отзывается мне.
какую-нибудь целебную дрянь, а потом пусть Эоган закует его в цепи, вот и
все. И нечего мудрить.
Повязка на рану и хорошая, добрая цепь - вот и все, что требуется.
ощупывали Аэйта, словно исследовали камень, заросший мхом, отыскивая
высеченные на нем руны. Наконец он тронул левую ладонь пленника. Юноша
крепче сжал кулак. Пальцы Алага вдруг стали невероятно твердыми, хотя на
ощупь они по-прежнему оставались гладкими, шелковистыми. Он легко разжал
маленький кулак и увидел глубокую рану, покрытую запекшейся кровью.
Несколько мгновений он вглядывался в эту ладонь, а потом крикнул:
рассыпался в прах?
удержит. Иди сюда, Гатал.
колдун держал его крепко.
врезал себе в ладонь. - И добавил, обращаясь больше к самому себе: - А мне
этого так и не удалось.
При других обстоятельствах это выглядело бы довольно забавно.
уж сразу перережь ему горло.
поможет. Отдай его мне, Гатал. Я сделаю все, что нужно.
и подняла голову. Синяка, который развалился было в густой пыльной траве,
сел и увидел Мелу. Молодой воин шел прямо к нему.
саламандру. Ящерка снова замерла, всем своим видом показывая, насколько ей
безразличны чувства всяких там болотных жителей.
терпел чужака только ради Аэйта и не снисходил до задушевных разговоров с
ним.
нужна моя помощь, скажи, что я должен сделать. Только объясни все как
следует, чтобы я понял.
человек. Он чувствовал в тебе силу, пытался даже отыскать ее предел - и не
смог. Стало быть, по его словам, она намного превышает силу Асантао,
потому что пределы ее могущества мой брат давно уже нашел.
Аэйта было, похоже, безразлично.
тайны. Я воин. Но если ты и вправду что-то можешь, помоги мне. Я хочу
знать, жив ли еще мой Аэйт или они уже убили его.
подводя итог их краткому разговору. - Если бы ты видел, как Асантао, ты бы
знал.
пошел к Асантао?
сквозь горечь невыплаканных слез, затопивших деревню, - там готовились
хоронить убитых. Синяка словно открыл в своей душе настежь все двери и
впустил в себя все голоса, все чувства. Он услышал одиночество Фрат и
вечный страх Фратака потерять ее, его хлестнула ярость вождя Фарзоя, его
обожгла боль братьев Коя, и он вспомнил, что погибший был младшим из
пятерых. Все это отвлекало, мешало сосредоточиться. Мир вокруг был насыщен
чувствами, он шумел, стонал, он был переполнен любовью, страданием,
страхом.
неизменно сдержанный, на самом деле он почти непрерывно кричал, то
проклиная богов, то призывая брата, то умоляя врагов не трогать его.
Синяке показалось, что он уловил голос Аэйта где-то далеко на болотах, но
Мела не давал ему убедиться в этом. Синяка собрал силу в комок и швырнул
ее в сидящего рядом беловолосого воина. "Молчи!" - приказал он резко.
сжала его мозг. А потом на него навалилась невероятная усталость, и он
перестал что-либо ощущать. Он не думал, что такое возможно.
воздвигнутый болью Мелы, рухнул, чародей не успел вовремя ослабить
давление. Синякина воля налетела на юношу так стремительно, что он, далеко
на болотах, вскрикнул от этого неожиданного натиска. Синяка поспешно
отступил и приблизился к Аэйту снова, но очень осторожно, чтобы не
подавить его.
Синяки, навстречу ему понеслась радость. Потребовалось несколько секунд,
чтобы чародей понял, что радость эта была вызвана его вторжением в мир
чувств Аэйта. Мальчишка уловил его присутствие и отправил ответный сигнал.
себя и ударил его такой тревогой, что связь мгновенно оборвалась.
тишине и покою, царившему здесь. Гудели шмели, ныли оводы, от влажной
земли поднимался сонный пар. Разомлевшая саламандра наслаждалась теплом.
Мела, спокойный и собранный, играл ножом, втыкая его в одну и ту же ямку.
это был ты, а не она.
вашему племени много пользы.
лжет, никогда не думает о себе. Она чиста, как пламя березовой лучины.
не новость, Мела.
- Лживый, трусливый, самонадеянный человек не смеет брать на себя право
быть глазами племени и его силой.
Ты о своем брате?
хватит, чтобы затопить целый народ.
руке, Асантао стояла на холме перед огромной кучей хвороста, сложенного
для погребального костра. Оказавшись среди людей, объединенных общим
чувством потери, Синяка все яснее понимал, что никогда не сможет войти в
жизнь этого племени. Пузан, казалось, был мудрее в житейских вопросах, чем
его всемогущий хозяин, поскольку предусмотрительно уклонился от участия в
церемонии. Синяке вспомнился сожалеющий взгляд, которым проводил великан,