родиться, когда можно было так чудно развлекаться при дворе короля Генриха,
когда в Лувре были ублюдки, обезьяны, шуты, придурки, карлики и жонглеры,
музыканты и поэты, и король развлекался с ними. А сейчас иезуиты,
похотливые, как козы, изничтожают любого, кто читает Рабле и латинских
поэтов, и требуют, чтобы все ходили по струнке и давили гугенотов. Господи
Боже, война превосходная штука, но я желаю драться для собственного
удовольствия, а не из-за того, что мой противник кушает мясо в пост.
Язычники были нас умнее. У них тоже было три бога, но по крайней мере их
матушка Кибела не требовала верить, что родивши их, осталась непорочной".
человека, это презрение к религии, которая пугает нас самой естественной на
свете вещью, а именно смертью, отвращает от самой милой на свете вещи, то
есть от жизни, и потчует перспективой попасть на небо, где вековечное
блаженство уготовано только планетам, и они на самом деле не подлежат ни
наградам ни наказаньям, а только своему постоянному движению в объятиях
пустоты. Будьте сильны, как мудрые мужи древних греков, и взирайте на смерть
твердо, без боязни. Иисус как-то чересчур исстрадался, ее ожидая. С чего ему
было так беспокоиться, в сущности, если он знал, что все равно воскреснет?"
Не стоит скандализировать юного друга, он еще не знает, что современная мода
в Париже требует безбожия. Он может воспринять все это слишком серьезно. Вы
тоже идите спать, господин де ла Грив. Знайте, что Господь до того
великодушен, что извинит даже и Сен-Савена. Как говорил один богослов, силен
король, он все разрушает, сильнее женщина, она все получает, но еще сильней
вино, оно заливает мозги".
однополчанина под руки вытаскивали его из зала, - эти слова якобы произносит
Язык и добавляет: но сильнее всего истина, и я вам ее говорю. Вот и мой
язык, хотя в данный миг ворочается с трудом, но молчать не будет. Умный в
этом мире должен побивать неправоту не только ударами шпаги, но и усилиями
речи. Послушайте, ну как вы можете называть великодушным божество, которое
обрекает нас на пожизненные муки из-за того, что когда-то на какую-то минуту
рассердилось на наших прадедушек? Мы должны прощать ближнему, а Господь Бог
что же? И мы еще обязаны любить такого немилостивца? Аббат ругает меня
пирронианцем. Пусть мы пирронианцы, но это означает - те, кто пытается
утешить жертв мошеннического обмана. Мы когда-то с тремя друзьями одаривали
дам непристойными четками. Видели бы вы, как эти дамы полюбили читать
молитвы!"
шпаги". Роберту сказали: "Старайтесь с ним дружить и слишком сильно не
спорьте. Он заколол больше французов в Париже из-за богословских
разногласий, нежели испанцев сейчас на нашей памяти тут в Мон-феррато. Не
хочется оказываться рядом с ним во время мессы, но приятно иметь его у плеча
на поле боя".
сомнением сразу вслед за этим. Он пошел в далекое крыло замка, где провел с
монферратцами первые ночи, за своим мешком. Но довольно скоро заблукал в
двориках и коридорах. По какому-то из коридоров он торопился, понимая, что
сбился с дороги, и углядел на торцовой стене зеркало, черное от грязи. В
зеркале отражался он; но пробежав коридор почти до упора, обратил внимание,
что этот "он" почему-то в пышном испанском мундире и волосы собраны в
сеточку. И более того, зеркальный портрет не смотрел прямо ему в лицо, а
отворотился в сторону и утек в боковой проход.
соседний двор на портик над лестницей. Выходит, видел он не себя, а кого-то
другого, невероятно похожего, чьи следы тут же и утерялись. Конечно, в
голову ему сразу пришел Феррант. Феррант захотел сопроводить его в Казале.
Может, он записался в соседнюю роту того же самого полка. Или в другом
французском полку, пока Роберт в вылазке рисковал жизнью, этот Феррант
получал от войны неведомо какие интересы.
Ферранте вызывали у него улыбку; обдумав свое впечатление, он довольно
быстро убедил себя, что ему встретился кто-то отдаленно похожий, только и
всего.
братом, в этот день чуть не поверил, будто видит невидимого, но в том-то и
загвоздка, убеждал он себя (стараясь усилиями логики противостоять ощущениям
сердца), что он его видел, и значит, он не плод воображения, а так как
Феррант плод воображения, виденный им Феррантом быть не может.
этапе Роберт удовольствовался им.
Magna Lucis et Umbrae" (1645), см. также прим. к назв. глав 33 и 39)
бутылок испанского вина в каюте капитана. Мы не можем его порицать за то,
что запалив печку и пожарив яичницу с копченой рыбой, он откупорил бутыль и
устроил себе царский ужин за столом, накрытым по этикету. Если в потерпевших
ему предстояло оставаться долго, чтобы не одичать, следовало держаться
изящных привычек. Он не забывал, как в Казале, когда раны и нездоровье
превращали и офицеров в жертвы стихии, господин Туара требовал, чтоб по
крайней мере в столовой каждый памятовал науку, обязательную в Париже:
лизать пальцы, не лакать с хлюпом, не плевать в миску, не сморкать в
скатерть. Мы с вами не германцы, господа офицеры!"
выглянув на галерею, он опять притворил от солнца штору, оказалось, что он
поднялся позднее, чем накануне, и заря уже сменяется восходом. За холмами
ясно рисовался розовый край неба в облачной присыпке.
береговую кромку до невыносимой глазу яри, Роберт решил глядеть туда, где
солнце еще не торжествовало, и по балюстраде перетащился на противоположный
бок "Дафны", повернутый на запад. Причудливый темно-синий абрис за несколько
минут на его глазах расщепился на две горизонтали: щетинистая зелень и
гребешки пальм наливались сияньем, а гористый фон оставался мрачен и удручен
угрюмыми купами ночных туч. Эти купы постепенно, чернея своею сердцевиной,
расслаивались на краях белизной и розой. Солнце будто отказывалось лупить по
тучам в упор и уходило им за спины, а они, хоть и уступая свои окраины
игривым световым волнам, в середине хмурились и набухали и не хотели
расплавляться в толще неба, преображая небо в доподлинное отражение моря,
волшебно светлое, пронизанное яркими крапинами, как будто населенное стаями
рыб, снабженных светящимися плавниками. Минуло, впрочем, совсем немного, и
под натиском света тучи подались, разродились над лесовыми верховьями, и
насели на сушу и оплыли по склонам, как горки взбитых сливок, разжиженных
понизу, хотя сохраняющих плотность на маковинах холмов, где, доходя до
снежного и ледяного состояния, они грибообразно высовывались в воздух и
разлетались в нем ледяными искрами, сладко-лакомыми взрывами среди кисельных
берегов.
кораблекрушения. Не столько в силу наслаждения, доставляемого зрелищем этой
текучей трансформации пейзажа, сколько благодаря тому свету, который
проливался этим светом на рассуждения о свете, слышанные от Диньского
каноника.
снится ли все это. То, что происходило с ним, обычно с людьми не
происходило, в крайнем случае возвращало его к романам, читанным в
отрочестве; походили на порождения сна и корабль, и те существа, которые ему
встречались. Из той материи, из которой состоят сны, были вытканы тени,
окружавшие его в последние три дня, и по холодном рассуждении он отдавал
себе отчет, в частности, и в том, что даже цвета, которыми он любовался в
зеленном отсеке и в птичьем вольере, выглядели ослепительно лишь для его
очарованного взора, а в реальности просвечивали сквозь патину старинной
лютни, которой был покрыт любой предмет на "Дафне", и этим медовым налетом
были облиты и балки и клепки выдержанной древесины, протравленные маслами,
смолами и лаками... Не порождение ли сна и тот великий театр небесного
надувательства, который, ему казалось, будто наблюдается на горизонте?
доказывает, что я не сновидствую, а вижу. Мои зрачки побиваются ураганом
атомов, которые, как с крупного военного корабля, обстреливают меня,
долетают с берега и представляют собою не что иное, как прикасание к глазу
всей материальной пыли, которая по тазу бьет. Каноник говорил в свое время:
разумеется, отдаленные тела не присылают к нам, как думал Эпикур,
совершенные подобия, передающие соответственное тело и во внешней форме и в
потаенной природе. К нам попадают только знаки, приметы, и мы их используем
для конъектур, которые мы называем созерцанием. Но тот самый факт, что
незадолго перед этим Роберт передавал посредством тропов нечто, что
предполагал, будто видит, и пересоздавал в словесной форме то, что чем-то
изначально бесформенным ему подсказывалось, доказывало именно, что Роберту
нечто виделось. И наряду со многими уверенностями, отсутствие которых нас