был гол до пояса, и от этого выглядел еще более устрашающим.' набухшие
красные шрамы бороздили кожу, будто кровавые реки, текущие по бугристым
горам гипертрофированных мускулов. Руки у Филиппа дрожали. Оя .опять был
пьян, смертельно пьян от своей нарколпеской, дьявольской отравы.
Всклокоченные седые космы выбивались из-под алмазного двурогого венца,
придавали лицу страниое, нехорошее выражение.
Да, это был именно он - отец, убийца, мучитель, садист, изверг, чудовище.
Имевно таким запомнил его маленький Цай в тот страшный год. Неужели время
его не берет? Неужели он совсем ве изменялся за эти годы?! Непостижимо. Цай
ван Дау не мог стряхнуть с себя оцепенения. Он сидел сиднем, безводьиой
жертвой, сидел на пурпурном валуне под двумя дневными лунами.
- Вот мы и встретились, малыш! - злобно оскалился властитель умагов. И из
угояка рта, схривившегося в дьявольской улыбке, выкатилась капелька крови.-
А у меня есть для тебя маленький сюрпризик, совсем маленький.
Филипп Гамогоза медленно завел руку за спину и столь же неспешно вытащил
оттуда чёрный трезубец величиной с детскую ладошку. Трезубец был усеян
искрящимися острыми шипами - легкое свечение расходилось от него, будто
лучилось маленькое черненькое солнышко. Видя, какой эффект произвел
"сюрприз" на сына-выродка, Филипп расхохотался во все горло, до
судорожного, нечеловечьего лая, до хрипатой волчьей икоты. Он предвкушал
славную охоту и редкостную потеху, и это было написано на его
глумливо-сладострастном лице.
- Не-е-ет!!!- истерически завопил Цай. Он не мог совладать с собой. Ужас
тех лет вонзился острой стрелой в его изболевшееся сердце. - Я не
хочу-у-у!.
Цай сорвался с валуна и бросился бежать. Он бежал обхватив скрюченными
руками свою уродливую, огромную голову, бежал долго, бежал, спотыкаясь,
дадая и снова поднимаясь, бежал от неминуемой смерти. Он уже не помнил про
Малиновый Барьер, про хрустальный лед, про Синдикат. Страх, безумный и
слепящий страх гнал его вперед.
Он рухнул под желтой, пеноянтарной стеной дворца, уходящего под облака.
Он уже не мог бежать, силы покинули его, сердце билось судорожно и неровно,
в легких сидела тупая игла.
- Ты хорошо бегаешь, сынок! - прогремело совсем рядом, метрах в пяти. -
Но ты бежал-ко мне, малыш!
Преодолевая ужас, Цай оглянулся. Филипп Гамбгоза Жестокий стоял у того же
желтого ствола высохшего агубаба, все было тем же, лишь расстояние методу
отцом и сыном сократилось во много раз. Это было непостижимо!
- Иди ко мне, мой дружочек, - ласково поманил Цая его свирепый и
безжалостный папаша, - иди скорее, я верю, ты меня любишь, ты сам
подползешь ко мне, малыш, чтобы я мог выковырять тебе глазик этим
стебельком, верно я говорю, ха-ха?
Убийца поигрывал трезубцем, будто примериваясь, как бы его бросить
поточное, как бы не промахнуться. На широком кожанном поясе у Филиппа в
здоровущей позвякивающей связке висели пыточяые инструменты: иглы, ножи,
щипцы, сверла, электровибраторы, клещи ... Палач забавлялся со своею
жертвою, он оттягивал начало пыток, он играл с несчастным сыном-уродцем
будто кошка с обреченной мышью.
Цай ван Дау понял - бежать нехуда, он в лапах садиста. Он убежал тогда,
много лет назад, тогда ему посчастливилось. Он думал, что убежал раз и
навсегда, бесповоротно и окончательно. Но вышло иначе. Проклятый Синдикат!
Проклятый хрустальный лед!
Он вскочил на ноги, чтобы встретить смерть лицом в лицо.
И тотчас его огромный отец оказался рядом. Он был втрое выше карлика, он
был в стократ сильнее. Безумным, хохочущим циклопом навис издевающийся
изверг над несчастным Цаем. Трезубец опустился, раздирая левое ухо, вырывая
его ошметками, клочьями, причиняя острую боль.
Нет! Он не умрет овечкой, не отдастся в волю палача! Цай стремительно
выкинул вперед правую руку - металлопластиконовая трехпалая кисть-протез
вонзилась в нависающий живот, прорвала мышцы и ушла в глубь тела.
- А-а-а!!!
Дикий вой лишил слуха. Цай выдернул руку - следом вывалились
окровавленные кишки. Он еле успел отскочить.
Но трезубец уже вонзился ему в плечо, раздирая мясо, ломая кости.
Огромная, дико орущая и извергающая хмельной смрад рожа оказалась у его
лица, забрызгала слюной.
Одним ударом левой Цай перешиб древко трезубца. Отпрыгнул назад. Упал.
Ноги не слушались его.
А кровоточащий, рычащий получеловек-полузверь, не обращая внимания на
вываливающиеся кишки, полз на него. И не было уже ни боли, ни ужаса в
заросшем щетиной лице. Лишь сладострастие и безумие. Лишь вожделение и
жаяэда кром! Это был монстр. Издыхающий адский монстр. Но он тянул руки к
живому- искалеченному, обессиленному карлику, тянул, зная, что жертва не
уйдет, не денется никуда. И Цай тоже это понимал. Он не мог убежэ-гь. И
куда тут убежишь, если позади желтая стена, а впереди он - отец-убийца! И
тогда Цай, собрав остатки сил, бросился вперед. Он вцепился своими
железными руками-кручьями в это зверское лицо, вцепился, чувствуя, как уже
ломают его тело огромные волосатые лапы, как трещит хребет, как лопаются
глаза и хлещет из них кровь, его кровь. И все же он рвал дикую и злобную
плоть, раздирал мышцы, пробивал кости, выдирая жилы, он добирался до мозга,
чтобы отключить это туловище, навеки сокрушить его, навсегда, умереть, и
его убить!
Но в какое-то миг чудовище поднялось, встало на колени, а затем и в
полный рост. И отшвырнуло Цая от себя, бросило его со всей силы наземь. И
он снова видел этого зверя, он видел занесенную над ним огромную когтистую
лапищу, всю в чёрных волосах и рыжих пятнах. Он извернулся, уклоняясь от
удара. Но лапа вновь нависла над ним, окатило кровавой слюной, желтой
пеной. Еще миг... когти, какие большие нечеловеческие когти! разве это руки
его отца?! разве это человеческие руки? В долю мгновения в голове Цая
промелькнуло множество мыслей. Он уже не чувствовал, как вонзаются в его
грудь дьявольские острия он уже ощутил конец своего бытия на этом жутком и
омерзительном свете.
И вот тогда, сквозь оплывшие, уродливые бельма он узрел взмах алмазного
лезвия, взлет ослепительного луча света. И увидел падение взлетевшего. И
увидел голову зверя, отделившуюся от туловища и с грохотом покатившуюся
вниз, к подножию холма. Голова скалила зубы и безудержно хохотала ... Цай
не смог выдержать подобного зрелища, сознание покинуло его.
- Они нас засекли! - с остервенением прошептал Кеша. - Все, крышка!
Пулеметная очередь стальным веером прошла над головами. Иван вжался в
землю, если можно землею назвать смесь глубоководного ила и крошева из
гиргенита. Вторая очередь прошила воздух двумя вершками выше.
- Автоматика, - шепнул он Кеше. - Обычное пугало от диких зверей и всякой
незванной живности - работает по движущейся цели, человека поражает только
после рубежной черты. Мы сейчас можем идти в полный рост - ни одна пуля не
коснется нас.
Кеша ухмыльнулся с сомнением.
- Не шибко верится, - просипел он. - И где ж эта рубежная черта?!
- Сейчас проверим!
Иван встал и сделал два шага вперед, потом еще два. Пули не брали его,
словно он был заговоренным, они свистели над головой, справа и слева, но ни
одна не зацепила даже краешка его одежды.
- Ложись! - кричал хриплым, приглушенным шепотом Кеша Мочила, только он
умел так кричать. - Доиграешься, ложись!
Иван продвинулся вперед еще на семь шагов - и вот тут первая пуля
зацепила плечевой манжет комбинезона, взвизгнула почти как живая. Он
добрался до этой самой черты, после которой автострелки начинают поражать
любую цель, в том числе и двуногую, разумную. Иван прижался к стене,
распластался за небольшим неровным выступом. Автоматика допотопная, во
лишняя дырка в теле ему не нужна. Если они пойдут дальше, будет срабатывать
система за системой, сигнал оповещения уйдет в центр базы - вот тогда ими
могут заняться всерьез. Они специально не поставили силовых полей, не
преградили напрочь дороги.
Комплекс последовательно включаемых защитных систем - вот ловушка для
самонадеянного путника! Он все сразу понял. Упал наземь, попытался отползти
назад, к Кеше - и уперся в непреодолимую преграду. Силовое поле!
- Не ползи ко мне! - закричал он - Лежи! Не дергайся!
- Ты меня чего, за падлу держишь? - спокойно просипел Кеша. Он подползал
все ближе.
- Да стой же ты! - сорвался Иван. - Тут ловушка!
Кеша оставался невозмутимым.
- Вся наша жизнь ловушка, - назидательно изрек он, - я уж скоро сорок лет
из ловушки в ловушку переползаю да перепрыгиваю. Надоело, браток. Да только
куда ж деваться?! И в ловушках люди живут.
Иван давно подметил, что в обычных, спокойненьких обстоятельствах Кеша
психовал, нервничал, нудил и зудил, но надвигалась опасность, и ветеран
становился совсем другим, превращался в кусок стали, изрекающий всякие
житейские мудрости и обладающий феноменальной реакцией. Вот и сейчас - Кеша
уже лежал рядом, в его дыхании не было заметно ни малейшей одышки, он был
готов к бою, осаде, засаде, к пыткам, казням, к черту с рогами!
- Влипли? - вопросил он с какой-то необоснованной радостью и
предвкушением серьезной драки.
- Влипли, - понуро ответил Иван. - Что делать-то будем. Ни вперед, ни
назад. Сухой воды осталось на пять суток, а автоматика работает без
проверок столетиями, иногда и дольше.
- Не мы первые, не мы последние. - сказал Кеша, поднимая с земли
высохший, почти окостеневший плавник.
Иван огляделся - ил с крошевом были усеяны чьими-то давними останками,
Лукин Евгений
Василенко Иван
Жюль Верн
Лукин Евгений
Володихин Дмитрий
Вронский Константин