тексты любить, бессмысленный крик из пустоты в пустоту.
дарЯ удивительному ее крику. Сам мир людей, наш огромный человечий мир,
кричал и умолял ее голосом, просил менЯ поверить, что не пришел мой час,
не пришло времЯ моим текстам. Они, люди, просили. Они, люди, винились С
они пока что ничего не могли.
Не стоило и носить рукописи С ни эту, ни другие. К
каждому человеку однажды приходит понимание
бессмысленности тех или иных оценок как формы признания.
Мир оценок прекратил свое существование. Как
просветление. Как час ликования. Душа вдруг запела.
жизни) С шел к свету, который узнал издалека. Ни носить рукописи, ни
создавать тексты уже необязательно. А сзади (чтобы Я не забыл свое отк-
рытиеРоткровение) мне кричали. Все длился, звучал в ушах крик:
рить , что длЯ какихРто особых целей и высшего замысла необходимо, чтобы
сейчас (в это времЯ и в этой России) жили такие, как Я, вне признания,
вне имени и с умением творить тексты. Андеграунд. Попробовать жить без
Слова, живут же другие, риск или не риск жить молчащим, вот в чем воп-
рос, и Я С один из первых. Я увидел свое непризнание не как поражение,
не как даже ничью С как победу. Как факт, что мое ТяУ переросло тексты.
Я шагнул дальше.
и тут из подпольЯ и стали, как спохватившись, брать, хватать, обретать
имена на дневном свету (и стали рабами этих имен, стали инвалидами прош-
лого), Я осталсЯ как Я. Мне не надо было чтоРто наверстывать. Искушение
издавать книгу за книгой, занять пост, руководить журналом стало лишь
соблазном, а затем и пошлостью. Мое непишущее ТяУ обрело свою собствен-
ную жизнь. Бог много дал мне в те минуты отказа. Он дал мне остаться.
и издательств уже ничего длЯ менЯ не значили С отзвук длящегосЯ абсурд-
ноРпотустороннего крика: ТВерьте мне С верьте!..У
остальных, менЯ пустили на одну только ночь. (Выбросили со своего воню-
чего склада мой чемодан. Отнесу на Курский.)
док, кто раньше, кто позже, уезжавших в Израиль наших людей (на этот раз
даже отдаленно не похожих на евреев). Разумеется, помочь отъезжающим в
их хлопотах и бедах С дело благое. Иногда Михаил звал меня, мы оба помо-
гали им снести в Шереметьево чемоданы и малых детей.
вянскими и мордовскими физиономиями, крутилось в его двухкомнатной чело-
век десятьСпятнадцать. Как бы Михаилу самому вскоре не пришлось искать,
где ночевать. Отъезжающие С его крест.
щагуРдом менЯ не пустили. Не походил, не подышал даже пылью моих коридо-
ров, где так долго сторожил и жил.
соорудили длинную дубовую стойку, а за ней посадили, плечо к плечу, сра-
зу двух вахтеров, бывших солдатРафганцев в грозной пятнистой форме.
не нашлось. (Снес в камеру хранениЯ машинку, чемодан с бельем.)
времЯ вышло, что койка на одну только ночь и что надо теперь уходить.
тебе 55, не хочетсЯ думать, что начинаешь опять с нуля. И мысль, что ты
антиконцептуален, не становится, увы, опорой и утешением.
бравый парень в пятнистом. Зевнув, он повторил, что мне была разрешена
всего лишь одна ночь: больше здесь не появляйся, понял?.. С Он еще разок
зевнул. (С ленцой возвращал мне паспорт.)
Он держал в руке мой паспорт, сличаЯ блеклое фото; и спросил С как фами-
лия?
в них поочередно.
реночевать в бомжатнике холодной осенней ночью.) ТБабца захотелось?У С
съязвил он. Я кривенько улыбнулся. Вспомнил, как запоздало и бессмыслен-
но стояло горой поутру мое одеяло.
њерный ворон
поработать на Ящиках только три дня: получив деньги, помню, Я тут же ку-
пил черного хлеба и два плавленых сырка. Купленное сразу же и съел, бо-
же, как Я ел, С вкусно! и как сытно!.. Квадратный в плечах сибирячок,
увидев мою оголодалость, плеснул мне полстакана портвейна длЯ согрева. Я
выпил. И еще ел. До конца. Когда отряхнул крошки с куртки, отер рот и
встал, Я был просто счастлив. Я не озлобляюсь от мытарств, это жизнь. Но
устаю: уже тикают часики. Уже их слышно. Зима еще впереди, а меня, сла-
бого в тот год (после психбольницы), пугала даже осень С холоднаЯ и вет-
реная. Ночевал на Курском вокзале; это несладко, если каждую ночь. Спал,
свесив голову. Сидя.
(сквозняками и голодом) к теплу московских церквушек, что на окраинах.
Среди осени ударил снег. Даже вьюга была, но легкая, холод чепуховый,
Тминус одинУ. Голоса церковных певчих вызывали сладкое ликование, слезы
сами ползли по щекам. Однако Я помнил о слезливости религии, сдерживал
мысль и чуть что вновь отшатывалсЯ назад (вперед?) к пушкинскому Возрож-
дению, как Я его понимаю. (К согласию с величием Бога, но без обяза-
тельности истовой веры в него.) Слезы ползли, а скулы были обтянуты го-
лодом. ИзРза голодных скул на менЯ уже косились нищие, но до конкуренции
с ними не дошло. На паперти у них крепкие позиции, не сбить, да Я и не
хотел милостыни. ПройдЯ в церковь, Я грелсЯ телом, грелсЯ и умиротворен-
ной душой, чтобы только пережить холодную осень, не дольше. Тактика неб-
лагодарных.
(прямо на улице) наткнулсЯ на пожилую женщину, на старинную свою любовь
С она ахнула, узнала меня! Назвала менЯ по имениРотчеству, а Я, смеясь,
поправил, сказал, что теперь уже просто Петрович. Она, кажется, решила,
что Я маскируюсь. ДлЯ нее Я все еще был непризнанным писателем, скрытно
изучающим, как она считала, людей и их нравы. Людей, перенесших в пожи-
лом возрасте болезнь. Или переживших смерть своих близких. (Людей, что
стали в наши дни посещать церковь. ТДа. Я такая. Хожу теперь и мо-
люсь...У С сообщила со вздохом.) Она, и точно, не была таким уж исключе-
Зыков Виталий
Сапковский Анджей
Русанов Владислав
Каргалов Вадим
Белов Вольф
Орловский Гай Юлий