первом я рассказал выше - когда он доставил меня из Дома культуры домой
пинками, а второй произошел гораздо позднее. Как-то под воздействием бациллы
щедрости отец уступил настойчивым просьбам матери и выделил деньги на
покупку баяна, о котором я много лет мечтал.
перламутровыми пуговицами клавиш, а отделка буквально блестела на свету,
вызывая у меня чувство гордости. Без особых усилий мама устроила меня в
кружок баянистов, и я с увлечением ходил заниматься, разучивая всевозможные
гаммы и арпеджио. Примерно через полгода упорных занятий я проявил такие
способности, что педагог поручил мне разучивать то, что обычно предлагалось
на следующий учебный год: "Во саду ли, в огороде..." , "Во поле березка
стояла..."
начинала звучать "по-настоящему". Восхищалась моими успехами и мама. В
хорошие часы: когда был не очень пьян, а только-только "принял на грудь",
бросал добрые слова и отец. К сожалению, мое музыкальное образование так же
быстро и неожиданно закончилось, как и началось. Это случилось через
несколько недель после того, как безвинно была арестована мама. Отец ушел в
запой, и однажды, вернувшись после занятий в кружке домой с желанием
поработать над домашним заданием, я не обнаружил футляра с баяном. Перерыв
все укромные места в доме и так его и не обнаружив, я спросил отца, где
баян.
добавил: - Я пропил его, сынок! - Отец всхлипнул и потянулся к бутылке...
маме, но ее не было. Отняли мою мечту стать музыкантом, играть красивые
мелодии и песни, какие играл нам педагог. Я бросился в свою комнату, упал на
кровать и безутешно разрыдался. Вероятно, этот случай так сильно
подействовал на меня, что я никогда в жизни, даже когда появилась
возможность, не смог не только взять баян в руки, но не хотел даже взглянуть
на него, и уж конечно разлюбил его слушать. Мне казалось, что и сам
инструмент меня предал...
проявлять чудеса изобретательности, чтобы купить мне обнову или послать
тайком сэкономленную десятку в Москву, но стоило отцу в чем-то ее обвинить,
а я оказывался свидетелем ее правоты, то она, как самый последний аргумент,
бросала ему:
твердо знал: Виктор никогда не поддержит ложь, всегда скажет правду...
сводный брат Саша, а мне уже исполнилось пять лет, и вскоре мы стали
собираться назад в Омск. Перед отъездом я отдал все свои "сокровища" моему
другу Сережке, и мы с ним поклялись в верности на всю жизнь.
твою фамилию, чтобы не объявились "дети лейтенанта Шмидта"... Таковых прошу
не беспокоиться...
Глава 2
всяком случае, он никогда не испытывал то постоянное, ноющее чувство голода,
когда в рот хотелось сунуть любую зелень, растущую из земли, чтобы хоть
чем-то набить желудок. Саньке, конечно, было известно чувство голода, но в
этом виноват был он сам, а не объективные обстоятельства: заигрался и не
пришел вовремя домой или же был наказан за какую-то провинность, обиделся и
сам отказался есть.
мы куда-то едем на поезде. Он сидит у окошка и наблюдает за мелькающим
пейзажем. И, увидев пасущихся на лугу свиней, Санька на полном серьезе
восклицает:
установить отличие "поколения" моего младшего брата от нашего: мы были более
"приземленными", имели больше информации об окружающем нас мире, несмотря на
то, что были-то мы старше всего лишь на пять-шесть лет. И это вполне
закономерно: каждому поколению - свое. Мой девятилетний сын Сергей так
"рубит" на компьютере, что я от него отстал, кажется, "на всю жизнь"...
к родственникам в Ригу. Это облегчило отцу с матерью устройство на новом
месте: им хватало хлопот с грудным Санькой.
Было общее ощущение тепла, заботы, а главное, сытости, которой я до той поры
не знал, да и после Риги надолго утратил.
"бабушки Лаймы" - именно так я называл ту, которая со мною нянчилась.
Запомнилось и то, что она меня называла: Витасик. Я и не подозревал тогда,
что это и была моя вторая родная бабушка по линии отца. Но известно об этом
мне стало слишком поздно: когда она отошла в мир иной.
молодежи, и было мне тогда лет пятнадцать. К тому времени бабушка Лайма
совсем постарела, и ее голова покрылась сединой. Но главное сохранилось!
Сохранились доброта ее рук, нежность по отношению ко мне, заботливое
участие. Иногда она говорила, что я ее самый любимый внук. Она продолжала
называть меня Витасиком, но нередко, когда я чем-нибудь особенно радовал ее,
называла меня странным прибалтийским именем Виталас.
никогда не пытался разубеждать старую женщину, не подозревая, как много
упускаю. Тем не менее я сохранил некоторые "безделушки", подаренные ею.
Причем мысль о подарке мне возникала у бабушки Лаймы совершенно неожиданно,
словно она что-то вдруг вспоминала, внимательно смотрела в мои глаза, потом
с нежностью прижимала мою голову к своей груди, проводила по моим волосам
своей старческой, в морщинах рукой и с видом заговорщицы шептала мне на ухо:
понять, Витасик?
заговорщика. - Через пять минут я приду к тебе...
старинном кресле и величественной осанкой напоминала настоящую королеву.
Повелительным жестом она указывала на маленький пуховичок у своих ног:
всякого акцента.
доставала из кармана своего атласного халата какую-нибудь вещицу, например
часы, и говорила:
как и дальнейшее название часов, - эта "безделучка", швейцарский хронограф с
женской парой, принадлежать мой сын, и теперь я хотеть ты иметь их у себя...
Зигард быть очень счастлив за это... (Бабушка назвала другое имя, но со
временем оно стерлось из моей памяти, а потому пусть он и будет Зигардом.)
вспоминая. - Да, это мой сын и... - многозначительно начинала она, но тут же
замолкала, на ее глазах появлялись слезы, и она просила меня удалиться.
буквально по крупицам приходилось вытаскивать из нее хоть какие-то скудные
сведения. Я делал это совсем не осознанно, однако меня словно кто-то
подталкивал: "спроси это, спроси то", хотя, как вы уже знаете, я не горел
большим желанием узнать о своих корнях, а здесь, как я полагал, почти
посторонние люди. Но что-то же меня подталкивало? Может быть, то, что по
линии мамы я знал многих родных, а с отцом оставалась единственная ниточка
связи: бабушка Лайма.
получится следующее...
муж, то есть мой дедушка, был из высоких церковных служителей: его отец был
протоиереем, и церковное имя, присвоенное ему, - Зосим Сергеев. Бабушка
Лайма показывала мне написанный маслом на металле его портрет. Это был
импозантный, весьма привлекательный мужчина с седой бородой и очень умными
глазами, которые словно всматривались в глубь веков. Интересная деталь: свое
изображение мой прадед завизировал собственноручно. То ли это было
обязательно по церковным законам и потом художник должен был повторить его,
то ли мой прадед завизировал его машинально, но на его изображении
существует надпись:
с любовью у меня хранился. Но когда меня арестовали в первый раз, кто-то из
ментов, производивших обыск, прихватил его: видимо, "на память обо мне".
Тогда у меня пропало очень много ценных вещей, но больше всего мне жалко
дедушкин портрет и прижизненное издание четырехтомника А. С. Пушкина,
каким-то чудом приобретенное мною по случаю...
Шилова Юлия
Василенко Иван
Сертаков Виталий
Березин Федор
Лукьяненко Сергей