами выстланы. Там же с голоду и
подыхали, не уехав. Билеты известно кому выдавали -- ГПУ, армии,
командировочным. На перрон тоже не было ходу: в дверях милиция, с обех
сторон станции охранники по путям бродят. Солнце холодное клонится,
подстывают лужи -- где ночевать?... Осилил я каменную гладкую стенку,
перемахнул с буханками -- и в перронную уборную. Там постоял -- никто не
гонится. Выхожу как пассажир, солдатик. А на путе' стоит как раз Владивосток
-- Москва. За кипятком -- свалка, друг друга котелками по головам. Кружится
девушка в синей кофточке с двухлитровым чайником, а подступить к
кипятильнику боится. Ноги у нее крохотулечные, обшпарят или отдавят. "На,
говорю, буханки мои, сейчас тебе кипятку!" Пока налил, а поезд трогает. Она
буханки мои дёржит, плачет, что с ими делать, чайник бросить рада. "Беги,
кричу, беги, я за тобой!" Она впереде', я следом. Догнал, одной рукой
подсаживаю, -- а поезд гону! Я -- тоже на подножку. Не стал меня кондуктор
ни по пальцам бить, ни в грудки спихивать: ехали другие бойцы в вагоне, он
меня с ними попутал.
ему своим деревянным и дал, пусть пососет, нечего тут. Сенька, он чудак, как
артист: руку одну к сердцу прижал и головой кивает. Ну, да что' с
глухого!...
практики. На столике у них маслице да фуяслице, плащи на крючках
покачиваются, чемоданчики в чехолках. Едут мимо жизни, семафоры зеленые...
Поговорили, пошутили, чаю вместе выпили. А вы, спрашивают, из какого вагона?
Вздохнул я и открылся: из такого я, девочки, вагона, что вам жить, а мне
умирать...
полке. Тогда кондуктора с гепеушниками ходили. Не о билете шло -- о шкуре.
До Новосибирска дотаили, довезли... Между прочим, одну из тех девочек я
потом на Печоре отблагодарил: она в тридцать пятом в Кировском потоке
попала, доходила на [общих], я ее в портняжную устроил.
этапа ждала. Уж была обо мне телеграмма, и сельсовет искал меня взять.
Трясемся, свет погасили и на пол сели под стенку, а то активисты по деревне
ходили и в окна заглядывали. Тою же ночью я маленького братишку прихватил и
повез в теплые страны, во Фрунзю. Кормить было нечем что его, что себя. Во
Фрунзи асфальт варили в котле, и шпана кругом сидела. Я подсел к ним:
"Слушай, господа бесштанные! Возьмите моего братишку в обучение, научите
его, как жить!" Взяли... Жалею, что и сам к блатным не пристал...
ребята! Обживемся и на ТЭЦ. Кому раствор разводить -- начинайте, гудка не
ждите.
сдвинет, а бригадир и в перерыв сказал -- работать, значит работать. Потому
что он кормит, бригадир. И зря не заставит тоже.
каменотесный, рейку, шнурок, отвес.
бригадира выпрыгнул? Да ведь Кильдигсу не думать, из чего бригаду кормить:
ему, лысому, хоть на двести грамм хлеба и помене -- он с посылками проживет.
отвес-то из инструменталки взят один.)
человек шесть, и так: из одной половины готовый раствор выбирать, в другой
половине новый замешивать. Чтобы мне перерыву ни минуты!
трепан, на галушках украинских ряжка отъеденная. -- Як вы сами класть, так я
сам -- раствор робыть! А подывымось, кто бильш наробэ! А дэ тут найдлинниша
лопата?
налетывал -- стал бы он тут горбить! А для бригадира -- это дело другое!
скрипит. Догадался, глухой.
где подняты выше. Самая эта спорая кладка -- от колен до груди, без
подмостей.
на другие здания унесли, что спалили -- лишь бы чужим бригадам не досталось.
Теперь, по-хозяйски ведя, уже завтра надо козелки сбивать, а то остановимся.
(попрятались зэки, греются до гудка), и вышки черные, и столбы заостренные,
под колючку. Сама колючка по солнцу видна, а против -- нет. Солнце яро
блещет, глаз не раскроешь.
тяжко. Хрип такой больной всегда у него перед гудком. Вот и загудел. Не
много и переработали.
подгоняет.
Мастерка-то бы зря наверх не таскал, -- изгаляется над ним и Шухов.
бригадир снизу кричит:
на свою стену Клевшина возьми, а я с Кильдигсом буду. А пока Гопчик за меня
у Кильдигса стенку очистит.
ни как по зоне разбредались из обогревалок работяги -- кто ямки долбать, с
утра недодолбанные, кто арматуру крепить, кто стропила поднимать на
мастерских. Шухов видел только стену свою -- от развязки слева, где кладка
поднималась ступеньками выше пояса, и направо до угла, где сходилась его
стена и Кильдигсова. Он указал Сеньке, где тому снимать лед, и сам ретиво
рубил его то обухом, то лезвием, так что брызги льда разлетались вокруг и в
морду тоже, работу эту он правил лихо, но вовсе не думая. А думка его и
глаза его вычуивали из-подо льда саму стену, наружную фасадную стену ТЭЦ в
два шлакоблока. Стену в этом месте прежде клал неизвестный ему каменщик, не
Володихин Дмитрий
Самойлова Елена
Флинт Эрик
Посняков Андрей
Каменистый Артем
Трубников Александр