шейся любви, если я с комической торжественностью обещал ей никогда не
намекать на это и помочь ей забыть ее разочарование, то это как-то свя-
зано с тетей Элизой и ее сестрой? Мне было бы трудно признаться даже му-
жчине, что для меня слова "заниматься любовью" автоматически вызывают
представление о белокуро-розовом теле, пышном и теплом, быть может нем-
ного слишком мягком, - теле моей тети.
я видел только мельком, но которая запечатлелась в моей памяти так же
резко, как рисунок Фелисьена Рожа? И даже майор...
моя жена, точнее, какую Элизу в мужском воплощении" какую Еву мужского
рода?
вместе в такой близости, как это только возможно, спим в одной кровати,
воспитываем одних и тех же детей, мы не можем передать друг другу то,
что в действительности лежит глубоко за нашими поступками.
ферме. Ее отец был известный врач. Ее мать умерла от кровоизлияния сов-
сем молодой, и Жанна сохранила в душе образ нежной и хрупкой мамы. Моя
мать живет на улице Шампионне и прибегает ко всевозможным хитростям,
чтобы заставить меня помогать моему брату Гильому деньгами или моим
скромным влиянием.
дождь, и я один, несмотря на то, что я в Париже и что у нас июнь, вызы-
ваю в памяти бочонки с уложенными на них досками.
направился к холодильнику и поел. Это хитрость. Животное кормят, и вско-
ре равновесие восстанавливается, равновесие более или менее хрупкое, за
которым в дальнейшем достаточно наблюдать, чтобы оно не нарушилось. Это
не мешает иногда не выдержать, прожить один какой-нибудь день в ускорен-
ном ритме, как этот, например... И вот я уже едва могу сказать, было ли
это вчера, позавчера или еще на день раньше! Вас как бы охватывает порыв
ветра, он создает иллюзию, что вы устремляетесь к чему-то новому, краси-
вому, к чему-то...
но купить новую машину и затеять поездку на юг. И потому я даже не уди-
вился, когда Жанна сказала мне, что Било заболел.
тельность. Изумляет, что я ем через несколько минут после того, как чуть
не потерял сына. Проснувшись, она с изумлением видит, как я спокойно пи-
шу что-то в школьной тетради.
детстве, чтобы обмануть судьбу. Она видит мое большое мягкое тело, мою
большую голову и, думая, что мысли в ней немного неясные, ошибается так
же, как моя мать, до сих пор считающая, что самый умный человек в нашей
семье - это Гильом.
кухне, где напевал кипятильник. Давно уже я не наслаждался мирным теплом
кухни, с ее тщательно начищенной плитой и другой печью, поленьями и их
запахом, буфетом с расписной фаянсовой посудой, наконец, стульями,
мельчайшие соломинки которых я знал лучше, чем кто-либо, потому что,
опираясь на эти стулья, я научился ходить.
ся дверь; им пришлось опустить глаза, чтобы обнаружить человечка с
большой головой, который стоял, не смея ни войти, ни отступить обратно в
комнату. Мать взяла меня за руку, не глядя, не говоря ни слова, с тем
непререкаемым авторитетом, который мы наблюдаем у матери, когда она, на-
пример, ведет за руку, не оборачиваясь, ребенка, а он упирается, но
все-таки тащится за ней. Дверь была затворена. Тепло восстановилось. Ды-
ры закрылись.
кепи на затылок; перед ним на вощеном столе стояла рюмка; мать очистила
для нее место, сдвинув свою медную посуду на другой конец стола, в этот
день недели она всегда чистила медные кастрюли.
стола, руки его висели, и в пальцах он держал дымящуюся сигарету.
бовалось, и отвечала, глядя на толстую записную книжку, в которой поли-
цейский начал писать лиловым карандашом: - Это было в прошлую среду. Я
точно помню дату, потому что Жамине, мой зять, заходил сюда немного поз-
же...
Первой моей мыслью было, что она ошибается, но мать почувствовала, что я
шевельнулся, повернулась ко мне, посмотрела на меня...
как-то особенно пристально посмотрела на меня. Я не почувствовал, что
она боится. Ее глаза не умоляли меня. Нет! Повторяю, она была спокойна,
уверена в себе, зато я очень сильно покраснел.
вая.
ществом чудовищной силы и безмятежности. Думал ли я в какой-то момент,
что она путает из-за того, что Жамине заходил два раза?
ошибка была намеренной.
рается куда-нибудь ехать? Как просто она ответила:
она прощала ему этот вопрос.
жнейшее сплетение обстоятельств. Мысли мои так же распухли, как и
пальцы, как все мое тело, как одеяло и подушка, когда у меня начинался
жар.
не, приходил в первый раз. Второе его посещение, то именно, которое ин-
тересовало полицейских, имело место несколько дней спустя, самое раннее
в пятницу, и в этот день он пришел как раз тогда, когда дядя Тессон
только что вышел от нас и в кухне никого не было.
домой и его исчезновение нас совершенно не касалось. А если, случайно,
он вообще не выходил в среду, если тетя Элиза заявит, что он тогда весь
день сидел дома?
рюмку.
ли у него связи?.. Вы понимаете, что я имею в виду...
жку, а второй полицейский молча поднялся.
тильника в кастрюлю. Она мне ничего не сказала. Не задала никаких вопро-
сов.
точное, каким оно может показаться: с этой минуты мать перестала на меня
смотреть.
были рассказанные мною события, всегда считал свою мать чужой.
миллиметр был как бы склеен с моей жизнью, между женщиной тридцати двух
лет и мальчишкой, еще не совсем пришедшим в себя от сильного жара, роди-
лась тайна.
чение долгих лет я каждый день ходил на улицу Щампионне. Я пойду туда
завтра или послезавтра. Каждый месяц я плачу матери пособие, на которое
она может жить.
Тессоном.
пришедшие с визитом. Она даже считает себя обязанной, как только я при-
хожу, достать из буфета рюмку и дать мне чего-нибудь выпить. Если я пы-
таюсь анализировать чувства, возникшие у меня с того дня по отношению к
матери, мне кажется, что в них присутствует восхищение. Но восхищение
холодное, чисто интеллектуальное.
историю нашей семьи, потому что у нас всегда было правилом целомудренно
умалчивать о самом важном. Так, например, мне говорили:
частья, а твоя мать была мужественной. Я принимал это мужество на веру
тем более потому, что оно соответствовало внешнему виду моей матери, но
я был бы неспособен уточнить, в чем сказалось ее мужество.