Чтение 12–й страницы книги ~Картинки~

Ладонь, лопатой протянутая для рукопожатия, мокрая и холодная. Котят
они что ли сорок минут душили с Митяевым?

Гроздья зеленых самолетиков пригибают к земле проволочные ветви старых
кленов. Никому не нужный урожай. Стрекозье вино, кузнечиковый шартрез.
Насосы глотают угольную пульпу, котлы закусывают большими брикетами черного
золота, ну, а ты, братец чижик, где твоя рюмочка, хрустальный наперсток с
изумрудной искрой?

Маленькая, белая тучка бочком, незаметно пытается переползти с востока
на запад. Фабричная труба, упершись в небо строгим указательным пальцем,
велит немедленно вернуться на место за бурый отвал к мутным отстойникам.

- Свиридова, вы если хотите задержаться, то заплатите, а с нелегалами у
меня разговор короткий - через милицию.

Место встречи у двух тополей, стерегущих арки яблоневой аллеи.
Комендантша, сухая, как скрипучая, старая ветка, разводящая вечно
шепчущегося за ее спиной караула.

- Не волнуйтесь, милиция не понадобится.

- Все вы так говорите.

Легкомысленный солнечный зайчик убежал кувыркаться в лугах и огородах,
комнату заполнили ленивые тюлени синих вечерних теней. На школьном дворе
размеренный мордобой волейбола. Оплеухи смачны и выразительны, словно на
балу в дворянском собрании. Что же ты, дурачок, круглый, резиновый, к даме
так грубо лез?

Атлет-электромонтер Учкудук, город Адис Абеба, возвращается уже в
сумерках. Голый по пояс, багровый и мокрый, на груди цветет бархатная роза
олимпийской пыли. Ну?

Тишина. Чем он дышит, замерев, там за дверью? Какие звуки застряли в
его носоглотке? Ни? На? Но? Не?

Жалкие щелчки и хрусты позорного отступления завершает, как водится,
оглушительный туш. Фальшивая бравада ядреных, словно целые ноты капель,
расшибающихся о кафель. Чистый - это хорошо.

Нина выходит в коридор. Дверь душевой не закрыта. Гусеница мыльной пены
неспешно тащится от ключицы к паху. Глаз обалдевшего идиота нарисован
циркулем, три концентрические окружности.

До чего же хорош брусничный сироп предчувствия, дробный пульс
предвкушения абсолютной и совершенной банальности результата. Васнецов
стонет, кусается и норовит переломать кости, а, насытившись, по-щенячьи
урчит.

- Нина, ко мне, я, Нина...

- Завтра, Андрей, все это завтра.

От зверского грозового перенапряжения во время удара обнажаются
замысловатые вены небес. Окно, конечно, следовало бы закрыть, но мелкую росу
капель так приятно слизывать с губ. Когда буйство внезапного освобождения
сменяется простой и скучной необходимостью вылить на землю всю эту тяготящую
ночь воду, к крыльцу подплывает автомобиль с круглыми фарами-шарами донной
рыбы.

Смотри, час тридцать, точно минута в минуту. Вот и все.

Ну, что, в коридоре у двери спящего счастливчика поставить сумку на пол
и рявкнуть на всю пещеру дома приезжих - Андрюша, пока, я пошла? Страшно? Не
бойся, ты честно заработал свой последний денек раздувания щек, только не
проспи.

Капелла дождя с энтузиазмом принимает зонт в свою компанию. На заднем
сидении "волги" очкастый сынок Чулкова сопит, обнявши детский, смешной
рюкзачок. Затылок тщательно завитой мамы поблескивает медью лака. Семья
улетает в Сочи.

От аэропорта до центра Южносибирска тридцать минут автобусной тряски.
Через четыре часа Нина будет дома.

СТЕПЬ

- Ванечка, это вы?

Вот так, женившись, он стал тем, кем и не был-то никогда. Мальчиком с
голым пузом. Мать, независимо от возраста и антропометрических показателей,
неизменно звала Иваном.

- Леночку пригласите.

- Лена в Клинцовке.

В линии короткое замыкание, антарктическая белизна вольтовой дуги,
шелест и хруст мгновенного образования облака отрицательно заряженных,
колючих снежинок.

- Она что, ночует там одна?

- Почему одна? С Катей... c Катей... переживает за урожай.

Шестой день. Единственное живое существо в доме - лимонная нечисть,
прокисшая целлюлоза газеты "Известия". И та прикидывается неодушевленной,
бесчувственной стахановкой. Ржавой сенокосилкой и сноповязалкой шныряет по
комнате от одного открытого окна к другому. Выход нулевой - засуха.

Ага, даже кошка, осуждая Ивана, отбыла аэронавтом в плетенной корзинке,
вместо шара - маленький кулачок дочки.

Телефон! Все, рассыпайте сколько хотите и медь, и серебро. Хватит
благородства, не беру больше трубку, собирайте сами ваши копейки.

Иван садится на корточки перед велосипедом, насос - старый зловредный
пенсионер без платка, всегда разгорячен и упрям, зато резина - девица 600 на
27 модель В 150 покладиста и отзывчива.

Не приподнятый воздухом, на толстом алюминии ободов - "старт-шоссе"
тяжел, как средневековые грезы Леонардо да Винчи. Мертвое приспособление
эпохи луддитов и лионских ткачей для царапанья барского пола и мебели. В
пневматике хода - весь смысл конструкции, мистика исчезновения веса, логика
сопряжения друг другу изначально враждебных окружностей и многоугольников.

Птичка, мы на свободе. Ты лети, а я попою!

Нежаркий, ласковый летний денек полон пузырьками восторга, как стакан
лимонада. По безлюдным, субботним линейкам удаленных от центра улиц,
бегунком, карандашом проносясь, можно чертить лишь одни невозможно идеальные
прямые. Ночной дождик, бомж в болоньевом длиннополом плаще, унес все, что
нашел - камешки, осколки стекол, болтики, гвоздики. А утреннее солнце,
растекаясь сливочным маслом по зеркалам асфальта, высушило дорогу.

Эх, Иван, Иван Александрович, в следующий раз поедешь на два месяца в
командировку, бери с собой велик, тапки с шипами и фляжку, снабженную гибкой
пластмассовой трубочкой для снятия жажды на полном ходу. Будешь получать
удовольствие лишь от действий, свойственных твоей природе, а от
несвойственных, проверено, самопроизвольно возникают болезни с цифровым
обозначением. Невыразительным, как марки стали, 3ХГСА.

Светофор уже не мигает - икает, сзади злые карамельные искры мечет,
мыча, какая-то длиннотелая гадина, впереди гневные зеленые молнии кроят
малиновое ветровое стекло.

Все, все, проезжаю, проезжаю. На рынок мне, за угол.

В кишку овощных рядов, в желудок колбасного павильона. Туда, где вечным
противоречиям метафизических вопросов противопоставлена краснорукая простота
эмпирических истин, частично растительного, частично животного
происхождения.

- Арбузы почем?

- По три тысячи.

- Ну, давайте, вот этот, чубатый.

Изгятие одной головы не нарушает композиционного единства картины
полуденной мужской сходки бахчевых, южные страсти эпистолярного жанра,
дрожи, турецкий султан.

Ну, а ты, друг лобастый, увесистый, вырванный из рядов
рубак-единоверцев, готов ли в одиночку фруктозу, сахарозу, кальций и натрий,
витамины групп А и Б, нутро самое отдать за дело простое, сугубо семейное?
Молчишь?

Это характер, география, ковыли, пирожки с курагой, дядьки суровы и
неотзывчивы, зато девчонки смуглы, словоохотливы и ловки, как медсестры.
Пара часов общей антисептической обработки жидкостью желтой от умершего в
бутылке стручка и на процедуры.

Милая, отпустите, вышла ошибка. Мое лекарство - морские иголки
встречного ветра, рот в рот с северным китом горизонта, духота, тепло
эпителия, энтропия чужда моему организму, противопоказанна наружно и
внутренне.

- Зачем же тогда ты пришел, Сережа?

- А кто сказал, что я Сережа?

- Не догадался? Привел тебя кто? Друг твой Аркадий.

Вообще-то он Алексей, но это его никак не оправдывает.

- Груши ваши?

- Мои.

Тогда взвесьте-ка мне килограмм, нет, полтора этих зеленых нецке, ключи
от закрытых дверей с брелков начинаются, не так ли?

А еще возьмем овальные, теплые от переизбытка любви телячьи сердца
яблок, а к ним в придачу парочку ангелочков пшеничных, младенцев спеленатых,
белых батонов. Противогазной коробкой тушенки и хоккейными шайбами шпрот
уравновесим неизбежную приторность сантиментов.

Станковый, набитый снедью "ермак" уже не похож на беззаботного красного
змея, готового куда угодно лететь за элементарной веревочкой, теперь это
эскимосские санки, которые станут лениво поскрипывать только под дружным
напором своры рыжих откормленных лаек.

"Ну, ничего, это нормально, - думает Иван, - кто сказал, что искупленье