Изабо невразумительно хмыкнула.
Забодали!
виновата. Пятый меня раскрутил - я ему эту чертову пьесу разгромила в пух
и прах, причем он, поросенок, сидел и всю мою критику конспектировал! Я
ему прямо сказала - никакая это не пьеса, а говорильня ни о чем. Ну, роман
у Александра Пушкина с Марией Волконской за неимением другой женщины, ну,
тоскует по любимой, оплакивает свою глупость, во всех грехах винит зайца,
который ему вовремя дорогу в декабре не перебежал и с полпути в Петербург
не воротил обратно в Михайловское. И мечтает подраться на дуэли с кем
угодно, лишь бы не тратить без толку свои молодые годы!.. Но слушать об
этом два часа подряд? Я ему сказала - вряд ли Чесс задумывал такое нудное
безобразие. А он мне потом звонит - я, говорит, все переделал по твоим
ценным указаниям! Тему дуэли протащил насквозь, первый акт сократил,
второй - расширил! И тащит мне новый вариант. Опять раскрутил меня, опять
я ему указаний надавала. Он делает еще один вариант! Как будто я знаю, что
хотел всем этим сказать Чесс! Вот такие тортики.
срочно уехала с голландцами, - предложил Карлсон.
которому все меньше нравилось настроение Изабо.
пусть будет скверно до конца.
последний...
знает где. А он последний оставался непристроенный, понял? Больше ничего
нет. Вот что плохо, друг пернатый...
собственному голосу не хватило энтузиазма.
кухни выглянула Изабо с кофемолкой.
Карлсон, лихо раскланиваясь. - Вы нас чувствительно обижаете, ибо...
ибо... проклятый склероз, повелительница!..
Верочка сегодня не приедет!
маразм, - прошептал Карлсон. - Я пошел, а ты имей в виду все, что я тебе
сегодня наговорил, и сделай выводы. Понял?
свойственное. Он ощутил ярость - такую ярость, что глаза налились холодным
блеском и зубы оскалились.
- Скомандуешь - и все по стойке смирно! Жаль, честь отдать не могу - с
честью напряженка! Да и к пустой голове руку не прикладывают!
раскинул в стороны руки с растопыренными пальцами.
размазней и помрешь.
окно сигать нету смысла.
растопыренные пальцы, взгляд в сторону открытого окна.
на подоконник. - Алле-ап!
ловко вскочил и, повернувшись к окну, встал в боевую стойку.
он Вальке. - Вуаля!
заборе.
обратно через грядки.
Изабо.
так это уж точно, сам видишь...
что Карлсон носил именно полковничьи погоны, он слышал, как к тому
обращались "товарищ полковник", хотя знать было неоткуда и слышать -
негде. И Вальке стало очень смутно от такого необъяснимого знания.
усадила всех к белому столику, сервировала кофе, поставила блюдо с
бутербродами.
написал новый диалог.
некуда...
действие, конечно разворачивается скучновато, но мне нужно дать понять
зрителю, что Пушкин смертельно устал от одних и тех же людей, что он стал
нервен, что цепляется к пустякам, что мучает тех, кому он дорог...
кровати. И тот же снег за окном. И то же рукоделие на столе. И то же
платье с вышитым воротником на Марии Волконской. Пушкин говорит ей: "Тебе
тогда нужно было выйти замуж за графа Олизара". "Папа не отдал бы меня
поляку, - копаясь в корзинке, рассеянно говорит она. - И к тому же я его
не любила". Пушкин пожимает плечами. "Сергея Григорьича ты тоже не любила.
А чем плохо - ты жила бы сейчас в Петербурге, блистала при дворе и
обсуждала с кузиной бальные успехи господина Дантеса!" "Я не виновата, что
она пишет мне про каждого своего нового светского знакомца!" - наконец
отрывается от корзинки Мария. "Ты сделала все, чтобы поломать собственную
жизнь, Мари. Ты вышла за нелюбимого, это во-первых..." "Так решил папа", -
отвечает она, и ясно, что и слова эти, и покорно-усталая интонация,
повторяются в сотый раз...
отдали за графа, на двадцать лет ее старше, а граф оказался бунтовщиком.
Широков, как видно, только недавно вычитал где-то эту печальную историю и
старательно разложил ее на два голоса. Пушкин пересказывал Марии ее
биографию, она спорила или соглашалась. Выяснилось, кстати, что тогда, до
бунта, он посвящал ей стихи, но и мечтать не мог о ее руке. Сейчас он ей и
это язвительно припомнил.
исторические сведения лезли из пьесы, как перестоявшее тесто из квашни. Да
еще он все время возвращался к обстановке комнаты, где ссорились и
мирились Пушкин с Марией, напоминая про зимнее безмолвие за окошком и
спящего на постели ручного зайца.
ровного широковского голоса, или поставит свою любимую преграду. Женский
голос возник, как долгожданный гость издалека.
самом деле тоскует. Ему нужна была та счастливая женщина, что беззаботно
пела летним днем в солнечной комнате, окна выходили в сад, на маленьком
белом столе стояла ваза с большим пестрым букетом, скомканные шалым
наездником перчатки были только что брошены на подоконник, донской
жеребец, привязанный к балясине крыльца, тянулся к цветам на клумбе, а сам
наездник, в картузе и легком сюртучке, шаря тонкими пальцами в кармане
написанное еще ночью письмо...
солнечное воспоминание, это невозвратное счастье, Валька ощутил себя
узником, которому приснилась прежняя жизнь, и действительно, он был
узником крошечного пространства, лишенного окон. Он оказался внутри ящика,
обтянутого дорогой и блестящей тканью с крупными узорами. Но ткань была
обжигающе холодна.
с округлым и упрямым личиком, закутанная в вязаную шаль. Обоим было
холодно. И оба думали об одном - прижавшись друг к другу, они сохранили бы
немного тепла. Но и это было под запретом - на них таращился из обтянутой
двери черный глазок.
пианино из будуара светской красавицы - притороченное сзади к саням,