Чтение 12–й страницы книги ~Праздник, который всегда с собой~

было бы отступить, но я начал злиться:

-- Слушай. Такому подонку, как ты, все равно, где торчать. С какой
стати ты являешься именно сюда и поганишь приличное кафе?

-- Я просто зашел выпить. Что тут такого?

-- У нас дома тебе дали бы выпить, а потом выбросили бы твой стакан.

-- Где это -- у вас дома? Похоже, что это очаровательное место.

Он сидел за соседним столиком, высокий, толстый молодой человек в
очках. Он уже успел заказать пиво. Я решил не обращать на него внимания и
попробовал писать. И, не обращая на него внимания, я написал две фразы.

-- Я ведь просто заговорил с тобой.

Я не ответил и написал еще фразу. Когда рассказ идет и ты втянулся, его
не так-то просто убить.

-- Ты, видно, стал таким великим, что с тобой уж и поговорить нельзя.

Я закончил абзац и перечитал его. Пока все шло хорошо, и я написал
первое предложение следующего абзаца.

-- Ты никогда не думаешь о других, а ведь у них тоже могут быть
свои переживания.

Всю жизнь мне приходилось выслушивать жалобы. Оказалось, что я могу не
прекращать работу -- он мешал мне не больше любого другого шума и, уж во
всяком случае, меньше, чем Эзра, когда он учился играть на фаготе.

-- Например, хочешь стать писателем, чувствуешь это всем своим
существом, и все-таки ничего не получается.

Я продолжал писать, и ко мне снова как будто вернулась удача.

-- Однажды это нахлынуло на тебя, как неудержимый поток, и с тех пор ты
чувствуешь себя немым и глухим.

Уж лучше, чем глухим и болтливым, подумал я и продолжал писать. Он
разошелся вовсю, и его немыслимые изречения так же гипнотизировали, как
вопль доски, подвергающейся насилию на лесопилке.

-- Нас понесло в Грецию.

Я вдруг снова различил слова. Довольно долго я воспринимал его речь как
бессвязный шум. Я уже перешагнул рубеж и мог отложить работу до завтра.

-- Прости, и сильно вас понесло?

-- Не говори гадостей,-- сказал он.-- Неужели ты не хочешь, чтобы я
рассказал тебе, что было дальше?

-- Нет,-- ответил я.

Я захлопнул блокнот и сунул его в карман.

-- И тебе не интересно, чем все кончилось?

-- Нет.

-- И тебе не интересны жизнь и страдания других людей?

-- Только не твои.

-- Ты свинья.

-- Да.

-- Я думал, ты поможешь мне, Хем.

-- Я бы с радостью пристрелил тебя.

-- Правда?

-- Но это запрещено законом.

-- А я для тебя сделал бы все, что угодно.

-- Правда?

-- Конечно.

-- Тогда держись подальше от этого кафе. Начни с этого.-- Я встал,
подошел официант, и я расплатился.

-- Можно, я провожу тебя до лесопилки, Хем?

-- Нет.

-- Ну, тогда встретимся в другой раз.

-- Только не здесь.

-- Само собой разумеется,-- сказал он.-- Я же обещал.

-- Что ты пишешь?-- спросил я и сделал ошибку.

-- Стараюсь написать что-нибудь получше. Так же, как и ты. Но это
невероятно трудно.

-- Если не получается, лучше не писать. Чего ты хнычешь? Поезжай домой.
Найди работу. Хоть повесься, но только молчи. Ты никогда не сможешь писать.

-- Зачем ты так говоришь?

-- Ты когда-нибудь слышал, как ты говоришь?

-- Но ведь мы же говорим о том, как писать.

-- Тогда лучше не будем говорить.

-- Ты просто жесток,-- сказал он.-- Все говорят, что ты жесток,
бессердечен и самонадеян. Я всегда тебя защищал. Но больше не стану.

-- Вот и хорошо.

-- Как ты можешь быть таким жестоким с людьми?

-- Не знаю,-- сказал я.-- Послушай, раз ты не можешь писать, почему бы
тебе не заняться критикой?

-- По-твоему, стоит?

-- Это будет отлично,-- сказал я ему.-- Ты сможешь писать, когда тебе
вздумается. И не придется мучиться, что тебя захватило и ты останешься нем и
глух. Тебя будут читать и уважать.

-- По-твоему, из меня может выйти хороший критик?

-- Не знаю, хороший ли. Но критиком ты стать можешь. Всегда найдутся
люди, которые помогут тебе, а ты будешь помогать своим.

-- Кому это -- своим?

-- Тем, с кем ты водишься.

-- Ах, этим. У них есть свои критики.

-- Вовсе не обязательно критиковать книги,-- сказал я.-- Существуют
ведь картины, пьесы, балет, кино...

-- Это звучит очень заманчиво, Хем. От души благодарю тебя. Это так
увлекательно. И потом, ведь это тоже творчество.

-- Творческая сторона, вероятно, несколько переоценивается. В конце
концов, бог сотворил мир всего за шесть дней, а на седьмой отдыхал.

-- И ведь ничто не помешает мне одновременно заниматься творческой
работой.

-- Ничто на свете. Разве что требования, которые ты будешь предъявлять
в своих критических статьях, окажутся слишком большими для тебя самого.

-- Они и будут большими. Можешь не сомневаться.

-- Я и не сомневаюсь.

Передо мной уже был критик, и я спросил, не хочет ли он выпить, и он
согласился.

-- Хем!-- сказал он, и я понял, что теперь со мной говорит критик, так
как в разговоре они ставят имя собеседника в начале предложения, а не в
конце.-- Должен сказать, я нахожу твои рассказы немного суховатыми.

-- Очень жаль.

-- Хем, они слишком худосочны, слишком ощипаны.

-- Это нехорошо.

-- Хем, они слишком сухи, худосочны, слишком ощипаны, слишком жилисты.

Я виновато нащупал в кармане кроличью лапку.

-- Я постараюсь подкормить их немного.

-- Но только смотри, чтобы они не разжирели.

-- Хэл,-- сказал я, пробуя говорить, как критики.-- Я постараюсь не
допустить этого.

-- Рад, что наши мнения сходятся,-- сказал он великодушно.

-- Но ты не забудешь, что сюда нельзя приходить, когда я работаю?

-- Разумеется, Хем. Теперь у меня будет свое кафе.

-- Ты очень любезен.

-- Стараюсь,-- сказал он.

Было бы интересно и поучительно, если бы этот молодой человек стал
известным критиком, но он им не стал, хотя я некоторое время на это очень
надеялся.

Я не думал, что он может прийти уже на следующий день, но рисковать не
хотел и решил один день не ходить в "Клозери". Поэтому на следующее утро я
проснулся пораньше, прокипятил соски и бутылочки, приготовил молочную смесь,
разлил ее по бутылочкам, дал одну мистеру Бамби и уселся работать за
обеденным столом, пока все, кроме него, Ф. Киса -- нащего кота -- и меня,
еще спали. Оба они вели себя тихо, и их общество было приятно, и мне
работалось как никогда. В те дни можно было обойтись без чего угодно -- даже
без кроличьей лапки, но было приятно чувствовать ее в кармане.

В кафе "Купол" с Пасхиным

Вечер был чудесный, я весь день напряженно работал и теперь вышел из
нашей квартиры над лесопилкой, прошел через двор, мимо штабелей досок и
бревен, захлопнул за собой калитку, перешел улицу, вошел в заднюю дверь
булочной, где так вкусно пахло свежеиспеченным хлебом, и вышел на бульвар
Монпарнас. В булочной горел свет, смеркалось, и я пошел по темнеющей улице и
задержался на открытой террасе ресторана "Тулузский негр", где наши салфетки
в красную и белую клетку, продетые в деревянные кольца, лежали на
специальном столике. Я прочитал лиловое меню, отпечатанное на мимеографе, и
увидел, что plat du jour (1) было cassoulet (2). И уже от одного этого мне
захотелось есть.

Хозяин ресторана, господин Лавинь, спросил, как мне работалось, и я
ответил, что очень хорошо. Он сказал, что видел, как я писал на террасе
"Клозери-де-Лила" рано утром, но не заговорил со мной, потому что я был
поглощен работой.

-- У вас был вид человека, заблудившегося в тропическом лесу,-- сказал
он.

-- Когда я работаю, я как слепой кабан.

-- Но разве вы были не в тропическом лесу, мосье?

-- В зарослях,-- ответил я.

Я пошел дальше по улице, заглядывая в витрины и радуясь весеннему
вечеру и идущим навстречу людям. В трех самых больших кафе сидели люди,
которых я знал в лицо, и другие, с которыми я был знаком. Но вечером, когда