Чтение 12–й страницы книги ~По тонкому льду~

знает сколько лет прожил на белом свете. Во всяком случае, не меньше сотни.
Крыша его с чердачными выходами угрожающе провисала на самой середине,
узкие, прямоугольной формы окна смотрели косо, водосточные трубы держались
на честном слове, балкончики, завешанные бельем, давно утратившим свой
природный цвет, готовы были вот-вот свалиться на головы прохожих.

Войдя в дом, мы увидели облупленные стены коридора с обнаженными
дранками. Тяжелый, застойный воздух, насыщенный странной смесью
разнообразных запахов, сразу шибал в нос. Этими запахами пропитался не
только коридор, но и стены, и заплеванная шаткая лестница, приведшая нас на
второй этаж.

Внутри дом являл собой чудо старины. В нем было столько изгибов, хитрых
переходов, непонятных тупиков, глухих безглазых каморок и кладовок, что
новому человеку нетрудно было и заблудиться.

Пробравшись по сложным лабиринтам второго этажа, по его подгнившим,
скрипящим полам, мы остановились наконец перед закрытой дверью.

Я посветил карманным фонарем. Каменщиков снял печать и отпер дверь. Мы
переступили порог, и с нами вместе прошмыгнула в комнату многоцветная
облезлая кошка.

Первое, что все мы увидели, - это мертвая женщина на узкой кровати, в
простенке между двух окон. Только ее одну. На предметы, наполнявшие комнату,
мы не обратили внимания.

Мне казалось, что женщина спит, что стоит только произнести слово, как
она встрепенется, раскроет испуганные глаза и быстро натянет одеяло на свое
совершенно обнаженное тело.

Казалось так потому, что она находилась в очень непринужденной позе,
обычной для людей живых и неестественной для мертвых. Голова ее покоилась на
высоко взбитой подушке, левая рука лежала за шеей, а правая на груди.

Мы подошли ближе к покойнице. Ни крови, ни повреждений, ни ранений, ни
следов насилия и сопротивления - ничего. И само понятие "смерть" казалось
здесь нелепым, нереальным, невероятным.

Женщине можно было дать от силы двадцать пять - двадцать шесть лет.
Природа наградила ее красивым телом, правильными, хотя и немного крупными,
чертами лица, большими, сочными, хорошо очерченными губами и черными густыми
волосами, собранными в тугой узел. Нежные, незагрубевшие руки со свежим
маникюром говорили о том, что хозяйка их не знала тяжелого физического
труда.

И на лице с уже побледневшим покровом кожи нельзя было подметить даже
намека на какую-то муку.

Я отлично знал, что решающие выводы приходят не в начале расследования,
а в конце его, и все-таки подумал: "О каком убийстве может быть речь? При
чем здесь убийство?"

Доктор Хоботов, скрестив руки на груди, исподлобья смотрел в упор на
покойницу, шевеля, как жук, своими проволочными усами. Потом он отвел взгляд
и сказал:

- Температура отличная. Форточку можно закрыть.

Каменщиков направился к окну, и в это время облезлая кошка выбралась
из-под стола, примерилась и прыгнула на грудь покойной.

- Брысь! Брысь, чертова душа! - крикнул доктор.

Кошка метнулась назад под стол.

- Санитарную машину можно вызвать? - спросил Хоботов Каменщикова.

- Безусловно.

- Вызывайте! Пока она подойдет, я посмотрю эту особу, - и доктор кивнул
на покойницу.

Каменщиков направился к двери.

- Я распоряжусь. - Он оглянулся на пороге. - И если не особенно нужен
вам - отлучусь часа на два-три. У меня бюро райкома сегодня.

Дим-Димыч ответил за всех:

- Пока не нужны. Поезжайте!

Стуча сапогами, Каменщиков почти побежал по коридору.

Хоботов поискал глазами, куда можно пристроить шапку и пальто, и
положил то и другое на диван. Затем ожесточенно потер свои большие, покрытые
золотистым пухом руки, пододвинул стул к кровати, сел на него и извлек из
кармана большую лупу в нарядной перламутровой оправе.

Мешать людям и отвлекать их от работы не входило в мои правила.
Дим-Димыч придерживался такой же точки зрения. Мы уже знали, что тщательный
осмотр комнаты сделан, подробный отчет составлен, снимки произведены, все
предметы, имеющие значение для следствия, собраны, оттиски пальцевых следов
обработаны, но тем не менее решили познакомиться с квартирой и вещами, в ней
находившимися.

Кроме кровати, здесь стояли хромоногий дубовый стол, два дубовых же
стула с отполированными до блеска сиденьями, диван, обитый черным
дерматином, и рукомойник в углу. На крышке его лежал небольшой обмылок с
прилипшими к нему волосами. Штифт умывальника проржавел и не держал воды.
Вся она была в ведре.

На столе остались бутылка из-под вина и водки, видимо, кроме тех,
которые сочли нужным приобщить к делу, пустая банка из-под шпрот, колбасная
кожура, мандариновые корки, обертки от шоколада и конфет, хлебные крошки.

Мандаринов ни в районе, ни даже в областном центре не было. Их
привезли, очевидно, ночные гости с собой.

Доктор между тем занимался мертвой. Теперь она лежала уже не на спине,
а на боку, лицом к стене, и Хоботов внимательно исследовал ее тело через
лупу.

- Серьги ей теперь ни к чему, - сказал он, добравшись до лица и
отстегивая от ушей простенькие украшения. - А следствию они, возможно,
понадобятся. Нате-ка!

Дим-Димыч взял бирюзовые серьги и Спрятал в карман.

Доктор встал, окинул взглядом стол и философски изрек:

- Да... Алкоголь развязывает языки и упрощает отношения. Это факт.

Мы смотрели на него, ожидая, что он скажет дальше.

Хоботов вынул из кармана небольшую плоскую флягу со спиртом, тщательно
протер свои руки.

- До вскрытия я не могу предложить вам исчерпывающего объяснения, -
но... - он поднял указательный палец, - но одно могу сказать уже сейчас; мы
имеем дело с убийством. Ее умертвили.

- Умертвили? - недоверчиво переспросил я. - Вы уверены?

- Сомнительно, - высказался Дим-Димыч.

- Абсолютно уверен, - твердо заявил доктор. - Она не по собственному
желанию покинула лучший из миров. По всему видно, что она даже не заметила,
как очутилась на том свете. Вернее, не почувствовала. Смерть пришла
мгновенно. Кроме того, она была сильно пьяна. Возможно, до бесчувствия. А
женщина, скажу вам, первосортная. Ее бы в натурщицы хорошему мастеру...

В коридоре послышался топот, а затем стук в дверь.

Я разрешил войти.

Двое санитаров с носилками вошли в комнату.

- Морг в вашем городе существует? - обратился к ним доктор.

- А как же без морга? - весело ответил один из санитаров.

- Отлично, - кивнул доктор. - Везите эту красавицу в морг. И я с вами.
А вы где будете? - спросил он меня.

Я посоветовал Дим-Димычу поехать на вскрытие, а сам решил отправиться в
районное отделение. На том и договорились.

Мертвую вынесли и уложили в машину. Доктор и Дим-Димыч залезли туда же.
Машина побуксовала у ворот и выехала со двора.

Я отправился в райотделение, засел в кабинете Каменщикова и
распорядился вызвать ко мне на допрос Кулькову и Мигалкина.

Нужно отдать справедливость работникам милиции, занимавшимся
расследованием: они отнеслись к делу внимательно и добросовестно. В
документах, которые лежали передо мною на столе, можно было найти все,
вплоть до мелочей: время прибытия в комнату, расположение окон и дверей,
мебели, положение мертвой. В отчете осмотра я нашел ответы на все
элементарные вопросы, предусмотренные расследованием. Большое внимание было
уделено отысканию следов преступления, отпечаткам пальцев. В папке лежало
много фотоснимков и карт с уже обработанными пальцевыми следами.

В материалах не было, однако, самого главного - указаний на то, кто же
такая убитая и кто ее убийца.

Скрывать нечего: меня охватило состояние внутренней растерянности. Что
же делать? С чего мне начинать? Как опознать убитую? Что мне дадут пальцевые
оттиски? Зачем я вызвал Кулькову и Мигалкина, которые уже подробно допрошены
и с показаниями которых я уже познакомился? Не ошибается ли Хоботов,
утверждая до вскрытия, что мы имеем дело с предумышленным убийством?

Мысли мои растекались, как ртуть. Я ощутил потрясающую беспомощность,
от которой тоскливо сжималось сердце. Дело представлялось мне неразрешимой
загадкой.

В это время дверь открылась и вошел Безродный.

- Здравствуйте, товарищ лейтенант! - сухо и официально приветствовал он
меня.

Я встал.

- Здравствуйте, товарищ старший лейтенант!

Безродный обвел нетерпеливым взглядом комнату, снял с себя шинель,
шапку (он был в форме) и, пододвинув к горящей печи стул, сел на него.

Он молчал, потирая озябшие руки, и смотрел, как в открытом жерле печи
перегорают и с легким шуршанием распадаются березовые поленья.

Странное дело! Скажу откровенно: приезд Геннадия обрадовал меня. Тут,
видно, сказалась застарелая болезнь, свойственная многим людям, - скрытое
преклонение перед начальством. Страдал, оказывается, этим недугом в
известной мере и я. Мне думалось: Геннадий не лейтенант, а старший
лейтенант, не начальник отделения, а начальник отдела. То, что для меня
составляет непреодолимую трудность, для него, возможно, пустяк. Значит, в
нем есть что-то такое, что позволяет ему руководить большим коллективом. А
Дим-Димыч и я не замечаем у него этого самого "что-то такое". Наконец, его
терпят и держат в занимаемой должности. Значит, он оправдывает себя, значит,