в мастера, где им как раз и место вместо кафедр и лабораторий. Квартиру
гарантирую, не век же вам жить в общаге. Бери Марину и зверёныша и - за
мной, в атаку, чтоб уже не лечь... Через год - кафедра. Свобода научного
поиска. Романтика, тайга и Амур с бесподобной рыбалкой. А главное - полная
гарантия, что там зверёныш будет твой, а не "профессиональной комсомолки".
поступил смелее - тайком похитил любимую дочь - уехал с Наташенькой и
любовницей Мариной. Хвостов, как член бюро горкома, тотчас надавил - развод
оформили в Комсомольске в пользу отца, а мать Наташи - секретарь горкома
комсомола - осталась на Западе с носом. Единственное, что она смогла
сделать, это выгнать Марину из комсомола за аморалку и написать об этом
телегу в местный горком, что для журналистки было равносильно волчьему
билету. Но Петя Хвостов и тут был настороже. Телегу "потеряли", Марину взяли
в молодёжную газету. Здесь её оценили сразу. Она была словно создана самой
природой для советской журналистики. Это было распахнутое в светлый мир
социализма существо. Она писала только правду и только о хороших людях, а
потому её материал был всегда только на первой полосе. И она, не имея
врагов, пила жизнь, захлёбываясь от счастья, что не помешало ей бросить уже
второго мужа и критически приглядываться к третьему, который тоже не тянул
на идеально положительного героя репортажа о буднях великих строек. Спасала
эту семью девичья крепкая дружба мачехи с падчерицей. Она любила "зверёныша"
ещё больше, чем сам отец. Баскетболист под потолок, Вадим часто брал обеих
на руки и вышагивал по лужам или по сугробам: два ноль восемь, метр
пятьдесят семь и ноль восемьдесят с копейками. Такая семья просто не могла
безоглядно поддержать атаку Хвостова.
организмом, который следовало не разрушать, а достраивать. Именно так и
написала в репортаже Марина, анализируя ситуацию. Она писала, естественно
только правду и только о хороших людях, но из её правды вылезал такой образ
Хвостова, что первый секретарь горкома партии долго молчал, шевеля губами
над статьёй, а потом, подняв на ректора глаза, тихо сказал: "Будешь избивать
мои кадры, выгоню обратно, понял?" И Галкины нажили такого врага, каким
может быть только бывший друг...
юбкой Марина. - Мороз сорок два и ветер около сорока метров в секунду.
Лекции отменяются. На улицу не рекомендуется выходить." "А как же вы вышли,
да ещё с ребёнком?" "Так мы очередь заняли за Пушкиным! Мы семьдесят
четвёртые. Говорят, хватит. "Подписные издания" прямо напротив твоего дома.
Вот мы и решили приходить греться. Мы тихонько. Дашь нам ключ, чтобы мы
отмечались каждый час. Зато - представляешь - академическое издание в десяти
томах, весь Пушкин. Это же на десять поколений Галкиных, верно, Вадик?"
"Вернее не бывает. Галкины, как и Пушкин, бессмертны!" "А что, если по
рюмочке, по маленькой..." - запел Юрий, доставая бутылку вина. "Налей.
Налей, налей!" - подхватил Вадим.
не бездарности. У них просто своего Совета нет, чтобы защититься. У них
готовые диссертации поинтереснее петиной или моей. А он их взялся разгонять.
Они, естественно, ощетинились. У хвостовцев почти у всех забронированные на
Западе квартиры, а тут дальневосточники - у них иной крыши над головой нет и
не будет нигде!" "Петя забыл, - добавила Марина, - что и мы не с большой
дороги молодцы. Чтобы нас на прохожих с кистенём посылать. Ой, как я здорово
выразилась! Мальчики, да ведь это же заголовок! Учёный с большой дороги!!"
"Кстати, местные подонки, в отличие от нас, тут же вошли в хвостовцы... пока
наш Вадик нырнул под канаты! К болельщикам оппозиции. У нас негативный
нейтралитет." "С коалицией и оппозицией всё понятно, но где же в этой
раскладке я?"
Хвостова чуть не прибил физически. Тот, говорят, с непривычки испугался -
нарвёшься, говорит, на психа-каратиста, а мне ещё детей и институт растить.
С другой стороны, после представления крайкома с подачи Героя Союза Альтмана
ты у нас - человек партии, а потому вне критики. Вот и квартиру тебе вроде
бы дали. Но вообще-то тебя считают третьей силой. А Петя, кстати, не такой
уж тиран, как кажется. Он добрый, он на "Семнадцати мгновениях" у телевизора
взахлёб рыдал, когда младенца с мамой-пианисткой обижали. Он детей своих
безумно любит..." "Портрет гауляйтера. Сентиментальный палач."
появлялись, чтобы возобновлять безумство урагана страстей в институте.
Что-то нечистое было в возбуждённости и серьёзности этой возни, как в любой
застарелой склоке. С высоты пятого этажа Юрий смотрел утром на
остановившихся у циклопического ночного сугроба друзей. Вадим казался отсюда
взрослым с двумя детьми. На столе остался комок начатого письма, в квартире
пахло женскими духами и плавал дым сигарет. Едва слышно прозвенел по хрупким
от мороза стальным рельсам трамвай.
удерживаясь на ногах от ураганного воющего ноябрьского ветра и сковывающего
губы, нос и ресницы жгучего всепроникающего мороза, он продирался сквозь
пыль и снег к мусорному баку, как вдруг...
пересекающий залитую ослепительным солнцем ярко-зелёную улицу незнакомого
города. - Бо рэга!"
так низко под вислым жирным пузом уродливого волосатого тела, что не
скрывали, а скорее подчёркивали наглую наготу. Мужчина скользнул по Юрию
сытым безразличным взглядом и заковылял к такому же голому красавцу-приятелю
с почти женскими мощинистыми сисечками. Оба разразились визгливым
речитативом.
года. Уже не жарко и ещё нет дождей..."
Эта мусорка зимой вообще не пахла ничем. Тут было нечто незнакомое и
невиданное. Под ногами тряслась засаленная чёрная ступенька. Впереди
просматривалась красивая, как на лубочной картинке, игрушечная улица, по
которой Юрий нёсся на подножке не виданной им никогда оглушительно ревущей
огромной мусорной машины. За неё цеплялись четверо в тёмной униформе и
оранжевых жилетах. Напарник торопливо соскочил и помчался поперёк улицы,
лавируя между потоками нарядных машин, к зелёным мусорным бакам. "Юрка, -
заорал он оттуда голосом профессора Негоды, - хули спишь? Кадыма, дорогой!
Зман еш кесеф, гевер!.." Они с профессором Альтерманом из Корабелки уже
катили бак через улицу. Оба были грязные и вонючие, как и сам Юрий, но
весёлые и счастливые. Юрий бросился к другому ящику, который с трудом
разворачивал доцент Хайкин из Военмеха. Над ящиком висели на дереве
апельсины - новые и спекшиеся, а рядом с плодами в сочной зелени сияли и
источали аромат белые цветы. В Израиле в ноябре цвели сады. Мусорщики
понеслись к следующей помойке...
от кого-то. Он снова не дождался матери с работы. Родительское собрание
отражало настроение ленинградцев в конце ноября, когда осеннее светлое
пространство сужается с каждым днём до едва заметного просвета на пару
часов, да и то с низкими снеговыми тучами.
одержимых раздражением и беспричинной злобой, сгрудились по ту сторону
невидимого барьера, отделяющего их во всём правые семьи от придир-педагогов.
Тридцать судеб, тридцать взаимных претензий, несбывшихся надежд и тяжёлых
подозрений. Сегодня в школе ЧП: отличника Игоря Слуцкого родители увозят в
Израиль. Причина - антисемитизм в их образцово-показательной школе. На
подшефной стройке трое подвыпивших одноклассников набили Слуцкому его
жидовскую морду, как и сказали злорадно классной руководительнице - Алле
Михайловне Хадас, назвав её при этом Аллой Моисеевной. Железная Гвоздя
впервые потеряла дар речи. Нет, в своём кругу она бы, конечно, высказалась
достаточно ясно и жёстко, но здесь она - представитель партии
интернационалистов. И она гневно осуждает.
воспитывать русских педагогов и родителей! Дескать, в них не меньше
фашистского, чем в тех, кто установил блокаду. И это она заявляет, стоя
одной ногой в своём Израиле!.. И Алла эта Моисеевна ей вроде бы даже
сочувствует, а? Нет, не успел Иосиф Виссарионович... Рано умер отец
советских народов. А теперь надо терпеть эту раковую опухоль любого
советского коллектива... Родители во-время перевели разговор с неприличной
темы антисемитизма на привычную - пьянства восьмиклассников. И тут же
сцепились между собой. "Если ваш пьёт при своём сыне по поводу и без
повода..." "А ваше-то какое дело? Сначала заведите себе хоть такого мужа, а
потом..." "Ваш не пьёт только потому, что вы ему денег и на кино не даёте,
он на деньги моего сына ходит..." "А учителя только о тряпках и думают." "И
как же вам не совестно мама Иванова, - пучит подбородки Гвоздя. - Нет школы
в Ленинграде скромнее нашей."
"Наказана, а у детей её фотография чуть ли не с голой грудью. Вы, Алла
Моисеевна, ещё не в Израиле, между прочим..." "Вот видите, - радуется мама
Слуцкая. - Я же говорю, в вашей школе учатся только дети недобитых
гестаповцев!" "Перестаньте, они тоже люди."
виду учителей, а не евреев..." "А евреи, по-вашему, не люди?" "Я вообще этой
темы, между прочим, не касался. Если хотите знать, у меня в лаборатории
начальник Лев Израилевич, очень достойный человек, Лауреат госпремии, между
прочим." "Товарищи, - надрывается Гвоздя. - Этот вопрос мы закрыли! Мы
Орловский Гай Юлий
Контровский Владимир
Никитин Юрий
Шилова Юлия
Березин Федор
Шилова Юлия