Чтение 12–й страницы книги ~Сан-Антонио в Шотландии~

времени его основания.

Я ожидал увидеть крупный завод и очень удивлен, оказавшись у небольших
строений, стоящих в глубине улочки без тротуаров.

Большие железные ворота, с узкой дверцей в них, тоже металлической.
Справа от здания администрации маленький средневековый домик, в котором,
должно быть, жили первые Мак-Геррелы - производители виски. Двор вымощен
круглыми камнями.

В глубине слева собственно завод. Под стеклянным навесом мешки с зерном,
из которого гонят виски. Справа цех, отведенный для бутылок. Машина, чтобы
мыть их, машина запечатывать крышки. Последняя вызывает у меня особый
интерес. Я, вроде бы между прочим, спрашиваю Мак-Орниша, существуют ли
другие закрывающие агрегаты, но он отвечает отрицательно. Рыжие девушки,
складненькие, как мешки с картошкой, наклеивают этикетки; другие упаковывают
бутылки в ящики. Все происходит молча, быстро и точно.

- Много бутылок вы выпускаете за день?

- Всего двести - триста,- уверяет меня толстяк-директор.

Синтия тоже принимает участие в экскурсии. Когда я не понимаю
какой-нибудь технический термин (Мак-Орниш говорит только по-английски), она
служит мне переводчицей.

Я получаю право увидеть весь производственный процесс. Только что
изготовленное виски ставят стариться в специальных бочках.

Те стоят в подходящем для них подвале, расположенном под всем комплексом
зданий. Этот огромный погреб впечатляет. Яркие лампы освещают гигантский
склеп и герметично закрытые здоровенные фляги, выстроившиеся в ряд и
напоминающие орду присевших на корточки монстров. На каждой медная табличка
с цифрами. Синтия мне говорит, что это дата залива виски во флягу. Здесь
очень хороший скотч восемнадцатилетней выдержки.

Я чихаю, потому что в этом подземелье стоит собачий холод, быстро
вытаскиваю мой платок, чтобы исправить беду, но в спешке роняю его.
Нагнувшись за платком, я замечаю, что на утоптанной земле есть нечто
необычное: несколько крохотных пурпурных пятнышек.

Если бы мы были на винном заводе, я не обратил бы на это внимания, но
виски, насколько мне известно, никогда не было карминного цвета. Пятнышки
имеют форму звезд. Это кровь, братцы. Может, рабочий поранился? И все-таки
это меня удивляет.

Экскурсия скоро заканчивается, и я наконец остаюсь наедине с Синтией. На
ней сиреневый туалет, подчеркивающий золото волос, а духи пахнут так пряно,
как лето на Кипре. Дорогая парфюмерия.

- Кстати,- спрашиваю я,- вы что-нибудь знаете о напавшем на вас?

- Ничего. Тетя Дафна не захотела, чтобы я заявила в полицию. Здесь все
жутко беспокоятся за свою репутацию и считают, что в полицейском
расследовании всегда есть нечто унизительное, даже если тебе в нем досталась
роль жертвы.

И все.

Она предлагает мне выпить чаю.

Я не говорю ей, что горячую воду предпочитаю заливать в ванну, а не в
свой желудок, и иду пить цейлонский чай с пирожными, пахнущими цветами.
Странное получается расследование, друзья. Вы же знаете, Сан-Антонио любит
активные действия, а все эти шарканья ножкой, поцелуи ручки, оттопыривание
мизинца, когда пьешь чай, не по мне. Я уже начинаю проклинать свой порыв, в
котором подсказал Старику начать это расследование.

- Вы выглядите задумчивым,- шепчет Синтия, беря меня за руку. И
добавляет:- Как ваше имя?

- Антуан. Но вы можете звать меня Энтони, я владею и английским.

Мы приятно проводим время до того момента, когда на обратной дороге в
Стингинес встречаем сэра Конси за рулем "спренетта".

Заметив его, Синтия тормозит. Мы здороваемся с таким видом, будто едим
слишком горячую картошку, и милейший Конси предлагает мне пересесть в его
машину, чтобы, как он говорит, лучше оценить ее достоинства.

Поскольку отказаться трудно, я соглашаюсь.

Едва я захлопнул дверцу, как этот малый, принимающий себя за чемпиона
мира по автогонкам, пулей срывается с места. Я отлетаю к спинке сиденья,
тогда как мой желудок остается в подвешенном состоянии сантиметрах в сорока
от меня.

У Сан-Антонио стальные нервы; убежден, в этом никто не сомневается,
потому что скептику я бы дал попробовать томатный сок из его расквашенного
носа. Вместо того чтобы икать от страха, я достаю пилочку для ногтей и
начинаю ею работать, как будто сижу в киношке во время перерыва между
сериями, а не в машине, несущейся со скоростью примерно сто восемьдесят
девять километров в час.

Эта демонстрация силы духа немного успокаивает месье Придурка, и он
сбавляет скорость. Не надо изучать его линии руки, чтобы понять, что с ним.
Ревность. Самая противная категория. Не выношу типов, сомневающихся в своих
бабах. Как будто можно найти верную жену!

Верными бывают только фригидные женщины, а как всем известно, лучше
совместно пользоваться обогревателем, чем иметь эксклюзивное право на
айсберг.

Сэр Конси дохнет от ревности. Он сразу Просек, что его невеста увлеклась
мною, и не может с этим примириться. Поэтому, как и все ревнивцы, он желает
со мной объясниться.

- Зачем вы приехали в Стингинес?- вдруг спрашивает он меня после долгого
молчания.

- Мне кажется, я уже это говорил,- небрежно отвечаю я.- Я пишу книгу о...

- Не думаю.

Я дергаюсь.

- Правда?

- Предпочитаю вам сразу сказать, что ваш рассказ о нападении на Синтию
меня не убедил. Если сюжеты ваших романов так же плохи, как эта история, то
вы явно писатель не первого порядка.

Я дергаюсь снова. Я человек не злой, но с радостью отдал бы половину
ваших доходов, чтобы объясниться с этим малым на кулаках.

- В общем,- спрашиваю я, сдержавшись,- вы ставите под сомнение слова
вашей невесты?

- Я ставлю под сомнение подлинность бандита. Плохой сценарий.

Я хлопаю его по плечу,

- Сэр Конси,- говорю,- вы отдаете себе отчет в том, что смертельно
оскорбили меня?

Здорово я завернул, а? Вы, должно быть, решили, что перепутали жанр и
читаете роман "плаща и шпаги". Более элегантно не изъяснялись и При дворе
Франсуа Первого.

- Может быть,- соглашается унылый сэр Конси, сжав челюсти.

- В таком случае я прошу вас принести мне извинения,- завожусь я.

Я больше не могу сдерживаться.

- Это вряд ли произойдет,- усмехается молодой наглец.

- Я уверен в обратном,- отвечаю.- Остановите вашу тачку, и мы поговорим.

- Думаете, напугали меня?- спрашивает он.

- Пока нет, но это не за горами

Вместо того чтобы остановиться, он вжимает педаль газа в пол. Тогда Сан-А
начинает играть в Тарзана.

Ударом каблука по щиколотке я заставляю его снять ногу с акселератора.
Легкий ударчик ребром ладони по шее, и, пока он пытается вдохнуть, я хватаю
руль и торможу.

"Спренетт" останавливается посреди дороги. Я наклоняюсь к Конси, открываю
дверцу и вышвыриваю его из машины.

Затем я вылезаю из нее сам и подхожу к нему как раз в тот момент, когда
он поднимается.

- Итак, ваши извинения? Вы берете свои слова назад? Его глаза налиты
кровью.

- Ничего я не беру. Я думаю, что вы разыграли эту сцену, чтобы сблизиться
с Синтией. Я заметил, как накануне вы бродили вокруг Стингинес Кастла. Вы
высматривали ее. Может быть, вы познакомились с ней, когда она жила на
Лазурном берегу, и теперь преследуете. Вы мерзкий французишка, худший
охотник за юбками, чем кобель...

Я бы с удовольствием ему заметил, что собакам нет резона охотиться на
предметы женской одежды, но моя ярость слишком велика. Я больше не могу
говорить. Все, что я сейчас могу, это колотить. Так я и поступаю. Вот только
и месье брал уроки бокса не на заочных курсах. Он блистательно уклоняется от
моего удара левой и отвечает ударом правой. Я получаю в физиономию его
каменный кулачок, от которого в глазах у меня начинается извержение вулкана.
Этот малыш не такой уж хлюпик, как я предполагал. Приезд Синтии на ее
"триумфе" придает мне сил. Она кричит и умоляет нас остановиться, но это все
равно что читать Верлена двум сцепившимся псам.

Поскольку Конси лупит меня правой, я пригибаюсь и отвешиваю ему прямой в
пузо. Он падает, встает, как будто сделан из резины, и начинает новую атаку,
которую я отражаю с большим трудом. Не знаю, в Оксфорде или Кембридже он
учился драться (мне на это вообще наплевать), но малый имеет все шансы стать
отличным профессиональным боксером.

Мне становится неприятно, что меня может нокаутировать шотландец, да еще
на глазах у красотки, неравнодушной ко мне. Соберись, Сан-А, ты сражаешься
за Францию!

Я сжимаю зубы и выдерживаю его натиск. Нужно заставить его поверить, что
я выдохся, что он побеждает и ему осталось нанести всего один удар, чтобы
отрубить меня. Конси теряет бдительность и раскрывается. Я вижу перед носом
его печень, незащищенную, как канатоходец на проволоке над Ниагарой. Давай,
Сан-А! Хороший удар! Ну!

И это происходит.

Конси получает мой кулак как раз в то место, что нужно, и издает звук
трамвая, тормозящего на крутом спуске. Он падает. К счастью (для меня),
падает он вперед, что позволяет мне встретить его великолепным ударом по
бровям. Они разлетаются, как пуговицы ширинки месье, подсматривающего за