Чтение 12–й страницы книги ~Опозная живого~

- Пока нет, - отвечаю я.

Продолжать разговор уже незачем - у генерала времени в обрез. А я иду к капитану К счастью, ждать его не приходится - он у себя.

- Когда у вас закрываются бары? - спрашиваю я.

Капитан несколько удивлен:

- В двенадцать. А что?

- Можно закрыть один пораньше? То есть не совсем закрыть, а для пассажиров. Бармен уйдет, а мы останемся.

- Понимаю. - Капитан задумывается, мысленно подбирая для нас подходящее помещение. - Крайний бар без курительной. Последний по левому коридору. Вывеска: "Близ Диканьки". Идет?

- Идет.

- Когда?

- Часов в десять-одиннадцать, когда вам удобнее.

- Хорошо. Я скажу бармену. Он оставит вам ключ. Много вас?

- Я да он, да еще трое. Почти джаз-оркестр, только без музыки.

- Надеюсь, и без стрельбы?

- Что вы, капитан! Это только генеральная репетиция.

После разговора с капитаном разыскиваю Лежаву.

- Порядок, товарищ полковник. Я с ним Нодия оставил. Оба ныряют.

- Не заметил слежки?

- По-моему, нет.

- Что-то не верится. У него гестаповская выучка.

- Так мы для него все на одно лицо. Наших ребят из Грузии здесь полно. Любимое грузинское развлечение летом - батумский круиз.

- А как он себя ведет?

- Беспокойно. Часто ссорится с женой. Уединяется. Пьет.

- А жену вы проморгали.

- Так вы же сами, товарищ полковник, выключили ее из наблюдения.

- Знаю. Мой промах. А за Сахарова вы в ответе. За каждый шаг. Сегодня вечером после отплытия из Новороссийска, часов в одиннадцать, будьте оба у бара "Близ Диканьки". Держитесь незаметно, но так, чтобы я мог позвать вас в любую минуту.

Остается Галка, и все происходившее на теплоходе в мое отсутствие будет выяснено. Галка ждет на шлюпочной палубе против нашей каюты.

- Как прошел ужин вчера, когда я уехал?

- Сахаров не явился. Пришла одна Тамара с растекшимися ресницами и распухшими веками. Говорит, что поссорились. Я посочувствовала и, воспользовавшись настроением, поинтересовалась ее семейной жизнью. Обеспечены они вот так, - Галка подносит два пальца к горлу, - но атмосфера дома ненастная. Живут замкнуто, дома у них, кроме Томкиной клиентуры, никто не бывает; у нее самой какие-то шашни, но Сахаров смотрит сквозь пальцы: либо это его не интересует, либо устраивает. Но мне кажется, что-то все-таки связывает их кроме брака. Во всяком случае, с недавнего времени. А пить он начал только здесь, на теплоходе, что крайне удивляет Тамару: в Москве она этого не замечала. В общем, две разные жизни, в чем-то, конечно, связанные кроме брачных уз, но, должно быть, совсем, совсем недавно. Какой-то потаенный страх сквозит в словах Тамары, а раньше - я ведь ее давно знаю никогда этого не замечала.

Я пропускаю мимо ушей все сказанное Галкой. Сейчас меня интересует другое.

- Когда ты увидела Сахарова?

- Сегодня за обедом. По-моему, он был даже рад, что Тамара уехала.

- Радость понятна. Только это ему уже не поможет.

- Подвел итоги?

- Подведу сегодня вечером.

- Тебе сейчас нельзя выходить из каюты. По-моему, он поверил, что ты болен.

- Поверил или не поверил, это уже не имеет значения. Операция заканчивается.

- Где?

- "Близ Диканьки". Есть такой бар на теплоходе. Поближе к двенадцати ночи. Ты не ходи.

- Я понимаю, что доктор Ватсон тебе уже не нужен.

- Не обижайся, Галчонок. Ты свое дело сделала.

- А если он вооружен?

- Ты думаешь, у нас дуэль? "Возьмем Лепажа пистолеты, отмерим тридцать два шага..." Нет, Галка, только психологический этюд.

- Время неподходящее. В двенадцать бары уже закрываются.

- Наш бар будет открыт до утра. Так что не жди меня ночью. - Я обнимаю ее за плечи и добавляю: - А теперь пойду искать "школьного друга".

Галка не понимает.

- Зачем?

- Надо же предупредить его о вечере на хуторе "Близ Диканьки".

Я нахожу его за бассейном в шезлонге, греется под заходящим уже за море солнцем. Он сидит голый, в одних плавках и больших черных очках. Я присаживаюсь на корточки рядом и спрашиваю:

- Отдыхаешь?

Он молниеносно оглядывается по сторонам, не слышит ли кто-нибудь, и, убедившись, что рядом никого нет, усмехается:

- Как видишь. А тебе ведь следует в лазарете лежать.

- Отлежался.

- Ой ли?

В этом "ой ли" я слышу нескрываемую иронию. Значит, не верил и не верит.

- А ты, пока я болел, уже вышел на связь?

Он снимает очки и смеется:

- Ты о жене?

- В Москву послал?

- Ага.

- Не поможет.

- Утешайся, если ты уже с ордером.

- Пока еще нет.

- Не надейся. В любом суде проиграешь.

- Поживем - увидим. А пока поговорить треба.

- О чем?

- Узнаешь.

- А если откажусь?

- Не откажешься. Не в твоих интересах.

- Допустим, но не здесь же.

- И не сейчас. Есть бар в конце коридора. Рядом с музыкальным салоном. Скажем, в половине одиннадцатого. Свидетелей не будет. Кто в кино, кто на концерте. Самое подходящее место для рандеву. А что нам нужно? Бутылку пива или пару коктейлей.

- Не нравится мне все это.

- Не нравится, когда надевают наручники. А для этого, к сожалению, еще не пришло время.

Теперь он уже откровенно хохочет:

- Признаешься в бессилии?

- Пока да. Пока.

- Ну что ж, поговорим, если тема подходящая. Какой бар? "Близ Диканьки"? Страшная месть, да?

- Еще не страшная.

- Ладно, приду.

Теперь я отправляюсь на розыски Ермоленко и Бугрова. Оба отсыпаются в отведенной им каюте. Вскакивают как по команде.

- В половине двенадцатого уйдет бармен, и войдете вы. Напоминаю: ни слова о Сахарове, о лагере, о партизанах, о войне. Пусть не знает, кто вы и откуда. Твердо запомните. Это приказ. Ясно?

- Точно, - чеканит Бугров.

- Не подведете?

- Не подведу, товарищ полковник.

- Добро, - копирую я генерала.

"БЛИЗ ДИКАНЬКИ"

Длинный узкий коридор пуст. Лишь в конце его в дверях музыкального салона, откуда доносится чье-то микрофонное пение, маячит Нодия в сером костюме. Его никак не примешь за сыщика. С тоненькой стрелкой усов и модными бачками, молодой развлекающийся грузин, каких десятки среди пассажиров. Он стоит вполоборота к невидной из коридора эстраде так, что вход в интересующий меня бар остается в поле его зрения. Лежавы еще нет Должно быть, он придет позже, чтобы не бросаться в глаза.

Я смотрю на часы: двадцать минут одиннадцатого. Прошло около часа после отплытия, теплоход уже в открытом море, далеко от Новороссийска. В четверть одиннадцатого я, как было условлено, отправился в бар.

Признаться, у меня не было полной уверенности в удаче. Галка так и сказала: "Прав твой Корецкий. Нечего было церемониться здесь с опознаниями, а снять его с теплохода в Новороссийске и отправить под стражей в Москву". Но очень уж соблазнил "эффект неожиданности". В случае успеха он обеспечивал нам полную и безоговорочную победу, почти обезоруживал противника и вдребезги разбивал "материнский авторитет". Возможно, я недооцениваю изворотливости и вооруженности Пауля. Развязка близка, но так не хочется ее отдалять.

С тайной тревогой я и вхожу в полутемный бар. Пауль уже здесь, один-одинешенек в далеком уголке за зеленой лампой. Перед ним уже ополовиненная бутылка армянского коньяка с парадом из звездочек. Слова Тамары о том, что он непривычно много пьет, и количество выпитого меня успокаивают: значит, нервы у него не выдерживают.

- И даже успел заправиться?

- Присоединяйся...

- Спасибо. Предпочту пиво.

- Поединку пиво не поможет. Слабеешь.

- Наш поединок начался не сегодня, - парирую я.

- Думал, сбегу? Куда?

- Теплоход велик. Поди прочеши эту громадину - хлопот не оберешься.

- А зачем это мне? Бегут из безвыходного положения. А в безвыходном положении ты, а не я.

- Почему?

- Хочешь арестовать, а не можешь. Придется потом выпускать с извинениями, Это полковнику-то!

Он явно издевается. Не хочется отвечать: не базар.

- Доказательства добывая? Где, в Москве или в Одессе?

- В Берлине.

Его глаза суживаются, как две щелочки. Удивлен или испуган?

- А что в Берлине?

- Скажем, Герта Циммер.

Вздох облегчения. Почти неслышный, но все же явственный.

- Нет давно уже Герты Циммер. Провоцируешь.

- А твои письма к ней?

- И писем нет. Ни одной строчки. Даже подписи.

- А фото на Балтийской косе с дарственной надписью?

Он ставит недопитый бокал на стол. Стекло подозрительно звякает.

- Значит, она его не сожгла?

- Увы.

- Просчет, - цедит он. - Писал я тогда по-немецки.

- Экспертиза подтвердила тождество.

- Экспертиза не безгрешна. А в Одессе у меня чисто. Архивы вывезены, агентура уничтожена.

- Есть свидетели.

- Кто? Ты - следователь. Тебе даже дело мое вести не положено. Отведу по личным соображениям. Жена твоя не годится по тем же мотивам. Кто же остается? Тимчук?

- Кстати, Тимчук опознал тебя с первого взгляда.

- К старости память слабеет. Да и Тимчук человек замаранный. На двух хозяев работал. Кому суд поверит: бывшему полицаю или родной матери?

Я смотрю на бармена. Облокотясь на стойку, он читает книгу. Значит, нет еще половины двенадцатого. Надо уйти с одесской темы.

- А ты уверен в показаниях Сахаровой?

- Ты не знаешь Анфисы Егоровны, - улыбается он. - Это же Васса Железнова. Кремень.

Не следует рассказывать ему о моей беседе с Анфисой Егоровной. Пусть надеется. Это его единственный шанс уйти от разоблачения. В моих интересах сейчас даже укрепить эту веру - тем беспроигрышнее будет мой план.

- Да, - притворно вздыхаю я, - допустил промах, проворонил Тамару... Мельком бросаю взгляд на часы: - Теперь она уже, к сожалению, в Москве.

- В Апрелевке, кавалер Бален де Балю. Твоя шпага опять сломалась. Интересно все-таки, на что ты надеешься?

- На количество доказательств. Как тебе известно, оно всегда переходит в качество.

- Я не марксист, а прагматик. Верю только в реальные силы и реальные обстоятельства.

- Помню, ты так же рассуждал и в Одессе, когда собирался с моей помощью выловить всю нашу подпольную группу.

Он благодушно отхлебывает коньяк. Сейчас он совсем расслабился.

Бармен уже убрал все бутылки и уходит, оставляя ключ в замке. Пауль оглядывается:

- Кажется, бар уже закрывают. Сейчас нас выгонят.

- Погоди. Именно сейчас и начнется самое интересное.

В бар входят Ермоленко и Бугров.

Пауль вскакивает.

- Сядьте, гражданин Сахаров, - говорю я официальным тоном, - мы вас долго не задержим. Подойдите, Иван Тимофеевич.

Бугров подходит ближе, Ермоленко остается поодаль.

- Вы узнаете этого человека, гражданин Сахаров? - спрашиваю я.

Сахаров недоуменно пожимает плечами:

- В первый раз вижу.

Теперь я обращаюсь к Бугрову:

- А вы его знаете, Иван Тимофеевич?

- Никак нет, товарищ полковник.

- Вглядитесь получше. - Я поворачиваю настольную лампу так, чтобы Бугров мог лучше разглядеть лицо Сахарова. - Не узнаете?

- Не узнаю, товарищ полковник.

- Ну что ж... - вздыхаю я. - Вы свободны, Иван Тимофеевич. Ермоленко, проводите товарища в его каюту и возвращайтесь сюда.