Чтение 111–й страницы книги ~Двадцатые годы~

справедлив.
В богатые избы заходили мимоходом, да и владельцы их не слишком, видно,
рассчитывали на помощь со стороны, посев в этих хозяйствах обеспечивали
хитроумно укрытые от чужих глаз мешки с отборным зерном.
Вот и еще одна такая богатая изба, кирпичная, под железом, с крыльцом,
украшенным деревянной резьбой.
- Борщевы. Самое что ни на есть кулачье, - небрежно поясняет Сосняков.
- О самом хозяине ни слуху ни духу, с деникинцами ушел...
К Борщевым Ознобишин зашел ради проформы.
Хозяйка упирается в стол тонкими пальцами, за юбку держится девчушка
лет семи, а позади еще трое погодков.
Ознобишина поразил землисто-белый цвет их лиц широко раскрытые глаза,
бескровные губы.
Взглянул на Соснякова.
- Чего это они такие?
- Какие?
- Точно голодные.
- А они и есть голодные. В начале зимы продармейцы у них все подчистую
выгребли. Сидели на картошке, да и той, должно, не осталось.
Ознобишин задумался.
- Сеяться будете? - спросил Борщеву.
- Если люди помогут...
Не сказала - прошелестела губами.
Сосняков потянул Ознобишина за рукав.
- Здесь делать нечего, пошли.
И с таким же голодным отупением столкнулись еще в одной избе, на этот
раз темной, тесной и нищей, нищета в ней сквозила из всех щелей.
- Этим тоже помогать не будем, - сказал Сосняков.
- А этим почему?
- Их отец ушел с белыми.
- А этот с чего? Здесь-то беднота?
- Беднота-то беднота, а переметнулся к классовому врагу.
- От бедности и переметнулся, - пояснил Жильцов. - Так и сказал, уходя:
глаза бы мои на эту нищету не глядели.
- Пойдем, пойдем, - заторопился Сосняков.
Ознобишин всматривался в голодные детские глаза.
- Как фамилия?
- Филатовы.
Комиссия, как вскоре их стали называть в селе, - Ознобишин, Сосняков,
Жильцов и понятые, - обошли все дворы.
К вечеру обход закончили.
- Собирай, Иван, ребят, - распорядился Ознобишин. - Овсянина,
Плехова... Словом, всех. На всю ночь. Пусть стерегут амбар. Не ровен час,
разграбят еще ночью.
- Правильно, - подтвердил Жильцов. - Береженого бог бережет.
Комсомольцев собрали, вооружили чем пришлось: дробовиками, пистолетом,
найденным в усадьбе и сохраняемым для спектаклей.
- Смотрите в оба, чуть что - за мной, - предупредил Ознобишин и
невесело усмехнулся. - А я сосну. Завтра мне воевать и воевать.
Он расставил караул, наказал ходить греться по очереди и ушел с
Сосняковым в село.
В окнах вспыхивали огни. Звенела где-то бадья, булькала в темноте
наступающая весна.
- Ты куда? - спросил Сосняков. - К Васютиным опять?
- А куда ж еще?
- Пойдем ко мне, картошки хватит.
- Где там хватит, - безжалостно отказался Ознобишин. - У вас каждая
картофелина на счету. Ничего, не объем я ваших кулаков.
У Васютиных и тепло и сытно, но Ознобишин не очень-то к ним стремился,
позови его кто другой из комсомольцев, он охотно пошел бы, но идти к
Соснякову не хотелось, очень уж агрессивен.
Васютины ждали своего постояльца. Ужин на столе, постель постлана, а
разговорами хозяева его не обременяли.
Слава наскоро похлебал щей, даже не забелил сметаной, отодвинул
поджарку.
- Спасибо, сыт.
Почему-то стыдно было есть это мясо, когда Сосняков сидит небось сейчас
у себя дома и макает в соль холодные скользкие картофелины.
Погасили лампы, разделись, но никто не спит, все сдерживают дыхание,
притворяются спящими.
"Надо было остаться с ребятами караулить амбар, - подумал Слава и тут
же сам с собой не согласился, - завтра будет денек ой-ой какой, завтра мне
достанется, дай бог продержаться". И грустно ему было почему-то, людям надо
сеять, как можно осиротить землю, всем это на пользу, а семян нет даже у
тех, у кого они припрятаны, с семенами негусто, и кому-то надо дать, а это -
дать и не дать - в воле Ознобишина: волисполком его уполномочил, ну а сам он
себя? Поди разберись, где справедливость. Ивану легче, он во всем
придерживается своих списков. Составил их раз и навсегда, кому положено,
тому положено, а кому не положено, тому никогда и никакими силами не
сдвинуть его с занятой позиции. В общем-то Сосняков прав, живет по законам
классовой борьбы... Что-то звякнуло за окном, льдинка, должно быть,
сорвалась. Как там ребята у амбара? Трудно предположить, что кто-нибудь
позарится на общественный амбар, и все-таки спокойнее, что ребята
присматривают за амбаром.
Он заспался, заспался... Нет, хозяева еще спят. За окном еще темно.
Оделся, тихо вышел во двор, на улицу. Какая-то женщина несет ведра на
коромысле. Откуда-то пробивается белесый свет. Прошел мимо церкви. Не так
давно еще в ней венчали, крестили и хоронили князей Корсунских. Где они?
Алешку застрелили, а княгини уехали.
На площади, за церковью, амбар. Недавно еще принадлежал здешнему
лавочнику, а теперь общественный амбар граждан села Корсунского. Есть в селе
и бедняки, и батраки, вконец обнищавшие крестьяне, и есть богачи, которые
держат батраков, и сегодня этим нищим будет дано полное предпочтение.
Ознобишин, полноправный представитель Советской власти, отдаст им
предпочтение перед теми, у кого и хлеб, и скот.
По дороге встретились Левочкин и Плехов.
- Все спокойно? - Ознобишин позвенел в кармане ключами. - Сбегайте
кто-нибудь за Жильцовым.
Село точно только и ждало этой команды - Жильцов еще не пришел, как
площадь заполнилась народом. Пришли и старые и малые, мужики и бабы, старики
и старухи, набежали ребятишки, только самые маленькие остались сидеть по
избам.
Ох, до чего ж многолика деревня! И самое опасное, что пришли все. Слухи
о том, что семена будут давать одним беднякам, еще накануне прошли по
деревне, богатым мужикам нечего делать на площади, и, однако, тоже пришли.
Неспокойно на душе у товарища Ознобишина, но назвался груздем, полезай
в кузов.
- Бочку, что ли, какую подкатите...
Из ближнего двора выкатили телегу, поставили перед амбаром.
Взобрался товарищ Ознобишин на телегу, осмотрелся.
- Товарищи... - даже как-то неудобно называть этих мужиков и баб
товарищами, по возрасту он им в сыновья годится. Но не отцами же их называть
полномочному представителю Советской власти. - Я уполномочен волостным
исполкомом произвести у вас раздачу семян. Заранее предупреждаю: семян мало,
выдавать будем только самым маломощным. Тем, у кого, по нашим сведениям,
имеется возможность засеять свой клин из своих запасов, тем рассчитывать на
помощь от государства не приходится. Поэтому, товарищи зажиточные хозяева...
- не называть же кулаков кулаками? - вам можно разойтись!
На свою голову сказал - по толпе прокатился крик:
- Чего там, дели, поглядеть хотим на вашу справедливость!
Ознобишин предупреждающе поднял руку.
- Не торопитесь. Хотите стоять - стойте, к амбару все равно не
подпустим. Отпускать будем по списку, каждому в свой мешок, а сперва
проверим, взвесим, не много ли сгрызли мыши...
Подозвал комсомольцев, поставил перед дверями.
- Савелий Тихонович! - подал ему ключи. - Открывай.
Пахнуло пылью, мукой и будто вправду мышами.
- Человек четырех сюда...
Подвинули весы к дверям.
- Ну, давайте. Сколько должно быть, Савелий Тихонович?
Жильцов извлек из кармана засаленную тетрадь, заглянул в свои записи.
Рожь - восемьсот двадцать четыре пуда, овса - шестьсот одиннадцать,
проса - четыреста...
- Подай-ка свои списочки!
Со списками Соснякова Ознобишин не расстается, вчера во время обхода он
кое-что исправил, но совсем незначительно, эти списки и легли в основу при
распределении.
Ознобишин повернулся к Соснякову, впрочем, тот не отходил от
Ознобишина, никому не доверял, даже Ознобишину, боялся, как бы от его глаз
не ускользнула хоть горсть зерна.
- Давай прикинем...
Нельзя никого обидеть, и нельзя не обидеть, обиженные будут, но пусть
никто не упрекнет, не заподозрит представителя власти в пристрастии.
Ознобишин встал на приступок амбара.
- Тише!
Но можно и не взывать к тишине. Тишина воцарилась мгновенно, как только
Ознобишин вышел из амбара, - хлеб-от не шутка, кому подфартит, тот
обеспечен, посеет без хлопот, а кому-то искать, добывать еще...
- Зерно в целости, но на всех все равно не хватит. Мы тут прикинули.
Выдаем безлошадным, беднякам и малоимущим. На женщин и детей по пуду...