Чтение 12–й страницы книги ~Причесывая жирафу~

выглядел, но теперь у него был восковой цвет лица, стеклянный взгляд и он
был страшно худым. Если бы он приклеил на свое удостоверение фотографию
селедки, то ни один таможенник и ни один флик этого бы не заметили.

Вместо губ у него под носом была черта, как будто проведенная
карандашом, а лоб у него надвисал над остальным лицом, как козырек. На
голове у него было четыре волосинки.

- Я хотел бы встретиться с маркизом, - сказал я, прижимая тыльные
стороны ладоней к бедрам, чтобы показать, что у меня хорошие манеры.

Бывшая мумия подняла веки и обволокла меня взглядом, более ледяным,
чем брачная ночь на Шпицбергене.

- О ком я должен доложить?

- Мое имя Петер Сан-Антонио Авантибра Бамусиса, - сказал я. - Я вам
сообщил свои имена только для того, чтобы у вас не выскочили пломбы, мой
дорогой. Вам будет достаточно сказать маркизу, что я приятель Градос и что
мне нужно передать ему нечто в высшей степени важное.

Синьор лакей проводил меня в салон, меблированный в стиле
Виктора-Эммануила Второго, и попросил меня подождать. Я устроился на
банкетке и стал ждать.

Я не знаю, чем занимался маркиз, но он не торопился принять
посетителя. Возможно, он находился за столом и не хотел сразу покидать
своих гостей.

Меня охватило приятное оцепинение, и вот уже ваш Сан-Антонио
задремал, как служащий министерства во время своей работы.

Но я не полностью погрузился в сон. Мои мысли бодрствовали и
продолжали работать.

Я подумал о том, что мне редко приходилось распутывать такой клубок.
Все эти убийства и кражи картин составляли такой огромный мешок загадок,
что его трудно разгадать.

Какая связь существовала между Градос и мадам Кабеллабурна? Какая
связь существовала между Градос и шофером Кабеллабурна? Какая связь
существовала между Градос и маркизом Умберто ди Чаприни?

Парень, обладающий большим количеством мозгов, чем другие, и
способный ответить на эти вопросы, автоматически имел бы право на мою
благодарность, на обеспеченную пенсию и на роскошный завтрак каждое утро.

Тяжелая дверь отворилась, и странная персона появилась на пороге.
Хотя он был молод, вы затруднились бы определить дату его рождения.

У него очень длинные руки, его аристократическое лицо было розовым и
напудренным. Волосы были платиновые и завиты как у куклы. На нем был надет
дорогой костюм из черного бархата и рубашка, отделанная кружевом на
воротнике и манжетах. Вместо галстука на шее болталась красная бархатная
лента. Покрой костюма был устаревший.

Можно было подумать, что он собирается играть в "Богеме" в Ла Скала.

У меня было некоторое подозрение в отношении красноты губ, черноты
бровей и синевы в веках.

Такого педа, как он, не фабрикуют даже в Сан-Этьене.

Он обласкал меня плотоядным взглядом, потом подошел танцующей
походкой и сел около меня на банкетку.

- Вы хотели побеседовать со мной? - пролепетало это прекрасное дитя.

- Ну, можно сказать и так.

- Беседовать! Безусловно, нет. Это не в моих возможностях, так как
для этого нужно время и желание.

- Действительно, маркиз, - ответил я.

- Меня зовут Умберто, - продолжал маркиз. И добавил: - Мои друзья
зовут меня Тото.

- Это редкая привилегия, - серьезно проговорил я, отодвигаясь на
шесть сантиметров, так как Тото касался меня.

Я попал в забавное положение, мои овечки! По счастью, он - маркиз, и
это позволит мне выйти, пятясь задом, так что не нужно бояться его
заигрываний.

Он прибавил голосом, который заставил меня задрожать:

- Вы случайно не француз?

- Да, - ответил я. - А как вы догадались об этом, монсиньор?

- Ваш заальпийский акцент восхитителен, - проворчал Умберто, лаская
мне щеку легким прикосновением руки.

Он улыбнулся.

- Таким образом, милый друг, это Градос послал вас ко мне?

- Это они были причиной моего визита, - ответил я.

- Вы с ними друзья?

- Да, монсиньор.

- Почему вы не приходили вместе с ними ночью к Тортиколи?

- Я был слишком занят в цирке. Дело в том, я причесывал жирафу, а
какой-то бездельник спрятал мою лестницу. Мне пришлось обходиться
собственными средствами.

- Но ведь это опасно! - процедил Умберто.

- Нельзя, конечно, страдать головокружением. Но у меня крепкая
голова.

- А как сегодня поживают мои милые Градос?

Я открыл свой клюв так же широко, как ворона, которая захотела сыра.

Этот типчик блефует или на самом деле не знает о том, что случилось с
Градос? Если он играет комедию, поверьте мне, это было очень хорошо
сделано, так как в его взгляде скорее сквозило откровенное простодушие.

- Вы не читаете газет, Тото? - резко спросил я.

- Напротив, я читаю "Римскую газету".

- И только?

- А к чему этот вопрос?

Разумеется, если он интересуется только римской чепухой, он еще не
узнал о новости, происшедшей этой ночью.

- Сегодня ночью с Градос произошел несчастный случай, монсиньор.

- Святая девственница! - воскликнул он на языке Данте. - Во время их
номера?

- Нет. В фургоне. Их оглушили!

- Оглушили? Но это невероятно!

- Увы, это так.

- И это серьезно?

- Исключительно серьезно, потому что они умерли!

Мой маленький маркиз издал слабый крик и потерял сознание. Я бросился
к нему. И мне известно, что делать в таком случае, так как я читал романы
княгини Сожор. Я взял его за руку и похлопал по ней.

- Маркиз! Маркиз! Придите в себя, моя дорогая!

Эффект не заставил себя ждать. Ди Чаприни открыл свои красивые глаза
и сказал умирающим голосом:

- Где я?

Я ответил, что он у себя. Он бросил взгляд на стену и, увидев портрет
своего прадедушки, пришел в себя.

- Вы, значит, так любили их? - прошептал я.

Вместо того, чтобы ответить, он вздохнул на языке Д'Анунцио:

- Я что, должен говорить обо всем сам?

Надо было думать, что между ними троими была большая любовь. Меня
беспокоила только одна штука: Градос были людьми из цирка. Они не должны
были бывать в Турине больше одного-двух раз в год, и их сношения с
маркизом должны были быть лишь эпизодическими. Откуда же такая сильная
печаль, вернее, такое сильное волнение?

Моя мысль закрутилась. Я посмотрел на свои ногти, подул на них, как
это делал один американский актер в Вестерне, когда его зацапал шериф, и
потер их о лацкан.

- Я один из первых прибыл на место происшествия, - сказал я. - Донато
был еще жив и смог сказать мне...

Я старался не смотреть на маркиза, но в то же время очень пристально
следил за ним в зеркало. Мне кажется, парни, что он покраснел под слоем
румян и, видимо, задавал себе вопрос, что же мне нужно, так как наступил
момент перейти к основному.

- Он рассказал мне о некоторых вещах, - бросил я.

- Ах, да? - пролепетала эта кукла.

Я молчал. Это было угрожающее молчание, тяжелое молчание. Парень Тото
больше не пытался поближе удостовериться, хорошо ли я выбрит. Ему стоило
огромных трудов проглотить слюну. Он также не говорил ни слова, это очень
удивительно с его стороны.

Наше молчание напоминало салон.

- Это ужасно, - выдавил Умберто без малейшего выражения.

Он еще надеялся, что я заговорю, но я почувствовал, что он дошел до
предела и воздержался от этого.

- Что же вам сказал этот бедный Донато?

- Я вам сказал: кое-какие вещи.

- Какие вещи?

Я проделал с ногтями ту же операцию, но на другой руке.

- Знаете, Тото, когда человек, на которого напали, делает перед
смертью заявление, то его следует передать только полиции.

Он глубоко вздохнул, как ребенок, который долго плакал.

- Сколько? - жалобным тоном спросил он.

Магическое слово! Сколько в нем самоотречения! Высшая
самоотверженность! Самопожертвование! "Сколько"! Сколько за то, чтобы
секрет был сохранен! Сколько за то, чтобы быть спокойным?! Чтобы мерзость
была скрыта, порок был неизвестен, честь женщины спасена!

- Это зависит от вашего доброго сердца, - ответил я, приветливо
улыбаясь.

У бедного монсиньора изменился цвет лица. Можно было подумать, что он
спал в экспрессе.

- Пятьсот тысяч лир!

- Вы принимаете меня за нищего, Тото. Лира - такая жалкая монета.

- Тогда сколько же вы хотите?