чутким обонянием, свойственным существу низшей породы. Мбонга совершенно
упустил из виду, что Тарзан мог всегда для ориентации воспользоваться
ветром. Чуткие ноздри человека-обезьяны сразу уловили в дуновении попутного
ветра запах преследующего его негра. Тарзан в этом отношении был
гарантирован от опасности, так как даже в страшном зловонии африканской
деревушки он, благодаря своему сверхъестественному чутью, всегда мог
безошибочно отличить один запах от другого и указать источник каждого запаха
в отдельности.
его о грозящей ему опасности. И вот, когда вождь стал уже целиться в
Тарзана, последний так быстро обернулся и кинулся на негра, что тот бросил
свое копье одним мгновением раньше, чем было нужно. Оно пролетело на
полвершка выше головы Тарзана; тот наклонился и затем бросился на вождя. Но
Мбонга не ожидал нападения. Он повернулся спиной и пустился бежать. Он
громко закричал, призывая тем своих воинов к совместным действиям против
пришельца.
Тарзан пролетел с быстротой разъяренного льва разделявшее их расстояние. Он
глухо рычал, почти так же свирепо, как и Нума. У Мбонги кровь застыла в
жилах. Его волосы стали дыбом, и острая дрожь пробежала по его спине, словно
смерть своими холодными пальцами прикоснулась к его телу.
отвратительные раскрашенные воины, Они судорожно сжимали дрожащими пальцами
тяжелые боевые копья. Бесстрашно кинулись бы они на льва. Для спасения
своего вождя они, не задумываясь, приняли бы бой со значительно
превосходящим их числом подобных им черных воинов, но этот страшный чародей,
этот демон джунглей наполнял их сердца ужасом. Ничего человеческого не было
в том зверином рычании, которое исходило из его могучей груди, ничего
человеческого не было в его выпущенных ногтях, в его кошачьих прыжках. Воины
Мбонги были в ужасе -- и ужас их был настолько велик, что они никак не могли
заставить себя покинуть свои безопасные убежища. Они лишь глядели, как
человек-зверь расправлялся со старым вождем их племени.
защищаться. Парализованный страхом, лежал он неподвижно под своим врагом и
только дико выл по-звериному. Тарзан поставил колено на грудь чернокожего.
Подняв голову чернокожего вверх, он заглянул ему в лицо и поднес к горлу
врага свой длинный острый нож, вывезенный некогда Джоном Клейтоном, лордом
Грейстоком из Англии. Черный воин стонал в предсмертной тоске. Он просил
пощады, но его слова были непонятны Тарзану.
видел перед собой глубокого старика, с тонкой шеей и морщинистым лицом -- с
иссохшей, пергаментной физиономией мартышки. Тарзан видел такие лица у
обезьян... Он прочел в глазах старика ужас. В глазах зверей Тарзан никогда
не видел такого ужаса и такой отчаянной мольбы о пощаде, как у лежавшего под
ним человека.
Тарзана. Он сам не понимал причины своих колебаний; никогда с ним прежде
этого не бывало. Старик дрожал, стонал и был напуган до мозга костей. Таким
слабым, беззащитным и несчастным выглядел он, что человек-обезьяна проникся
презрением к нему; но вместе с тем в нем поднималось какое-то другое
чувство, неведомое Тарзану. Чувство жалости к врагу -- жалости к
несчастному, испуганному старику.
поднятой головой прошел человек-обезьяна по селу, вскочил на дерево у
частокола и скрылся из виду.
себе сущность странной силы, которая удержала его от убийства Мбонги. Словно
кто-то, более могущественный, чем он, приказал ему пощадить врага. Тарзан не
понимал этого: он не мог допустить мысли о существовании власти, могущей
помимо его воли запретить и приказать ему делать что-либо.
деревьев, которые служили убежищем обезьянам племени Керчака. Он все еще
ломал себе голову над этими мыслями, пока, наконец, не уснул.
лесу в поисках пищи. Тарзан окинул их ленивым взором. Они скребли и копали
когтями жирную землю и находили в ней майских и навозных жуков и червей, или
же, забравшись на деревья, искали там в гнездах яйца, птенцов или ползающих
по листьям сладких гусениц.
свои нежные лепестки навстречу горячим лучам солнца, которое начинало
просвечивать сквозь густую листву. Много тысяч раз наблюдал Тарзан это
прекрасное чудо; но сегодня оно возбудило в нем особый интерес, так как
Тарзан начал теперь задавать себе вопросы, которые его прежде не беспокоили.
Он стал задумываться над теми бесчисленными чудесами, которые видел перед
собой.
распускающиеся цветы? Как это все делается? Кто это делает? Откуда явился
Нума-лев? Кто посадил первое дерево? Каким образом в темную ночь
прокладывает Горо себе путь по небу, чтобы дать темным джунглям желанный
свет? А солнце? Неужели случайно появляется оно на небе? Почему деревья
растут из земли? Почему у них свой особый вид, а у зверей совсем особая
внешность? Почему Тарзан не похож на Тога, а Тог на Бару-оленя, а Бара на
Шиту-пантеру? И почему Шита так отличается от Буто-носорога? Где и как,
откуда явились деревья, цветы, насекомые, все бесчисленные живые существа,
населяющие джунгли?
бесчисленные определения Бога, он натолкнулся на слово "создавать" -- "быть
причиной зарождения" -- "творить из ничего".
раздавшийся тонкий писк возвратил его к действительности: писк раздавался
откуда-то с дерева, недалеко от Тарзана. Это кричал маленький балу, и Тарзан
узнал голос Газана, балу Тики. Он был назван Газаном из-за своей красной
шерсти (Газан на языке исполинских обезьян значит красная шерсть).
кричало изо всех сил. Тарзан вскочил в тот же миг, словно наэлектризованный.
Как стрела помчался он по деревьям туда, где раздавался крик. Вскоре он
расслышал свирепое рычанье молодой самки. Это Тика спешила Газану на помощь.
Опасность была огромная. Тарзан это понял по испуганному и вместе с тем
свирепому крику самки.
человек-обезьяна мчался вперед. А крик звучал все сильнее и отчаяннее. Со
всех сторон спешили обезьяны Керчака на помощь балу и его матери, и их рев,
смешавшись с криками самки и ее детеныша, многократно отдавался в лесу.
опередил их и пришел первым. Холодная дрожь пробежала по его гигантскому
телу, когда он увидел врага -- самое ненавистное и отвратительное существо в
джунглях.
скользкая, а в мертвой хватке ее объятий лежал маленький балу Тики, Газан.
Ни одно существо в джунглях не внушало Тарзану чувства, похожего на страх,
ни одно, кроме отвратительной Хисты. Обезьяны боялись ее еще больше, чем
Шиты-пантеры или Нумы-льва. Никакой враг не устрашал их в такой степени, как
Хиста-змея. Тарзан знал, как боялась Тика этого безмолвного, гнусного гада,
и безгранично удивился неожиданному поступку самки. Она кинулась на
блестевшую своей чешуей Хисту, и когда змея мертвой хваткой обвилась вокруг
нее и соединила самку с ее детенышем, та даже и не пыталась высвободиться.
Она судорожно схватила своего корчащегося и плачущего детеныша и тщетно
старалась вырвать его из объятий змеи.
Хистой. Он почти не верил своим глазам, когда увидел, что она по собственной
воле бросилась в объятия ехидны. Тарзан и сам разделял чувства самки по
отношению к Хисте. Он не решался даже прикоснуться к змее. Почему -- этого
он не мог сказать, так как не допускал и мысли о том, что он просто боится
ее. Да это и не было боязнью. Скорее это было непобедимое отвращение,
передавшееся ему через многие поколения от первобытных людей, в груди
которых бился тот же безграничный страх перед скользким гадом.
стремительно, словно вскакивал на спину Бары-оленя. Под его тяжестью змея
зашевелилась и яростно зашипела; но она не выпустила ни одной из своих трех
жертв, и в ту минуту, когда Тарзан вскочил на нее, она приняла и его в свои
холодные объятия.
своих тисках и готовилась покончить с ними. Тарзан выхватил свой нож и
быстрым движением всадил его в тело врага; но широкое кольцо удава еще
сильнее сдавило его, и у него исчезла надежда смертельно ранить змею прежде,
чем она покончит с ним. И все же он боролся. Кроме желания избегнуть ужасной
смерти, им прежде всего руководило стремление спасти Тику и ее балу. Но
только убив Хисту, можно было спасти их.
Упругое, как резина, чрево, которое переваривало с одинаковой легкостью
кролика и рогатого оленя, уже было готово принять в свои недра обезьян и
человека-обезьяну, но Хиста как раз повернула свою голову в уровень с ножом
Тарзана. В тот же миг он схватил пятнистую шею змеи и глубоко всадил свой
тяжелый охотничий нож ей в мозг.
сжалась и снова замерла, а потом стала судорожно кидаться во все стороны; но
вскоре перестала двигаться. Она была теперь в агонии, но даже и сейчас все
еще могла справиться с десятками обезьян и людей.
на землю. Затем, освободив балу, он передал его матери. Хиста шипела, и все
Василенко Иван
Акунин Борис
Конан-Дойль Артур
Прозоров Александр
Сертаков Виталий
Трубников Александр