объяснения длинным, параллельным, извилистым бороздам, украшающим наши
юго-западные шоссе. Они почти незаметны. В "кадиллаке" либо "империале" с
мягкой подвеской их вообще не ощущаешь, но в пикапе с шинами 6.00 х 16,
накачанными до тридцати пяти фунтов на квадратный дюйм, чувствуешь себя так,
словно едешь по трамвайным рельсам, которые проложил психопат, преследуя
одну-единственную цель: сбросить твою машину в кювет.
проселок, шедший мимо безвестного ранчо. Я проехал по нему примерно две
мили, пока утро не обозначило по левую руку лощину, где кедры произрастали
чуть изобильнее. Я свернул туда, не разбирая пути.
размял затекшие ноги и прикрыл дверь, не захлопывая, чтобы не разбудить
Тину, спавшую под меховой пелеринкой прямо на сиденье. Затем поднялся на
гребень ближайшего холма и стоял, глядя на светлый, желтовато-розовый
восток. День обещал стать ясным. Как и большинство дней в этой части страны.
странное чувство нереальности, приходящее иногда после бессонной ночи.
Казалось неимоверным, что в сотне с чем-то миль к северу осталась позабытая
шахта, а в шахте - хорошенькая девушка с метательным ножом в потайных ножнах
и пулей в спине, - аккуратно уложенная в глубине черного туннеля, укрытая
булыжниками и землей ~ сколько удалось набрать и наскрести. Тина посчитала
это сентиментальностью и потерей времени - и была совершенно права, - но я
почел за благо потрудиться и, потрудившись, чувствовал себя гораздо лучше. Я
действительно стал слюнтяем. Не мог не думать о крысах и койотах.
темноволосая женщина в норковой пелерине - и не была моей женой...
переносную плитку, но в канистре не было керосина для примуса, осенняя
свежесть пробирала, а вокруг валялось несколько сухих стволов. Недавно
появился какой-то жук, с устрашающей скоростью пожиравший хвойные деревья. Я
пошел за топором, и "вскоре под кофейником и сковородкой весело плясал
огонь. Дверь кабины открылась. Я поднял глаза. Тина стояла, обеими руками
отводя волосы с лица, потягиваясь и зевая, словно кошка. Я прыснул. Она
взъярилась.
беспомощно уронила руки: его уже не имело смысла одергивать. В этом наряде
никогда больше не удалось бы с блеском войти в гостиную. Перчатки и шляпка
исчезли, остались где-то в глубине фургона, превращенные в ошметки. Черное
вечернее платье с оторванным повисшим подолом было перепачкано пылью и
грязью, измято после сна. Туфли исцарапались о камни. Только норковой
пелерине на плечах ничего не сделалось во время ночных приключений.
Глянцевые меха заставляли все остальное выглядеть еще хуже, чем на деле.
Тина засмеялась, пожала плечами.
nicht wahr?
- Ванная - за третьим кедром к западу, и пошевелись: яичница почти готова.
завтрак на тарелки, налил кофе. Она вернулась причесанная, в подтянутых
чулках" напомаженная! - но и теперь не выглядела самой элегантной женщиной
на свете, даже со скидкой на пять часов утра. Женские журналы, которые
выписывает Бет, отвергли бы ее с ужасом и брезгливостью. Ни свежести, ни
благоуханной изысканности, ни безукоризненности - безусловно, стоявшая
передо мной замызганная бедняжка не смогла бы привлечь ни одного мужчины.
мужской психологии. Скажите, джентльмены, да неужто вы приходите в
неистовство при виде благовоспитанной дамы, похожей на ангела я пахнущей,
как роза? Речь не о любви, не о нежности; желаете опекать и лелеять -
великолепно; возможно, об этом и стрекочут издательские сороки; но ежели вас
обуревают страсти, вы хотите встретить себе подобное человеческое существо,
низменное и неблаговонное, - а вовсе не видение, посланное небесами.
неподалеку, прочистил горло и сказал:
кто-нибудь и осведомлен настолько, чтобы разыскивать следы и добираться по
ним до шахты, то он ухе осведомлен всецело. Хочешь, плесну виски в кофе?
противоположного пола, если вынашиваешь непристойный замысел.
Это стало неотвратимым с твоим появлением накануне. Место хорошее, тихое.
Давай приступим немедленно. Тогда я успокоюсь и не будет нужды бороться с
голосом совести.
Наливай виски в кофе.
жизни; а теперь - заткнемся о жене. Внизу, в долине, - река Пекос. Ее не
видать, но поверь на слово.
Пекоса" означало - у черта на сковородке. Чарльз Гуднайт и Оливер Лавинг
наткнулись на засаду индейцев - должно быть, команчей, - недалеко отсюда.
Ребята гнали на север стадо техасского скота. Лавингу прострелили руку.
Гуднайт ускользнул и вернулся с подмогой, но рана Лавинга начала гноиться, и
он умер от заражения крови. Команчи были великими наездниками, прекрасными
бойцами, непревзойденными лучниками. Я стараюсь о них не писать.
мерзавцами, а от книжек про благородных индейцев блевать хочется - даже от
собственных. Литературным целям гораздо лучше служат апачи. Они тоже были
великим народом - на свой манер: удирали и гоняли американскую армию по
кругу хрен знает сколько времени. А вот приятных черт характера у апачей
сыщется немного. Насколько можно разуметь по сохранившимся свидетельствам,
величайший ворюга и лжец почитался у них самым уважаемым. Отвага, полагали
они, - свойство дураков. О да, апач умел погибнуть храбро - ежели выхода не
оставалось, но это ложилось пятном на его репутацию: почему не смог
извернуться и удрать? Чувство юмора у них тоже было своеобразным. Обожали,
например, налететь на одинокое ранчо, сожрать всех мулов - пристрастие,
понимаешь, имели к их мясу, - и оставить обитателей в уморительно веселом
состоянии. Брали одного из пленников, скальпировали на совесть, отрубали
уши, нос, вырывали глаза и язык, отрезали груди, если это была женщина,
причиндалы - если мужчина, перебивали голени. Затем апачи старой закалки -
сейчас они стали почтенными и цивилизованными - надрывали животы от гогота,
глядя, как хрипящий, окровавленный обрубок ворочается в пыли. А потом
скакали прочь, и первый же достаточно милосердный белый человек пристреливал
беднягу, если не боялся взять грех на душу. И это не было ритуалом,
общепринятым испытанием стойкости, как пытки у других племен. Просто ватага
парней не могла отказать себе в маленькой невинной радости. Да, апачи были
славным народом, безо всяких предрассудков. Из-за них Аризона и Нью-Мексико
пустовали десятилетиями. Об апачах можно писать занятные романы. Как бы я
заработал на кусок хлеба, если бы не апачи? Я потянулся к пустой Тининой
тарелке:
атмосферу всеми этими рассказами о вырванных глазах и отрезанных грудях.
говорить, пока женщина питается. Лучше об апачах, чем о жене и детях, как
ты.
Тина рассеянно колупала чулок острым ногтем, разглядывала бегущую из-под
ногтя стрелку, вытягивала нить - стрелка спускалась вниз, через колено, по
голени, чтобы исчезнуть в туфле. Чулкам уже так и так нельзя было помочь, но
подобные действия выглядели почти неприлично.
Эрик?
улыбнулась.
прохладным, она сняла глянцевый мех и осторожно сложила его на дальнем углу
одеяла. Повернулась ко мне, стоя в изорванном платье без рукавов. При таком
холоде, с обнаженными руками она казалась совсем беззащитной: хотелось
обнять ее и согреть. Губы Тины приоткрылись, а полузакрытые глаза казались
сонными и ясными - если подобное сочетание мыслимо. Все было понятно. Она
отложила единственную вещь, которую хотела сохранить. С остальным, уже
погубленным, дозволялось не церемониться.