владычица каморки умудрилась таинственными звуками - обрубками слов,
междометиями и чередованием преувеличенно шумных вдохов и выдохов -
ублажать страждущих и поддерживать вполне осмысленный, даже игривый
разговор с гостьей. Разговор отличался той странностью для постороннего
уха, что и беседа двоих, бегло швыряющих друг в друга фразами да еще и на
непонятном языке. Фердуева собеседницу не слушала, пальцы машинально
забрасывали в зев сумки плоские жестянки, укладывали поверх вафельные
пачки, в то время как обладательница холеных, отмоченных в ванночках и
растворах, отбеленных кремами и мазями рук мысленно пребывала в подвале
института, подведомственного Почуваеву и Помрежу.
провизию и полезла в сумку за деньгами.
получения духов Фердуева ей была должна, а не наоборот, так духи реальнее,
не уплывет высокоценимый флакон, хотя Фердуева слово держала намертво, как
смертники оборону.
фотогалерею на стенах и уже у двери поинтересовалась:
порукастее и чтоб нетрепливые.
выщипанными бровями, завсекцией принадлежала к породе соотечественников,
коим засвидетельствовать, что они чего-то не могут или не имеют
соответствующих связей - нож острый, все одно, что самооговор, признание в
наитяжком грехе. Глаза Наташки засияли.
схвачены, металлоремонты на все вкусы и вообще...
жестко, с плохо скрытой угрозой мало кто может спросить...
банки неизвестного происхождения.
подвальной лампы. Мишка Шурф взъерошил кудри, приблизился и зашептал.
истертых ступенях, шмыгнул в каморку к Наташке. Через минуту из-за фанеры
докатился заливистый смех и резко оборвался, как Пачкун кивнул на дверь и
поднес палец к губам. Отношения с Наташкой секретом не были, но Пачкун
обожал поиграть в осторожность, полагая, что осязаемая осмотрительность
придает ему вес в чужих глазах.
балаболил, обстоятельно доложил, точно...
вдруг притормозила: может Шурф лучше? Васька надежнее, а Шурф ушлее и
осведомленнее будь-будь, и концов, похоже, у Шурфа больше. Мишка поставлял
денежных клиентов, что приезжали в столицу на картежные олимпиады, ниже
мастеров общесоюзного класса мясник ни с кем дел не имел: по-первости,
когда Фердуева вызнала, почем играют - не поверила, а когда убедилась,
отдала олимпийцев целиком в ведение Шурфа. За негоциантов с Кавказа,
напротив, отвечал Васька Помреж, среднеазиатов курировал Почуваев.
Клиентура Помрежа любила девочек; клиентура Шурфа отдавала должное слабому
полу выборочно, силами картежного молодняка, а в основном - люди
серьезные, предпочитали покой, вкусную еду и хорошие вина; клиентура
Почуваева типизации не поддавалась.
щеку мясника. - На той неделе один твой клиент, свердловчанин, кажется,
напряг Помрежа, вел себя уралец не-парламентски. Объясни таким, Миш, в
столице на воспитательную работу времени нет. Поуйми братьев-провинциалов!
- Со столичной уверенностью в себе подытожила хозяйка промыслов.
Одно жаль: идиоты денег Мишке не жалели, и Фердуева не скупилась. Мишка
сосал обе стороны в обе щеки, терять не с руки, повторил, - бу сде! - уже
в спину женщине, вышагивающей вверх по лестнице.
себе, почему Мишка покорно талдычит - бу сде. Пачкун ревновал, уверовав
давно, что исполнительность мясника целиком обращена на Пачкуна и делиться
ею с другими для начмага оскорбительно.
подчеркивал общность участи, а напротив, начальственной неприступностью
пытался показать кто есть кто.
удостоверился в подлинности страха рубщика мяса.
водил и... пить не давал, учти!
злобу.
осыпалась с потолка и покрыла меловой пылью носки вычищенных до блеска
ботинок.
удалялся подчиненный: в каждом шаге, в каждом подергивании шеи, в каждом
волоске на побелевшем затылке - вызов, не гоже в такой злобе отпускать.
Пачкун стремительно рванулся вперед, припечатал цепко плечо опального.
на миллион.
глазами: дон Агильяр и впрямь немало сделал и делал для Шурфа и,
разрываясь между директором и Фердуевой, стремясь понять, чем угодить
Пачкуну, как сбить пламя, желая самому себе дать ответ кто ж из двоих -
Фердуха или дон? - важнее, судьбоноснее, Шурф вздохнул, виновато помотал
головой, покаялся.
моя частная жизнь...
отдерешь! Думаешь, ваши художества: Наташки, Вовки Ремиза, твои, других
орлов да орлиц, - так припрятаны, что никому глаза не режут. Ой ли? Миш,
все решает прикрытие! Кто прикрыт, тот и умен, а будь ты хоть о семи
пядей, без защитников - хана. А прикрытие, Миш, мой товар, больше я ничему
не научился за жизнь, да видно и не надо большего; но... если доброхоты из
домов с антрацитовыми табличками у подъездов или алыми да с золотом
буквами от нас отвернуться, ни изворотливость, Миш, ни догляд за каждым,
ни щедрость умасливания не уберегут. Не видит только тот, кто не хочет
зреть, а если шоры-то с зенок долой, пропали мы, Миша.
будто барахтаются в манежике под присмотром Пачкуна, отгороженные от
колючего, враждебного мира плетеной сеткой, а сплел спасительное
препятствие дон Агильяр, вязал узлы до умопомрачения, недосыпая, пил и
гулял в ущерб здоровью и карману, лишь бы укрепить ограждение, углядеть
вовремя гнилое вервие в плетенке, и теперь, когда Шурф занес ножку, чтоб
выбраться из манежа, дон ухватил мальца за щиколотку, швырнул на середину,
к любимым игрушкам - вырезкам, свиным отбивным на косточке, отменной
баранинке для плова - знай свое место, малыш, иначе беда!
передвижении, не связанный служебным креслом, не утративший интерес к
окружающим, не терпевший хамства, а таковым числил не только бранные
слова, да страсть распускать руки, но более всего любого оттенка
несправедливость, Апраксин баловал себя влезанием в чужие дела. Хам
действовал на Апраксина, как знаменитая примером красная тряпица на
разъяренную бычину. Одно смущало: чаще бык кончал плохо, а тряпица
оставалась целехонькой, или мулету заменяли, но бык-то погибал, от
ослепления страстью; ежели б не давал себя раскачать нервно, не впал в
буйство, а плавно обошел верткого врага с клинком, раздумывая над каждым
своим шагом и тычком рогов, не сдобровать тореро; и пуще всего наказывал
себе Апраксин: не взрывайся! Пошел пузырить слюной, размахался руками -
проиграл! Держи себя в узде, держи до кровавой пены в углах губ и
выиграешь. Сорвался на крик, заметался, вознамерился страшить да
припугивать - каюк.
команду зарешетить дверь, вложив щедро денег в бездельную, на взгляд
Апраксина, предусмотрительность?
домуправские канцеляристки, жэковские дивы, фениксами сгорающие после
трех-пяти месяцев липовых трудов по мнимому уходу за территорией и
расчистке снега, которого только прибывало, а если и убывало с улиц и
дворов то, единственно, заботами солнца, на окладе жэка не числившимся.
Апраксин без труда вызнал, что в квартире этажом ниже обретается некто
Фердуева, осчастливившая столицу своей персоной не то шесть, не то десяток
лет назад. Переселенка из дальних далей вначале урвала комнату в квартире
и делила житье-бытье с пьянчужкой-одиночкой, подрабатывающей увядшими
прелестями на Киевском вокзале, а после выселения пьянчужки за поножовщину
кавалеров, Фердуева прибрала к рукам вторую комнату и воцарилась в центре
Белов Вольф
Ильин Андрей
Пехов Алексей
Василенко Иван
Шилова Юлия
Смит Кордвейнер