Чтение 12–й страницы книги ~Заботы пятьдесят третьего года~

- Читал.

- Ну и как?

- На уровне. Про то, как льют сталь, а шлак отбрасывают.

- Злободневно, - неопределенно отозвался Сам. - Ну, на сегодня
достаточно. Топайте домой, орлы.

Казарян непроизвольно хихикнул. Сам покосился на него, спросил с
опаской:

- Ты что смеешься?

- Представил, как орлы топают, товарищ комиссар!

- Наглец ты и зубоскал, Казарян. Да, Саня, я сегодня со Скориным
беседовал. Он мне понравился. Скромный в отличие от вас, наглецов.

- Я завтра на работу во второй половине дня приду, товарищ комиссар.
Можно?

- Это почему? - недовольно осведомился Сам - любил, чтобы все всегда
были под рукой.

- В баню хочу сходить, помыться. От меня уже козлом отдает.

- Уж если так запаршивел, то давай. - Сам поднялся. - Еще раз спасибо
вам, ребята, за то, что муровскую марку высоко держите.

В восемь часов они встретились у метро "Сокол" и пошли к Ивану
Павловичу. Квартиру эту на улице Левитана Иван Павлович получил год тому
назад. Получил, конечно, он, но выбирала ее Алевтина Евгеньевна, Алькина
мать. Когда Ивану Павловичу стало совсем невмоготу ходить в уборную через
двор, она написала гневное письмо секретарю М.К. Никите Хрущеву. Письма по
жилищным делам Хрущев, вероятно, получал тысячами и вряд ли сам лично на
них реагировал. Но с этим письмом, именно с этим, он ознакомился потому,
что писалось в нем о тяжкой судьбе его однокашника по Промакадемии.
Незамедлительно приехал помощник с ордером, и все семейство переехало в
шикарную двухкомнатную квартиру. Алик в этой квартире не жил: два года как
он вместе с женой, а потом и дочкой поселился в комнате Ларискиного мужа,
который вместе с Ларисой жил за границей. Он был помощником
военно-морского атташе в Дании. Сестра баловала Алика: привозила и
присылала ему разнообразные заграничные шмутки, и поэтому он считался
пижоном. Его даже прорабатывали на комсомольском собрании, как стилягу.

Они повернули направо к Песчаной улице. Когда проходили Песчаные
бани, Александр напомнил сам себе:

- Завтра в баньку схожу.

Перешли по мостику речку Таракановку.

- Сколько ты отца моего не видел, Саня?

- Полгода, Алька. - Виновато признался Александр.

- Ты только не пугайся. Он очень изменился.

- Господи, ну почему так? Ведь он был здоров как бык!

- Ты, главное, виду не подавай. Но и не резвись слишком бодро. Он
ведь все про себя понимает.

Пришли. Перед дверью Смирнов подобрался, снял кепку, пригладил волосы
и обернулся к Алику. Тот кивнул - порядок.

Иван Павлович, маленький, сухонький лежал на диване и улыбался им.

- Выбрался ко мне все-таки. Ну, здравствуй, Александр.

Он отодвинул книгу, очки и осторожно поднялся. В ловких светлых
брюках, в бежевом, мощной вязки пуловере, в белоснежной сорочке с
распахнутым воротом (все Ларкины презенты) он выглядел хрупким морщинистым
мальчиком. Смирнову стало больно и страшно. Он весело улыбнулся и сказал:

- Здравствуйте, Иван Павлович. Вы просто какой-то иностранец!

- Ларка одевает. А что? Правда, ничего?

- Шик-модерн!

В комнату вошла Алевтина Евгеньевна и строго спросила:

- Александр, ты есть хочешь? Алика я не спрашиваю. Он хочет всегда,
жена так его кормит.

- Уж и не знаю, Алевтина Евгеньевна. Не думал как-то.

- А я знаю. Хочешь.

- Аля, - попросил Иван Павлович, - дай нам поговорить, а?

- Говори, конспиратор, - ласково обиделась жена и ушла на кухню.

Алик взял в руки книгу (то был "Петр Первый"), осмотрел ее, большим
пальцем листанул как карточную колоду.

- Лейпцигское издание, - догадался он. А, собственно, почему стоим? В
ногах правды нет.

Иван Павлович устроился на прежнем месте, Александр сел на стул у
круглого стола, а Алик развалился в старом своем привычном кресле.

- А где она есть? - спросил Александр и, вспомнив, рассказал,
посмеиваясь: - Еду как-то на двенадцатом по Ленинградке. Народу довольно
много. Кондукторша объявляет: "Следующая - Правда!", а вальяжный такой
мужик, выпивши, естественно, спрашивает мрачно: "А где она, ваша правда?"
В момент весь троллейбус притих. Никто не смотрит друг на друга, и все
чего-то ждут. Вальяжный гражданин сошел у Лозовского, и все сразу
оживились, заговорили...

- Ты к чему это рассказал? - поинтересовался Иван Павлович.

- К слову пришлось. Забавно.

- Забавного мало. Запуганные люди, запуганные. Все боятся.
Начальства, соседа, что люди скажут.

- А лучше, чтобы ничего не боялись, Иван Павлович?

- Человеку нужна свобода, Александр. Свобода от страха.

- Вон мои клиенты получили свободу. Никак не расхлебаем.

- Вы им не свободу дали, а из тюрьмы выпустили.

- Не вижу разницы.

- Твои клиенты - пена, грязная пена. Для них свобода -
вседозволенность. Свобода нужна народу, который избрал в истории свой
путь. Свобода позволяет каждому сознательно с внутреннего своего согласия
идти этим путем. А страх ждет палки. Палка или бьет, или указывает.

- А если не пойдут этим путем без палки?

- Значит, я прожил неправильную жизнь.

- Все-таки порядок нужен, Иван Павлович.

- Да. Порядок народовластия, порядок демократии.

- Вот вы говорите - народ! Народ! Народ - это люди, человеки. За ними
- глаз да глаз. Распустить, так черт-те что получится.

- Бойся профессиональных шор, Александр. Я знавал многих, считавшших
и считающих, что люди стадо несмышленышей, которому помимо вожака нужны
пастух и свирепые кавказские овчарки. Пастух направит куда надо, а овчарки
не пустят куда надо.

- Я, что ли овчарка? - с обидой спросил Александр.

- Не стань ею, Александр. - Иван Павлович не выдержал, поднялся, с
трудом прошелся по комнате. - Умер тот, кого я боялся. Единственного
боялся, его. Мы себя всегда оправдываем. И я оправдывал себя и всех.
Старательно отряхиваясь от сомнений, думал: так надо, это историческая и
сегодняшняя необходимость. И, не размышляя, делал, как указывал он. Мы
потихоньку становились рабами, потому что страх порождает рабов. Он всех
загонял в страх, чтобы сделать народ послушным стадом. Крестьян -
беспаспортным режимом, рабочих - законом о прогулах и опозданиях,
интеллигенцию - идеологическими компаниями и постановлениями.

Иван Павлович закашлялся. Воспользовавшись паузой, Алик прочитал
стихи:

- Оно пришло, не ожидая зова,

Оно пришло и не сдержать его.

Позвольте мне сказать вам слово,

Простое слово сердца моего.

- Это еще что? - откашлявшись, спросил Иван Павлович.

- Стихи, - объяснил Алик. - В сорок девятом три наших самых
знаменитых поэта написали их к его семидесятилетию. Кончались они так:
"Спасибо вам за то, что вы живете на земле". А называлось "Простое слово".
А ты сегодня нам свое простое слово сказал.

- Э-э-э, да что там! - махнул рукой Иван Павлович. - Мало ли за
двадцать пять лет слов наговорили. И великий, и учитель всех и вся, лучший
друг советских физкультурников. И я эти слова говорил.

Он отошел к окну и оттянул штору. За окном окружная железная дорога:
светили прожектора, бегал маневровый паровоз, стучали, как в кузнице,
железными буферами перегоняемые с места на место вагоны - формировался
состав. А над всем царил искаженный динамиками нетерпимый бабий голос
диспетчера.

Он нас к победе привел, Иван Павлович, - в спину ему сказал
Александр.

Иван Павлович обернулся и ответил ему, как недоумку:

- Запомни раз и навсегда: к победе привел нас ты. И миллионы таких,
как ты. - Он прошел к дивану и опять прилег. Устал. - Я очень на вас
надеюсь, Саша. На тебя и на этого вот балбеса. В ваших руках будущее
великой державы. Вы, лучшие из лучших, фронтовики...

- Лучшие из лучших в земле мертвые лежат, - с горечью перебил
Смирнов.

- А ты?

- А я - живучий. Только и всего.

- Так стань лучшим. В память о тех, неживых.

- Иван Павлович, за что вы сидели? - вдруг спросил Александр.

- Ни за что.

- Поэтому и выпустили?

- Выпустили потому, что я ничего не подписал.

- А что надо было подписать?

- Что я - шведский шпион.

- Почему шведский?

- А что шпион, ты не сомневаешься? - пошутил Иван Павлович. - Я в