Чтение 111–й страницы книги ~Затеси~

человеческое жилье. Все видели: спутник, транзистор, телевизор, даже как
человек по Луне ходит -- видели, но живого пожара не видели, вот и подожгли
пустую избу -- из любопытства. Ветром подхватило пламя и смахнуло половину
пустого села. Дети-пионеры не знали, что крестьяне в ветер даже печей не
топили, боясь пожаров. Да что им, нашим многоразвитым деткам, чьи-то жилища
-- это все им чужое. Чужого не жалко.

Мужик-инвалид давно переселился на центральную усадьбу колхоза, но
покоса старого все еще не бросал и картошки садил возле старой избы, в своей
старой родимой деревне.

Нe один год, не один стог сена чернел среди покоса. "Обошелся.
Прошлогодними сенами обошелся. А этот стог пушшай стоит. Дожжи пойдут, сена
не поставишь -- все сгодится".

Картошки инвалид закапывает на зиму в сосновом бору, в песочную ямку.
Как-то пришел весною и предлагает картошек -- пропадают, мол. И я понял: не
столь уж нужда, сколь тоска по родному углу тянет его сюда, в родное село.

А заделье крестьянин всегда найдет.

Вот дуду изладил, лапти сыну сплел, мать онучки из холста отбелила,
рубашечку сшила -- нарядили родители парня неразумного под старину, и он, в
угоду им, играет на дуде, благо пионеры в джинсах да с транзисторами еще не
приехали и стесняться некого.

Это, значит, инвалид с женою прибрались во дворе, пропололи огород,
потяпали картошку, пробовали косить, но трава на покосе еще не "подошла" --
вот легкой работой они и наслаждаются, отдыхают в родном углу.

Звучит дуда гнусаво, придавленно, даже и не звучит, а блеет в неумелых
мальчишеских руках, -- но все ладнее, все чище звуки ее, и сквозь
захлестнутые мокром ресницы я вижу на другом берегу реки как бы раздавленную
веками, знакомую мне до боли страну под названием "Русь" и слышу древнюю,
все еще не угасшую в моем сердце песнь моей прекрасной и далекой Родины.

Город гениев

Каких только неожиданностей не приносит почта. Вот из зачуханного
города Чусового Пермской области, стоящего на одной из красивейших рек
Европы, воспетой Маминым- Сибиряком и ныне погубленной до смерти, из города,
откуда родом моя богоданная жена, из города, где прошли наши послевоенные
молодые годы и выросли дети, пришли необыкновенно острые и интересные
заметки вместе с рисунком мною когда-то построенной избушки. Первого
послевоенного жилья -- только у моей избушки не было ни верандочки, ни
сенок: не из чего было их изладить, их пристроил следующий хозяин, был он
плотник и столяр.

А город Чусовой всегда отличался не только склонностью к пьянству,
дракам, поножовщине, но и потребностью в созидательном труде на предприятиях
металлургии, столь загазованных и вредных, что никакой безыдейный
необразованный капиталистический труженик не стал бы на них работать, разнес
бы впрах заводы и канцелярии заводские, а наши рабочие вкалывают да еще и
радуются тому, что заводы не закрылись, и есть возможность заработать на них
на кусок хлеба.

Этот городок с крупной узловой станцией, стоящей среди великолепной
природы при впадении в реку Чусовую двух красавиц-сестер, рек Вильвы и
Усьвы, где когда-то водилась рыба в изобилии и можно было пить из них воду,
всегда отличало какое-то старомодное чувство бескорыстности, дружества и
преданности друг к другу -- попавшего в беду на реке, в тайге человека здесь
никто и никогда не бросал, сосед соседа почитал, здесь я впервые услышал
местную поговорку: "не живи сусеками, а живи с соседями".

...И еще этот город отличала непобедимая тяга к чтению и
сочинительству, из него, этого городишка, вышло 10 членов СП, из чего я
сделал вывод, что советский писатель лучше всего заводится в саже, в копоти
и дыму...

И всегда в этот город заезжали (или судьбой их заносило) интересные
люди, чудики, непризнанные гении, и вились тут если и не тучей, то кружились
выводки графоманов, музыкантов и изобретателей. Завелся здесь даже человек,
предложивший реформу музыкального образования, подвергнув сомнению мировую
музыкальную грамоту и всякую гармонию, считая, что семь нот в музыкальной
системе мало. Слишком устарелая и малодоступная система. Сделав новый
музыкальный инструмент всего из нескольких клавиш, он изобрел и изобразил
общедоступные знаки записи музыки, пытаясь добиться того, чтобы музыка, как
арифметика, была бы доступна всякому ребенку, любому смертному землянину.
Изобретая новую музсистему, человек этот предложил попутно и новомодную
живопись, сам обучился прекрасно писать маслом, акварелью, цветными опилками
на стекле, на стали. Замахивался и на всю нашу систему образования,
предложил преподавать бесплатно физику и философию, в итоге обучившись,
опять же попутно, прекрасно играть на рояле, сочинять музыку. Он пробовал
учиться сразу в двух университетах Москвы, но заболел туберкулезом, и его
отправили домой умирать. Но он своей же методой сам себя и вылечил, ходил по
городу раздетый и босиком зимой и летом, покорив экстравагантным видом и
поведением самую красивую деваху в городе, так что стали они ходить по
городу босиком уже парою...

Но это уж было слишком даже для такого к дарованиям терпеливого города.
Гения, как водится на Руси, объявили сумасшедшим и отправили в Пермь.
Родители жены его едва выхватили из чудовищных лап гения чуть не погубленную
дочь. Город вздохнул освобожденно. Родители же гения, простые рабочие,
плакали, считая, что на младшего сына напущена порча, и скоро умерли с горя,
а неистовый кипящий ум чусовлянина переметнулся на космос и многое там
постиг.

А еще в детской техстанции Чусового, где зимами собирались рыбаки,
охотники и шахматисты на "токовище", умельцами был сделан электромузыкальный
инструмент задолго до тех, под которые сейчас в дыму и пламени мечутся
хрипящие бесы. Инструмент тот свезли на ВДНХ, на какую-то выставку и
присвоили. Здесь могли подковать не только блоху, но и лошадь, починить
любой мотор, инструмент. У меня до сих пор хранятся самодельные блесна и
ящичек под них -- произведения искусстваГороду Чусовому исполнилось уже 60
лет, и в нем все еще дополна водится гениев.

Ты под какой звездой была?

Однажды очень несчастный человек и поэт, угнетенный бедностью,
замученный бедами, читал мне восторженные стихи о женщине, которая его
отметила, поняла и полюбила.

Ты под какой звездой была?

Ты по какой земле ходила?

Взмахивая единственной уцелевшей в боях войны рукою, читал поэт, и
слезы душили его, а под конец стихотворения неудержимо хлынули из
васильковых глаз, которые не знали, что такое хитрость, обман, коварство...

Через какое-то время, на каком-то концерте он подвел ко мне неряшливо
одетую молодую женщину с искуренным лицом, со ссохшимися губами, с удаленным
куда-то взглядом и благоговейно прошептал "Это она!.."

Она уже побывала в психиатричке, от нее прятался муж с дочкою.
Малограмотная, похотливая, она еще изображала из себя экстрасенса, говорила
что-то о линиях судьбы, о небесных волнах и непознанных силах, о том, кому и
как помогала она и помогла, и что баба московская, занимающаяся тем же
делом, -- никакой не экстрасенс, настоящая она халтурщица и говно. Вот она
обладает тайной! К ней предметы льнут!..

Она говорила, а поэт, открыв рот, смотрел на нее, и лицо его сияло,
светились небесным светом глаза, и в них загорались и осыпались звезды.

Вот под какой звездой была женщина, но ей не дано было понять и
почувствовать этого. Да и зачем? Она пришла в бедную, тяжкую жизнь человека,
озарила ее, наполнила восторженным светом слово поэта -- разве этого мало?

...На коленях подгулявшего художника, поднявшего бокал с вином, сидит
полуголая девка с веселыми ляжками, с хмельным и пустым водянистым взглядом.
Круглое лицо, чувственные губы, приветливый взгляд, обращенный в
пространство, и более ничего. Но она сидит на коленях человека, познавшего
бедность, утраты, нищету, несчастье и горе, которого хватило бы на целую
роту, и нет ей дела до его бед, до прошлого и будущего. Он и она веселы,
пьют вино, сидят вольно, но не развязно, и все забыто, все отдалено от них.

Пройдут столетия, бури и революции сотрясут землю, и человечество, люди
покорят земные и небесные пространства, придумают искусственное осеменение и
водородную бомбу, умрут тысячи и тысячи знатных дам, крутивших судьбами
царей, королей и государств, и не оставят по себе ни худой, ни доброй
памяти. А молодая аппетитная девка с хмельным приветливым лицом, пробудившая