Мне поддало под зад, перевернуло и влепило в стенку. Без каски голову
потерял бы в прямом и переносном смысле. Впрочем, какое-то время я был
уверен, что сохранил только шлем. Кстати, рядом упала и стала щелкать
серпами-молотками еще какая-то голова, кажется, не моя. Сочувствовать
некогда, надо вспоминать, чем я тут занимаюсь. Методом выбрасывания
третьего, четвертого и пятого лишнего из взлохмаченных мозгов, едва допер,
что надо свернуть в лабораторию. Там стал проникать звонками в спящий мозг
Пузырева. Наконец, энцефалограмма шефа оживилась, и мой заплетающийся
голос заставил его хрипеть: "Хамье... докатились..." Наоравшись, унялся
несправедливо разбуженный, вошел в положение и пообещал похлопотать о
винтокрылой помощи. Харя Харон уже подгребал к моему берегу, считая, что
поздновато для всякой суеты. "А кто будет расслабляться и думать о
вечности, Пушкин что ли?" - подпускал ушлый паромщик. Я был уже не против,
но руки-ноги шуровали по инерции, а может, сам гномик жал на педали. Он
велел не только дверь кабинета запереть, но еще и прислонить к ней шкаф с
диваном, обязал для извлечения сил доесть беспризорный пирожок.
Покомандовал мной, потом принялся раскачиваться на своих любимых качелях,
разглядывая искателей счастья, марширующих по коридору с электрическими
песнями. Все распластанные, низколобые, зато с яркими
хватательно-жевательными способностями. Они были вместе и заодно, что не
исключало подчинения и жертвования одних ради других. Они гордились своей
страшностью, как генералы жирными звездами на погонах. Каждый знал свое
место и то, что пирамида власти на нем не заканчивается. Она уходит в
великую высь, требующую не поклонения, а только внимания и четкости на
пути к сияющему кристаллу владычества. Марширующие были особенно чутки к
глубинным пульсам "теплых-влажных", к этим трепетаниям, говорящим о
слабости, упорстве, крепости, разладе... Тому "теплому-влажному", что
ближе всего, лучше остаться здесь навсегда. Пульс его скрыт: тверд и груб,
как комья земли, чуть уйдет вбок - и неотличим от шума тьмы. Скоро-скоро
произойдет долгожданное расставание с такой помехой, такой затычкой для
воли. Кто был плохой, тот станет совсем хороший. Нет ничего вкуснее
сильного врага!
гранат, как сообщается в одной подходящей песне. Вернее, одна завалялась в
кармане. Газорезку я еще в коридоре обронил, когда кувыркался. Что пять
минут грядущих мне сулят, кроме харакири, как пригодятся четыре миллиарда
лет эволюции и революции? Почему крепкая броня, быстрые танки, реактивные
космопрыги и Х-бомбы ничем не лучше пушки из говна? Где красуется
поганка-цивилизация, оставляя Файнберга, Веселкина, меня наедине с новым
венцом природы, который желает стать венцом на наших могилках? А может,
цивилизация вовсе не для нас, мы только лепим кувшин, а хлебать из него
будут другие?
стоят, с хлором в пузе первый, а второй инкогнито. Двумя последними пулями
- какая романтика и героика звучат в этих словах - проколол обе емкости.
Зашипел, поступая ко всем желающим и нежелающим бесплатный газ. Наган,
выступив в роли простой болванки, раскурочил окно. Сдернул я пластиковую
занавеску, одним узлом прицепил к батарее, другим с себе. И шагнул "за
борт" технопарка. Вот я уже сушусь на веревке, на метр ниже подоконника,
могу нырнуть и в окно шестого этажа, если будет в этом смысл, могу стать
птицей, правда, ненадолго. Расстояния до земли разучился я бояться как
следует еще в шахте лифта, но там высота была камерная, а тут, хоть и
смазанная темнотой, но классическая. И все-таки высота мне больше
нравилась, чем общество грубиянов-монстров. Правда, было обстоятельство,
которое сминало настроение в ре-минор. Спасательница-занавеска потихоньку
"текла", то есть растягивалась, собираясь когда-нибудь лопнуть. А в
лаборатории уже принялось все падать, отлетать, отскакивать. Двери, шкафы,
стулья. Отчитав добросовестно до семи, я чуть приподнялся, подкинул туда
взрывной гостинец и опять съехал вниз. Два толчка почти наложились друг на
друга, шпокнул боеприпас, а потом ухнула сдетонировавшая смесь хлора,
воздуха и того джинна, что вылеживался во втором баллоне. Над моей головой
бросились на улицу всякие ошметки, я же поспешил в лабораторию, чтобы
больше не мучить занавеску. Когда уже цеплялся за подоконник, там что-то
продолжало валиться с потолка. Вот уселся я в оконном проеме, комната
завалена хламом, а тот, в свою очередь, засыпан белым порошком, то ли
солью, то ли штукатуркой. Некоторые кучки даже продолжают ворочаться и
проявлять недовольство. С этого подоконника мне линять не стоит. Те, кто
возражают против моей жизни, сейчас могут быть везде: на этаже, на
лестнице, на крыше. Круто я их раззадорил своими оборонными мероприятиями.
Где-то неподалеку, аккомпанируя моим соображениям, потрескивали разряды.
Кто охотится - тот прав, он более прогрессивен. Нашелся огрызок карандаша,
пора писать: "Обнаружившему мои кости, просьба в ведро не бросать".
Электрическая песня льется все ближе и ближе, для меня исполняют, можно
сказать, по заявке. И слова там, наверное, такие: "Люди, мы любим вас. За
ум, доброту и мясо". И вдруг, заглушая треск марширующей дряни, загребли
вертолетные лопасти. Я стащил с себя шлем и замахал им, как бешеный
человек. Наверное, такой приступ заметили, потому что вертолетный гул
сместился вверх и отклоненная козырьком крыши веревочная лесенка
заболталась в полуметре от меня. То ли прыгнул, то ли рухнул, но шаткую
тропу в небо ухватил. Вертолет сразу съехал в сторону, и совершенно
правильно поступил, потому что в окошке с моего подоконника заулыбалась
крюкастая морда. Пулеметные очереди - я кайфанул от этой музыки больше,
чем от Баха-Бетховена - помешали ей ссадить меня, так сказать, с подножки.
Недовольная физиономия скрылась с видом, будто ей не дали подышать свежим
воздухом, длинно сплюнув напоследок припасенной для меня слюной.
в технопарке, понял, - он для убедительности сморкнулся в иллюминатор, по
деревенски, одной ноздрей. - А вот за вертолет будут вынимать из моей
зарплаты, а следовательно, и из твоей. Вылет-то коммерческий. Боролся бы
за свободу поскромнее. Попросил бы, мы тебе и охотничий аппарат новый
поставили б, и складную баррикаду.
бесспорно... как я ошибся, как наказан. Прошу послать меня на конференцию
по птичьим правам! - кричал бы до завтра, заряд недовольства я ого-го
какой накопил. - Вы же видели Мону Лизу, улыбнувшуюся из окна? Неужели
такие лица в вашем вкусе? Вас что, в детстве по Эрмитажу не водили?
когда в зеркало смотрюсь.
был прав. Кроме него и пилота, в кабине сидел еще стрелок, крутой мужчина
в пятнистом комбинезоне и шлеме с зеркальным стеклом; похоже, он и
стрекотал из пулемета. Такие могли бы повоевать, если бы начальство
приказало. Сама машина была лопухово-салатного, то есть, маскхалатного
цвета, и с ее помощью явно носились по воздуху люди из спецподразделения
МВД. Сейчас вертолет висел метрах в двадцати выше крыши. Там уже загорало
под полной Луной пяток образин. С легкой грустью и даже укоризною, слегка
поигрывая слюнями, они поглядывали на винтокрылую технику со вкусностями
внутри.
зрители пришлют хобот за филе, сам знаешь, чьим, - предупредил я пилота, и
тот решил быстренько увеличить промежуток между собой и любителями свежего
мяса.
незаметных героев, обуяла меня. - Мое потрепанное боями тело перевернут
вверх карманами и станут вытряхивать последнее, чтоб я потом на пиво
просил на паперти. А те тварелюбы, что у казны-кормушки, начнут искать
решение проблемы монстров политическими средствами, находить точки
взаимопонимания с товарищами из животного царства, говорить, что все мы
дети одной планеты, такой маленькой в безбрежном океане космоса, станут
крепить дружбу, испытывать чувство искренней симпатии и духовной близости.
А для духовно далеких останутся меры воздействия и пресечения:
блокирования, оцепления, фильтрации, карающие кулаки и справедливые
дубинки.
Пузырев, которому я так надоел. Даже пилот, хоть слова ему не давали,
назвал меня "говорящим горшком".
отвечать: мне не мало.
шлем и представился. - Майор Федянин. - Потом стал доступно объяснять. -
Представь, в твоем охранном бюро не тридцать, а тридцать тысяч голов.
Тогда приплюсуй командиров-старперов и сановников-кормильцев, которые
желают без всякой обузы пройти к светлой министерской или дачно-пенсионной
жизни. Да еще государственные интересы, которые с общечеловеческими не
совпадают. Да соблюдение секретности, да экономия средств, да требования
устава и почти-разумные указания начальства о том, как все делать. Так
что, милый мой, сколотись эдакая дивизия, ничего приятного от нее ты не
дождешься, будь уверочки.
развалит доводы оппонента вместе с его головой. Пока рассуждал Федянин,
пилот облетел здание и направился домой. И тут без спросу, проявив дурной
вкус, пятерка зрителей с крыши вступила в игру и теперь составляла
геликоптеру почетный и летучий эскорт. Подсвечиваемый нашими прожекторами
нежуравлиный клин тащился следом, слегка повизгивая, но не выдавая секрета
движения.
Неужели антигравитация виновата? Нет тут поблизости хоть завалящего
академика для консультации? - обратился я к компании спасателей.
Роллинс Джеймс
Якубенко Николай
Шилова Юлия
Прозоров Александр
Шилова Юлия
Шилова Юлия