Чтение 12–й страницы книги ~Подход Кристаповича~

смотрел он, смотрел, смотрел!..

Через час они уже подъезжали к серому дому на Садовой. Колька был при
всем форменном порядке, и Файка, отдергавшись в припадке, слала на заднем
сиденьи на вывернутом изнанкой Мишкином кожане.

- Давай, боец Самохвалов, на дежурство, - сказал Михаил, посмотрел на
часы, - а за три с четвертью часа подмены потом поставь начальнику
угощение в "Спорте". Там ему и расскажи, по секрету, конечно, о пропаже
бабы. Иди, я у Елоховской тебя ждать буду, Файка пускай так и спит.

Напротив, в особняке фон Мекка, за глухим шикарным забором неожиданно
зажглось одно окно. В министерстве же сияли все... Мишка, глядя вслед
идущему к боковому подъезду другу, вдруг затрясся мелко, перекосил лицо,
спрятал его в лежащих на руле руках.

А через минуту он уже не торопясь ехал к повороту, к Земляному валу.
С Курского выруливали первые такси от ранних поездов, а от Красных ворот
брел пьяный, отчаянно горланя про медаль за город Будапешт.

Весь следующий день спали - Михаил на той самой кровати, что
пятнадцать лет назад, лежал на спине, сжав кулаки, спал по-своему,
взвешивая и просчитывая варианты, и при этом умудрился всхрапнуть, как
всегда, когда спал на спине; Колька, сменившийся благополучно с дежурства,
и Файка, будто пьяная, почти не дышащая, легли на старой хозяйской
половине, кое-как выметенной и протопленной.

В четыре Кристапович встал, старательнейше протер мокрой ветошью
кожанку - выпачкана была на удивление мало, но на всякий случай высохшую
еще раз осмотрел при лампе, в косом свете - только не хватает в кровавых
пятнах ходить. Потом поскреб щеки ржавым "золингеном", умылся, раздевшись
до пояса на ледяном ветру и мелкой мороси, плотно зачесал волосы, как
следует прижав их на затылке ладонью. Из внутреннего кармана пиджака
вытащил свежий воротничок, повозился с задней запонкой, пристегивая его к
сиреневой зефировой рубашке - вечером надо было выглядеть прилично. Уже в
галстуке, затянув его скользкий крепдешиновый узел, пошел будить молодых.

Колька сидел за столом на табуретке, курил, смотрел прямо перед собой
в стену, часто сбрасывал пепел в старую банку от чатки. Не глядя на Мишку,
сказал, почти не понижая голоса, кивнув в сторону мертво спящей Файки:

- А если врет? Врет, наверное... Если он не может, зачем ему баб
ловят? Он не особенно старый... Врет она, что только смотрел и титьки
руками рвал... А теперь я из-за этого обо всех других ее думать стал...
раньше не думал, а теперь думаю... Как будто целку брал...

Мишка повернул к двери, через плечо ответил:

- Дурак ты, Колька. И я дурак, что с тобой связался, если тебе это
важнее всего. Еще и сволочь ты... Поднимай ее, сейчас ехать будем, а не
хочешь - ну вас обоих к черту, я сам поеду, в рот вас обоих...

Колька не отвечал, сидел, не отводя глаз от сыреющих бревен стены.
Мишка пошел к себе, присел на кровать, проверил все оружие - своего
бульдожку, два штатных ТТ и один "кольт", хромированный, с маленькой
латунной дощечкой на рукоятке. На дощечке была надпись: "Младшему
лейтенанту Лулуашвили Д.Х. за образцовое выполнение заданий от народного
комиссара внутренних дел. 10 августа 1940 года". Кристапович пересмотрел
удостоверения - все три были в полном порядке, насколько Михаил мог иметь
представление об этих документах, но среди них не было выданного
Лулуашвили. Михаил усмехнулся - похоже, порядка в этом департаменте было
не больше, чем в любом другом. Впрочем, открытие могло быть полезным... За
стеной копошились, шептались, напряженно сдерживая голоса, потом затихли,
заскрипела, постукивая о стену, старая деревянная скамья. Мишка захихикал,
как десятилетний, крикнул через стену:

- Колька! Я тебе точно говорю - они по ночам работают, а ночная
работа мужика быстро в бабу превращает. Слышишь? Мне врач знакомый
говорил...

За стеной затихли, что-то стукнуло резко, но через минуту скрип
возобновился... Мишка блаженно хихикал, с симпатией думал о дурковатом, но
при этом таком сообразительном по части окружающей жизни, таком начисто
лишенном самых распространенных иллюзий Кольке.

Минут через десять вышла Фаина - почти в полном порядке, диковато
поглядела на Михаила, пошла в сени, звякнула ковшом, пошла на крыльцо...
Кольку пришлось заставлять бриться, чистить китель и сапог, но вид его и
после этот был крайне неудовлетворителен - только по пригородным с
гармошкой ходить. Фаина наблюдала молча, потом спросила:

- Миша... А ты что, те деньги блатным отдашь?

Михаил усмехнулся:

- Сообразительная у тебя жена, Колька, не тебе чета... Посмотрим,
Фаина, посмотрим... Мало ли как сложится, пока трогать бы не хотелось.
Понимаешь?

- Ага, - сказала Файка, молча полезла во внутренний карман короткой
шубейки, достала пачку тридцаток и сотен, молча протянула всю пачку Мишке.

- Молодец, Фая, по дороге на Тишинку заскочим, - одобрил Кристапович,
- прибарахлим твоего Николая. Денежки-то на всякий пожарный придерживала?

Колька опять надулся, пошел по шее красным, а Файка засмеялась:

- Глупый ты, Колька, правильно твой товарищ говорит, дурак ты. Это
мои деньги, законная доля, мне ее в прошлый раз Фредик дал, все равно тебе
полпальто купить хотела. Глупый ты, начальники бабам деньги не платят...
Хотела эти на всякий случай оставить, а те - чужие, как пришли, так
уйдут...

Кристапович засмеялся, порадовался незыблемости представлений о
собственности у этой милой татарки, блатной девки - куда более точных
представлений, чем у одного вполне официального товарища, о котором Мишка
теперь думал неотступно, все время с тех пор, как дело на шоссе удалось...

Пора было ехать, он пошел греть мотор.

Сначала заехали к Нинке. Вполне успокоилась певица, была в своем
панбархате - собиралась на работу. Мишку встретила ровно и по-деловому,
без визга, дала паспорт на имя какой-то Резеды Нигматуллиной и справку о
временной Мишкиной нетрудоспособности, составленную безотказной Дорой.
Мишка, в свою очередь, отсчитал тысячу за паспорт - из своих, точнее; из
Файкиных, - и еще двести для бедной Доры, Нинку поцеловал, пожалев про
себя, что и на этот раз нету даже четверти часа, и спустился к ждавшим в
машине Кольке с Файкой. Нинка на прощанье сказала: "Если не расстреляют -
приходи, я больше трех ночей ждать не буду..." Мишка засмеялся - если не
расстреляют, придет обязательно...

Потом рванули на Тишинку. После рынка долго, часа два стояли в одном
темном дворе на Брестской, Колька обживался в только что купленных
полуботинках сухумского кустарного производства, бостоновых брюках,
куртке-бобочке с клетчатой кокеткой и богатом габардине, наверняка
принадлежавшем до этого какому-нибудь народному из Художественного театра.
Обживаясь, Самохвалов весь передергивался, как от настриженных за шиворот
волос, злобно щерясь, нес стильную одежду в Бога и в каждую пуговицу.
Особую ненависть у него вызвала молния на ширинке не то еще лендлизовских,
не то каким-нибудь борцом за мир завезенных из Стокгольма штанов.

Файка, внешне уже совершенно придя в себя, будто и не с нею было все,
что случилось за прошедшие двое суток, примостившись на приборном щитке
машине, мудрила чего-то с купленными в ближайшем писчебумажном чиночкой и
ластиком - приближала внешность неведомой Резеды на фотке в паспорте к
своей, обнаружив и к этому рукоделию большие способности: теперь с
фотографии смотрело совершенно неопределенное существо, причем никаких
следов подчистки не осталось. Покончив с новым документом, она принялась
за то же дело с другой стороны: сняла в машине шубу, стянула через голову,
не обращая внимания на Мишку и стукаясь о потолок руками, шелковую блузу с
прошвой и, оставшись в сорочке с бретельками, перекрученными на круглых,
без всякого намека на ключицы, плечах, в десять минут одними канцелярскими
ножницами постриглась, срезала косу, уложенную обычно в корону вокруг лба,
из газетных обрывков сварганила папильотки, сгоняла Кольку за бутылкой
пива, которым аккуратно, но щедро смочила сооружаемую прическу, распустив
по машине хлебный запах - и стала вылитая "я у мамы дурочка".
"Комсомольская правда" с руками бы оторвала типаж для очередного
фельетона.

Сам Мишка почти все это время пролежал на вытащенном из багажника
артиллерийском чехле под машиной, вылез оттуда, каким-то чудом почти даже
не замарав рук, и удовлетворенно похлопал "опель" по длинному островерхому
капоту. Затем он долго, с большим количеством технических слов
инструктировал Кольку, и тот в свою очередь полез под автомобиль, вылез
почти сразу же и буркнул:

- Там и десяти минут много, я за пять все сделаю.

Потом поели в машине - по франзольке, по куску чайной и по бутылке
портера на каждого, закурили...

- Мишк, - сказал Колька, не прибавив даже ничего из своих обычных
вспомогательных слов, - Мишка, а ты помнишь, чего Немо подкинул
колонистам?

- А то не помню, - сказал Мишка. - Три ножа со многими лезвиями, два
топора для дровосеков, десять мешков гвоздей...

- ...два пистонных ружья, - подхватил Колька, - два карабина с
центральным боем, четыре абордажные сабли, принадлежности для
фотографирования...

- ...две дюжины рубашек из какой-то особой ткани, с виду похожей на
шерсть, но, несомненно, растительного происхождения...

Они доедали колбасу, допивали пиво и перечисляли припасы, подаренные
таинственным капитаном людям Сайруса Смита, а рядом сидела красавица с
ясными и спокойными синими глазами, а невдалеке у "Голубого Дуная" пели, и
слова неслись в сырых сумерках: "М-моя любовь не струйка дыма..."

- Хватит херню языками молоть, - сказала Файка, - ехай, Мишка...

В зал "Метрополя" они вошли ровно в девять, оркестр отдыхал, высокий
скрипач, известный своим чудным именем и дивным исполнением танца "дойна",
который, как известно, как две капли воды похож на "фрейлехс", сидел за
роялем и, тихонько тыкая в клавиши, играл что-то из польских довоенных