будет ли он садиться или можно уезжать.
пустота ее не была внезапной, но она вдруг нахлынула, навалилась со всех
сторон, точно прежде, затаившись, поджидала, пока он придет, чтобы на него
напасть. Пустым был и коридор, и комнаты, и незаправленная кровать, на которой
валялась ночная рубашка жены, и кухня с грязными тарелками, и ванная, с
капавшей из свесившегося душа водой. Погодин поймал себя на том, что еще
немного и он вновь будет метаться. Он посмотрел на часы и недоверчиво поднес
их к уху, проверяя идут ли они. Хотя сегодняшний день казался ему бесконечным,
была всего только половина одиннадцатого.
стол, подвинул к себе стопку книг с заложенными ранее фрагментами текстов.
Этот курс древнерусской литературы был не его, а читался его бывшим научным
руководителем профессором Ксешинским, однако сейчас Ксешинский был болен и
просил Погодина заменить его. Прежде Погодину, всего год назад закончившему
аспирантуру, редко приходилось выступать перед большой аудиторией - обычно ему
поручались лишь семинары и спецкурсы, и эта лекция была хорошей возможностью
показать себя и испытать свои силы. Втайне он надеялся бросить вызов
профессору Ксешинскому и прочитать лекцию сильнее, чем тот, чтобы студенты,
сравнивая их, говорили между собой, что этот лучше.
расчитал времени на подготовку и теперь лекция была уже на носу, а он еще даже
не начал обобщать собранный материал. В качестве последнего средства
оставалось подать тему, используя как план уже изложенное в учебнике и лишь
несколько дополнить это новой информацией. Такой подход заведомо лишал лекцию
изюминки и делал ее заурядной, но вполне проходной. Этим зачастую грешили
многие преподаватели, и он, Погодин, втайне осуждавший их за это, теперь
начинал понимать, что заставляло его коллег так поступать.
текст лекции, но вскоре почувствовал, что ему не работается. Мысли путались и
возвращались к одному и тому же, тогда, не в силах сосредоточиться, он встал и
вышел на застекленный балкон.
часть листьев которого оставалась зеленой и крепкой, другая же побурела,
намокла и безрадостно свешивалась с ветвей.
Погодин. - Нет, так невозможно, я даже не знаю, что с ней сейчас происходит...
Может, поехать и стоять там под окном?.. Хотя что я там увижу? Нет, лучше
позвонить!"
теткину бумажку и набрал номер роддома.
запутался, не зная, как задать вопрос.
что регистраторша только что нашла пальцем ячейку в разлинованной книге. Он
даже представил себе совсем зримо ее палец - сухой и немного кривой, с крепким
и твердым ногтем.
надеявшийся услышать какие-то понятные и успокоительные слова.
имелась запись в книге, и успокаивая себя этим, Погодин сел за компьютер. Он
собирался вновь готовиться к лекции, но вместо этого зачем-то стал набирать на
экране вопросительные знаки. Вначале он набирал их тесно, сплошным рядом, а
затем стал после каждого вопросительного знака делать интервал. Лишь когда
знаки стали перескакивать на вторую строчку, он остановился, опомнившись, и
вытер их.
жены. Звонила она, очевидно, с работы: в трубке на втором плане различались
еще чьи-то голоса.
акушеркой, и она ему перезвонила. Не волнуйся, состояние Даши нормальное.
Целый день она спала, схватки пока не учащались. Я беспокоилась, что будут
какие-то патологии, но акушерка сказала, что все в порядке. Аркадий Моисеевич
поддерживает ее ауру и перекачивает ей часть своей энергии.
посреди коридора из воздуха стал возникать нерукотворный памятник Аркадию
Моисееичу. Памятник этот все увелечился, разростался, подпирал головой потолок
и ему тесно уже становилось в коридоре, как вдруг он разом обрушился. Голос
тетки, утерявший всю свою сладость, сказал сухо: "Не кладите, пожалуйста, на
мой стол! Вон туда, в ту стопку!"
слова эти были обращены не к нему, а к кому-то другому. Впрочем уже через
секунду тетка спохватилась и добавила в голос немного теплоты:
Договорились?
самой. Погодиным давно было обнаружено, что в конце телефонных разговоров с
жениной теткой всегда возникает состязание в вежливости, заключающееся в том,
кто повесит трубку последним. И тетка, как опытный министерский работник, чаще
всего побеждала.
терпение, ограниченное лишь окончанием рабочего дня, Погодин сдался и первым
повесил трубку.
регистратуру еще трижды и всякий раз ему отвечали, что Даша еще в предродовой.
буду меньше волноваться, на семинарах еще меньше, а когда вернусь из
университа, уже что-то будет известно," - говорил себе Погодин.
родилась, когда однокурсник был за границей. Молодой отец узнал об этом только
через два дня и от умиления всплакнул в трубку, а когда через три месяца
вернулся, то безо всяких волнений получил дочь уже вполне готовую, хорошенькую
и пухлую, в байковом одеяльце и даже чуть ли не с розовым бантиком. Этот
розовый бантик на одеяльце и еще кружевные пеленки были совершенным плодом
погодинской фантазии, и хотя он догадывался, что на деле все иначе, пока не
собирался разрушать иллюзию, а всячески поддерживал ее.
пешком, а стал дожидаться автобуса. На остановке с ним рядом стояла молодая
женщина с коляской, в которой полусидел-полулежал маленький ребенок какого-то,
с точки зрения Погодина, не очень большого возраста. На лице у чуда природы
расцветал красными розами диатез, кое-где, точно молодыми листьями,
подчеркнутый пятнами зеленки. Ребенок нимало не смущался своим нелепым видом,
как не смущался бы вообще ничему происходящему с ним. Погодин подумал, что
если бы мимо вдруг пролетел на розовых крыльях автобус или начался бы конец
света, ребенок точно так же спокойно смотрел бы на это, как таращился теперь
на него. Погодин стал смотреть на этого малыша и, тренируясь, представлять,
что это его сын, но его матери это не понравилось и она закрыла ребенка
спиной.
светящиеся электронные часы перед первым вагоном и увидел, что на часах
восемнадцать тридцать две. Позже он приписывал это той внутренней связи,
которая, будто, была у него с женой, но тогда лишь подумал, что семинар у
вечерников уже началась и он, как обычно, слегка опоздал.
студенчества и аспирантства, а теперь и преподавательства, Погодин думал о
том, как будет воспитывать сына. "Надо его сразу же начать учить: вначале
говорить, потом как можно раньше читать! Он должен расти приспособленным. К
мужчинам мир особенно жесток - слабых и глупых он давит и сметает. Сюсюкаться
с ним не буду, мне дураков не нужно! Пусть только попробует вырасти глупым,
сразу отдам в военное училище, да именно в военное училище!.. Решено! Надо и
Даше это сказать, пусть не расчитывает, что он отсидится у нее под юбкой... И
к черту всех тещ и теток, чему они его научат?" -думал Погодин и получал
удовольствие от жесткости собственной позиции.
ним на девятом этаже первого гуманиторного корпуса.
переговаривалась между собой. На всех лицах Погодин увидел все то же обычное и
равнодушное выражение, которое было на них всегда, но которое сегодня так
пугало его во всех людях. Ему казалось, что все они плавают в спокойном
затхлом киселе, мешавшем им широко улыбаться, порывисто двигаться и ярко
выражать свои чувства.
споры, стал зачем-то разбирать грамматические формы "Задонщины", которые и
сам, как выяснил, плохо помнил и заставлял студентов вычерчивать
генеалогическое древо князей из "Слова о полку Игореве". При всем этом
студенты представлялись ему скучными и ограниченными, и даже у хорошенькой
девочки, которая сидела у окна и которой он всегда незаметно любовался,
сегодня нос казался слишком длинным, а лицо - узким и желтоватым. Семинар
затянулся до бесконечности, и Погодин больше самих студентов обрадовался,
когда наконец зазвонил звонок.
Погодин воспользовался случаем и прочитал подготовленную назавтра лекцию,
решив проверить, прозвучит ли она. Почти сразу он пожалел о своей затее, но
решил довести ее до конца. Собственный голос казался ему слабым, мысли
Володихин Дмитрий
Ильин Андрей
Мацумото Сэйте
Посняков Андрей
Елманов Валерий
Шилова Юлия