Чтение 12–й страницы книги ~Три комнаты в Манхаттане~

сорок. Мы женаты уже семнадцать лет. Моему сыну скоро будет шестнадцать.

Говорил он все это с каким-то отрешенным видом и вполне естественно
смотрел на одну из фотографий, украшавших стену. Потом поднялся и стал
ходить взад и вперед по комнате, пока не кончил рассказывать.

- Прошлой зимой, совершенно неожиданно, она мне объявила, что
покидает меня и будет жить с одним молодым актером, который только что
окончил театральный институт и принят в Комеди Франсэз. Ему был двадцать
один год. Происходил этот разговор вечером в нашем доме в Сен-Клу... Это
дом, который я построил, ибо я всегда любил собственные дома... У меня
очень буржуазный вкус, надо тебе сказать...

Я только что вернулся из театра... Она появилась вскоре после меня.
Пришла ко мне в кабинет-библиотеку и, пока объявляла о своем решении с
эдакой мягкостью, теплотой в голосе и, я бы даже сказал, с нежностью,
мне и в голову не могло прийти, что тот, другой, уже ожидает ее прямо у
двери дома, сидя в такси, которое должно было их увезти.

Признаюсь вам...

Он тут же поправился:

- Признаюсь тебе, что я был так поражен, до такой степени ошеломлен,
что попросил ее хорошенько подумать. Я понимаю теперь, какой смешной
казалась ей моя реплика. Я сказал: "Поди поспи, малышка. Мы поговорим об
этом завтра на свежую голову".

Тогда она призналась:

"Но дело в том, Франсуа, что я уезжаю прямо сейчас. Ты что, не
понимаешь? "

Что же именно я должен понять? Что это настолько срочно, что она не
могла подождать до завтра?

Я действительно тогда не понял. Теперь, кажется, я понимаю. Но я
вспылил. И, должно быть, наговорил много чудовищных вещей.

Она же не переставала повторять, сохраняя полное спокойствие и почти
материнскую нежность в голосе:

"Как жаль, Франсуа, что ты не понимаешь! "

Они оба немного помолчали. Тишина была какая-то полновесная,
абсолютная, в ней не чувствовалось ни тревоги, ни смущения. Комб закурил
трубку так, как обычно это делал в некоторых своих ролях.

- Я не знаю, довелось ли тебе ее видеть в театре или в кино. Еще и
сегодня она продолжает играть молодых девушек, и не выглядит смешной.
Лицо ее, кроткое, нежное, немного печальное, украшают огромные глаза.
Они смотрят на вас пристально, полные наивного простодушия. Ну, можно
сказать, что это глаза косули, которая с потрясением и упреком
разглядывает так зло ранившего ее охотника. Это в духе ее ролей, и в
жизни она была такой же, как в ту ночь.

Все газеты об этом писали, одни культурно, деликатно, другие же
откровенно и цинично. Этот юнец покинул Комеди Франсэз, чтобы
дебютировать в одном из театров на бульваре в той же пьесе, что и она.
Комеди Франсэз предъявила ему иск за нарушение контракта.

- А твои дети?

- Мальчик в Англии, в Итоне. Он там уже два года, и я хотел, чтобы
ничего не менялось. Дочь живет у моей матери в деревне около Пуатье. Я
вполне мог бы остаться в Париже. Я продержался там около двух месяцев.

- Ты любил ее?

Он посмотрел на нее, как бы не понимая того, что она сказала. В
первый раз так вдруг получилось, что слова не имели для них одинакового
смысла.

- Мне предложили главную роль в одном серьезном фильме, где она была
тоже занята, и я знал, что она туда в конце концов устроит и своего
любовника. В нашем ремесле мы обречены постоянно встречаться. Вот один
пример. Поскольку мы жили в Сен-Клу и возвращались вечером на машине,
нам нередко приходилось видеть друг друга в ресторане Фуке, на
Елисейских полях.

- Я хорошо знаю это место.

- Как и большинство актеров, я никогда не ужинаю перед спектаклем,
зато довольно плотно ем после. У меня было постоянное место у Фуке. Они
там заранее знали, что мне нужно было подавать. Ну и вот! Может быть, и
не на следующий день, во всяком случае, совсем немного времени спустя
после ее отъезда, там, в ресторане, оказалась моя жена, и была она не
одна. Она подошла и поздоровалась со мной за руку так просто и
естественно, что могло показаться со стороны, что мы разыгрываем сценку
из какой-то пьесы.

"Добрый вечер, Франсуа".

И тот, другой, нервно пожал мне руку и еле слышно пробормотал:

"Добрый вечер, господин Комб".

Они, конечно, ожидали, и я это прекрасно понимал, что я предложу им
тут же сесть за мой стол. К этому времени мне уже подали ужин. Я как
сейчас вижу эту сцену. В зале было человек пятьдесят, среди них два или
три журналиста, и все они смотрели на нас. И вот тогда, в этот вечер, я,
не задумываясь о последствиях моих слов, объявил им:

"Я собираюсь покинуть Париж в ближайшее время".

"Куда же ты направляешься? "

"Мне предложили контракт в Голливуде. И поскольку теперь ничто меня
не удерживает здесь... ".

Было ли это с ее стороны проявлением цинизма или же она просто не
понимала? Нет, я думаю, что циничной она не была никогда. Она приняла за
чистую монету то, что я ей сказал. Ей было прекрасно известно, что
четыре года тому назад я действительно получил предложение из Голливуда
и что я тогда отказался, с одной стороны, из-за нее, ибо она не была
включена в ангажемент, а с другой - из-за детей, тогда еще слишком
маленьких.

Она мне сказала:

"Я очень рада за тебя, Франсуа. Я всегда была уверена, что все
уладится".

А они так и стояли у стола. В конце концов я пригласил их сесть, сам
не знаю зачем.

"Что вы будете заказывать? "

"Ты же прекрасно знаешь, что я не ем перед сном.

Только фруктовый сок".

"А вам? "

Этот идиот подумал, что должен заказывать то же, что и она, и не
осмелился попросить чего-нибудь покрепче, а он в этом явно нуждался,
чтобы придать себе апломба.

"Метрдотель! Два фруктовых сока! "

Я продолжал поглощать свой ужин, а она сидела передо мной.

"Есть у тебя новости от Пьеро? ", - спросила моя жена, вынимая из
сумки пудреницу.

Пьеро - так мы называем нашего сына.

"Три дня назад я получил от него два письма. Ему там по-прежнему
очень нравится".

"Тем лучше".

Видишь ли, Кэй...

Почему-то именно в этот момент, не раньше и не позже, она попросила
его:

- Зови меня, пожалуйста, Катрин. Тебе не трудно?

Он ходил взад вперед мимо нее, на минуту остановился и сжал кончики
ее пальцев.

- Видишь ли, Катрин... Все время, пока длился ужин, моя жена
беспрестанно поглядывала на своего маленького идиота, как будто желала
ему сказать:

"Все же так просто, ты же видишь! Поэтому не надо бояться".

- Ты ведь по-прежнему любишь ее, да?

Насупившись, он дважды обошел комнату. Дважды останавливался и
устремлял свой взгляд в сторону старого еврея-портного в комнате
напротив. Затем, сделав затяжную паузу, как в театре перед главной
репликой, он встал так, чтобы его лицо и глаза были ярко освещены,
прежде чем четко произнести:

- Нет!

Он совсем не хотел волноваться, даже не был взволнован. Для него
крайне важно было, чтобы у Кэй не сложилось неверного представления обо
всем этом. И он торопливо заговорил в резком тоне:

- Я уехал в Соединенные Штаты. Мой друг, один из наших самых крупных
режиссеров, мне говорил: "Место в Голливуде тебе всегда обеспечено.
Такой актер, как ты, может и не ждать, пока к нему явятся с предложением
о контракте. Езжай прямо туда. Обратись к такому-то и такому-то от моего
имени".

Что я и сделал. Меня очень хорошо приняли, очень вежливо.

Ты понимаешь теперь?

- Приняли очень вежливо, но не предложили никакой работы.

- "Если мы решим ставить фильм, где будет чтонибудь подходящее для
вас, мы вам дадим знать".

Или еще:

"Через несколько месяцев, когда мы утвердим программу будущего
производства фильмов... "

Вот и все, Кэй. И ты видишь, как все это глупо.

- Я же тебя просила называть меня Катрин.

- Извини, пожалуйста. Я постепенно привыкну. В Голливуде есть
несколько французских артистов, которые хорошо меня знают. Они были
очень добры ко мне. Все хотели мне помочь. Но я висел на них мертвым
грузом. А у них и без того хлопотная и нелегкая жизнь.

Я не хотел их больше стеснять и предпочел переехать в Нью-Йорк. Ведь
контракты можно заполучить и здесь, а не только в Калифорнии.

Сначала я жил в роскошном отеле на Парк-авеню.

Потом в отеле поскромнее.