Чтение 12–й страницы книги ~Противостояние~

Костенко кашлянул, закурил:

- Найдите время сразу же написать в горвоенкомат по поводу пенсии
матери. Что еще?

- Жду заключения экспертизы о методе расчленения трупа Милинко: по
предварительным данным, его не расчленяли, Владислав Николаевич, его
топором рубили...

- Кто это сказал?

- Да тут...

- Не понял.

- Так считает Саша.

- Журбин?

- Нет, моя Саша. Жена.

- Она-то что про наше дело знает?

- Я тут долго засиживался, товарищ полковник, и позволил себе
пригласить ее...

- Ревнует?

- Нам, грузинам, это качество женской души неизвестно, - рассмеялся
Тадава, поняв, что Костенко не рассердился, выслушав его признание.

- Вообще-то жен в угрозыск не приглашают, это не кафе "Ласточка", -
заметил все-таки Костенко. - Она у вас хирург?

- Да.

- Убеждена, что расчленял не специалист?

- Абсолютно.

- Привлеките ее к экспертизе.

- Неудобно, она ж мою фамилию носит.

- А что - за это деньги платят? - удивился Костенко. - За подсказку,
кстати, спасибо, я тут проведу повторную экспертизу, задам такой же
вопрос: "Мера компетентности убийцы в расчленении трупов". Ничего вопрос,
а?

- Страшный вопрос.

- Страшный - если глупый. Циничный, стоило бы вам заметить, и я бы на
вас не обиделся.

...Ответ магаранских экспертов был не столь утвердителен, как
заключение Саши Тадавы: "Скорее всего, труп Минчакова был расчленен
топором; навыки специалиста-мясника или ветеринара не просматриваются
явно, однако в связи с давностью совершения преступления категорического
ответа на поставленный вопрос дать не можем".

- Ладно, едем к Журавлевым, - сказал Костенко, выйдя с Жуковым из
городской клиники, - больше тянуть смысла нет.

- Есть смысл, - угрюмо ответил Жуков, - днем раньше, днем позже, а
дело только выигрывает, если погодить. Мы ж их пасём, глаз с них не
сводим...

- Я сводки ваши читаю, нет в них ничего интересного. Так можно целый
год водить, едем, я чувствую, надо ехать.

- Вы хоть при молодежи про "чувства" не говорите, я ведь воспитываю
их: "чувства девице оставьте, логикой жить надо", а вы...

- Логика, между прочим, тоже чувственна... Сначала - чувство, а уж
потом его исследование. Когда наоборот - тогда идея в реторте,
неинтересно... Я согласен с мнением, что во многом с художников надо брать
пример, с писателей - они умнее нас и знают больше, потому как
обескоженные, то есть чувственные. У нас с вами под рукой и сводки, и
донесения, и таблицы - тем не менее они все точнее ощущают, тоньше,
следовательно, вернее. А почему? Чувство, Жуков, чувство.

- Так и начнем сажать кого попало - чувствую, и все тут!

- Сажать - чувства не требуется. Я ж не сажать Журавлева хочу, а
наоборот, вывести из-под подозрения. Когда честного человека долго
подозревают, ненароком можно и его в преступника превратить...

- То есть как не знаю? - удивился Журавлев, усадив на диван Костенко
и Жукова. - Михаил родом из Весьегонска, и мы оттуда же. А в чем дело?

Из кухни, вытирая руки ослепительно белой медицинской салфеткой,
вышла красивая, высокая женщина. В отличие от загибаловской жены, глаза ее
были обычны, тусклы даже, однако высокий лоб, вздернутый веснушчатый нос и
очень красивый рот - треугольником - делали лицо запоминающимся, как-то
по-особому зовущим.

- Товарищи из милиции, - пояснил Журавлев. - Интересуются Мишей.

- Мы им тоже, кстати, интересуемся, - ответила женщина. - Обещал
передать посылку маме, да так и не передал... Копченая колбаса и две банки
красной икры...

- Он не писал вам больше? - спросил Жуков.

- А он никогда не писал. Он только телеграммы отправлял, образованием
не замучен, - усмехнулся Журавлев и повторил: - А в чем дело, почему вы им
заинтересовались? Попал он в тюрьму случайно, вышел, работал, как я знаю,
отменно...

- У него родных нет? - спросил Жуков.

- Отчим, по-моему, есть, но он с ним не дружит, - ответил Журавлев, -
тот вроде бы с матерью его был груб. Миша его винил в смерти Аграфены
Васильевны...

- Это кто такая? - спросил Жуков. - Мать, что ль?

- Да, мама, - ответила Журавлева, посмотрев на Жукова сузившимися
глазами.

- Обиделись на слово "мать"? - вздохнул Костенко. - Меня тоже
коробит, хотя, позволю напомнить, название романа Горького кажется нам
прекрасным - "Мать".

- А вы замечали, - ответила женщина, - что слово написанное и слово
сказанное разнятся друг от друга?

Костенко подумал, что Журавлева представляет собою такой тип женщин,
настроение которых меняется мгновенно; люди, столь остро реагирующие на
слово, относятся, как считал Костенко, к числу самоедов, с ними трудно,
постоянно надобно выверять себя, подлаживаться, а это плохо. "Впрочем, -
подумал он, - "с кем протекли его боренья? С самим собой, с самим собой".
- И тут же себе возразил: - Но это же Пастернак писал о художнике, а здесь
красивая ветеринарша".

- Я замечал это, - ответил, наконец, Костенко. - Я согласен с вами,
но мой коллега никак не думал обидеть память мамы вашего друга, просто,
увы, мы привыкли говорить языком протокола, а в протоколе "мама" не
употребляется, как и "папа", впрочем. ...Пришли мы к вам вот с каким
вопросом: когда вы в последний раз видели Минчакова? С кем? Что он вам
рассказывал о себе, о своих планах, друзьях? Был ли он с похмелья? Весел?
Грустен?

- Да вы объясните, в чем дело, - капризно рассердилась женщина, -
иначе вспоминать трудно.

- Вот если мы объясним вам, в чем дело, вы как раз и можете все
напутать, - ответил Костенко. - Вы станете - хотите того или нет -
подстраиваться под то, что мы вам откроем. Чуть позже я вам все доложу.

- Ничего не понимаю, - резко повернувшись, женщина вышла на кухню.

- Гражданка Журавлева, - скрипучим голосом сказал Жуков, - вы
вернитесь, пожалуйста, в комнату, потому что мы к вам не в ладушки пришли
играться, а работать. Если желаете, могу вас официально вызвать в угрозыск
для допроса...

- Так я к вам и пришла, - усмешливо откликнулась женщина с кухни.

Жуков посмотрел на Костенко, пожал плечами: "Доигрался, мол,
полковник в демократию, вот теперь и выходи из положения".

- Вас доставят в милицию с приводом, - сказал Костенко. - Пожалуйста,
сядьте рядом с мужем, и мой коллега начнет записывать ваши ответы.

- Дина, - сказал Журавлев, - ну, успокойся, иди сюда.

- А с чего ты взял, что я неспокойна?! - спросила женщина,
возвращаясь в комнату, - белая салфетка по-прежнему была в ее тонких
красивых пальцах. - Рассказывай, я буду добавлять, если что не так...

- Миша приехал к нам вечером, - начал Журавлев. - Не помню, в какое
время, но уже давно было темно. Да, Дин?

- А какая разница? - она пожала плечами. - Правильно, вечером...

- Снег еще пошел.

- Снег с дождем, - уточнила женщина.

- Да, верно, снег с дождем, - Журавлев закурил, сцепил пальцы,
вывернул их; хруст был ужасен; Костенко поморщился. - Он спросил, готова
ли посылочка для мамы, но Дины еще не было дома; я сказал, что она сегодня
должна все собрать, попросил его приехать попозже или завтра утром, а он
ответил, что тогда опоздает на самолет. Я ему предложил перенести вылет на
завтра, чтобы Диночка не бегала с посылкой, спешка нервирует...

- А вы где были? - не глядя на женщину, спросил Жуков.

- Это кого спрашивают? - поинтересовалась Журавлева.

"Ну, змея, - подумал Костенко, - не баба, а змея, ей-богу".

- Это вас спрашивают, - сказал Костенко. - Вы когда пришли?

- Не помню... Когда я вернулась, Миша все еще не хотел оставаться, но
я сказала, что встретила его подругу и она им очень интересуется. После
этого я поняла, что он задержится...

- Он был сильно пьян?

- Нет, - Журавлева быстро взглянула па мужа. - Я, во всяком случае,
не заметила.

- Как зовут подругу? - спросил Жуков.

- Дора, - ответил Журавлев, снова глянув на лицо жены, - Дора
Кобозева.

- Дора Кобозева? Она черненькая? Миниатюрная? - легко спросил
Костенко.

Журавлева усмехнулась:

- За глаза ее зовут "бульдозер"... Она - огромная... И очень не любит